Лишний в его игре - Филипенко Алена. Страница 1

Алёна Филипенко

Лишний в его игре

* * *

Это был год, когда в в Москве обрушился «Трансвааль-парк», а на ТНТ стартовало шоу «Дом-2».

Это был год, когда телефоны с камерой только входили в обиход. Не существовало систем iOS и Android, а лидерами среди производителей мобильников в России были Nokia, Motorola и Samsung.

Доступ в интернет имели 10 % населения страны, а до создания ютуба оставался год. Домашний компьютер считался роскошью, процветали компьютерные клубы. Все играли в GTA: San Andreas и The Sims 2.

Игорный бизнес был легальным по всей стране, и каждый второй продуктовый магазин представлял собой миниказино.

Средняя зарплата в России составляла 6740 рублей, а пирожок в школьной столовой стоил 2 рубля.

Самым кассовым фильмом года в мире стал «Шрек-2», а «Оскар» получил третий «Властелин колец».

Это был год оголенных животов и джинсов клеш, укороченных блейзеров и широких ремней. Миром правили тонкие брови, загар и выбеленные волосы.

Это был год, когда кое-кто нагло попытался увести у меня из-под носа мою жизнь.

Ярослав

Даня

Сидя на балконе в субботу днем, я решаю задачи по алгебре — не для школы, так как сейчас зимние каникулы, а для подготовки к поступлению в университет, — как вдруг звенит будильник. Ничего себе, уже семь вечера. Пора собираться на работу: моя ночная смена начинается в восемь.

На этом балконе я живу. Здесь стоит раскладушка — она для меня коротковата, но если поставить в полный рост, то уже не влезут ни табуретка, ни обогреватель. Негде будет заниматься, а еще я замерзну. Балкон общий на две квартиры, посередине его разделяет решетка. Но так как это место моего постоянного обитания, решетки мне было недостаточно, и я отгородился от соседей стеллажом с учебниками. Прикрутил к нему откидной столик, повесил корзинки с вещами. Здесь вполне можно жить. По крайней мере, гораздо лучше, чем с братом. Рома каждый раз, когда меня видит, отвешивает мне пинки. Балкон — мое убежище, здесь ко мне цепляются редко.

Я убираю учебники и тетради. Открываю дверь и ступаю на древние, почерневшие половицы кухни, которые отвратительно скрипят при каждом шаге.

Квартира, в которой я живу с Нонной и братом, — что-то среднее между жильем малоимущих и притоном, по ней давно плачет ремонт. Вот только у Нонны нет на него денег.

Квартира досталась ей от родителей. Хороший дом, удобное расположение. Расценки на жилье здесь одни из самых высоких в городе, и почти все бедные семьи давно продали свои квартиры и купили что-то попроще. Теперь пара-другая оставшихся неблагополучных владельцев, в том числе и моя семья, резко выделяются на фоне основной массы обеспеченных и приличных жильцов.

Нонна сидит на диване и читает «Космополитен». На обложке — блондинка в бело-красном платье. Ужасно воняет куревом и кофе. Эта вонь стоит и на балконе, но там свежий воздух хотя бы идет с улицы.

Из столешницы обрубками торчат бычки. Я ненавижу эту дурацкую Ноннину привычку: вся поверхность в черных прожженных отметинах. Я вздыхаю. Нонна делает вид, что меня не существует. Тянется к новой сигарете.

Нонна — это моя мама. Худая, со строгим лицом и тонкими плотно сжатыми губами. Глаза впалые, всегда усталые. Волосы, вытравленные дешевым осветлителем до цыплячьей желтизны, вечно пушатся и никогда не укладываются. Нонна собирает их в хвост.

Несколько лет назад она ввела правило — чтобы я звал ее только по имени. С тех пор никаких «мам». Только Нонна. Правило распространяется на одного меня, Ромы оно не коснулось.

Я нахожу на подоконнике стеклянную пепельницу, ставлю перед Нонной на стол. Зря я сделал это громко: получилось как будто демонстративно, но я вовсе так не хотел.

Нонна отвлекается на звук, скользит глазами по столу, смотрит сначала на пепельницу, потом на меня… И взрывается.

Какого черта я ей указываю? Я, который никто в этом доме? Только она устанавливает здесь правила, а я подчиняюсь! И если она захочет, то будет кидать бычки хоть на пол, и, если прикажет мне собирать их ртом и слизывать пепел языком, я буду это делать! С этими словами Нонна бросает в меня тяжелую пепельницу — попадает в скулу — и снова ныряет в журнал. Закрывается им, и вот меня снова не существует.

Я хватаюсь за лицо, замираю. Смотрю на обложку журнала, вчитываюсь в буквы. Блондинку в платье зовут Гвен Стефани. Номер обещает рассказать о международном обмене секс-опытом и о том, как быть замужем за аборигеном.

В ожидании, когда перед глазами закончат плясать оранжевые точки, рассчитываю в уме массовую долю серы в сероводороде. Молча поднимаю пепельницу и ставлю на место, тряпкой собираю бычки, забираю и мо́ю Ноннину пустую чашку.

Я думаю, что Нонна запретила мне звать ее мамой по одной простой причине: чтобы, проговаривая три жестокие «Н» в ее имени, я ни на минуту не забывал о ее истинном ко мне отношении.

Нелюбимый. Ненужный. Негодный.

В ванной замазываю синяк на скуле тональником. Здесь все выглядит ничуть не лучше, чем в остальных комнатах: отколотая плитка на полу, ржавая сантехника, на стенах — лохмотья голубых обоев.

Повторяю, чему равен синус тридцати градусов, косинус шестидесяти, тангенс сорока пяти.

На свою беду, дверь я не закрыл, и внутрь заглядывает Рома.

— Что, прихорашиваешься, гомик? — с ядовитой усмешкой спрашивает он.

Рома старше меня на три года, ему через полгода девятнадцать. У нас разные отцы, и мы пошли каждый в своего, от Нонны никто ничего не взял. Внешне Рома — моя полная противоположность: коренастый, розовощекий, пухлогубый, с широким носом и короткими русыми волосами. Я же худощавый, с узким треугольным лицом и острым подбородком. У меня черные глаза, а волосы довольно сильно отросли.

— Думаешь, без штукатурки на морде твое очко никто не захочет? — не унимается он. — Я тебе помогу! Сейчас будешь красавчиком!

И он накидывается на меня. Сцепляет мне руки за спиной, наклоняет меня, наваливается сверху. Борт ванны впивается в живот. Рома что-то хватает с полки, а потом это что-то больно упирается мне в губы. По запаху я понимаю, что это тюбик помады.

— Олимпиада, мамина помада, папины трусы, раз-два-три! — Рома напевает песенку из детской игры и яростно растирает помаду по моему лицу. Он не видит, куда попадает: я повернут к нему спиной.

Столбик помады быстро стирается, и дальше брат просто возит по моей коже жестким тюбиком. Достается губам и деснам, они кровоточат. Я знаю, что взбучка за испорченную помаду ждет меня. Нонна никогда не наказывает Рому.

Закончив, он дергает меня за воротник — и мое лицо оказывается напротив зеркала. Я похож на грустного клоуна.

— Ну все, смотри, какой ты теперь Данчик-красавчик! Да к твоей заднице очередь выстроится аж до Владика! Скажи мне спасибо.

Потрепав меня по волосам, Рома уходит, весело насвистывая мотив присказки про «Олимпиаду» из все той же дворовой игры, где используется длинная резиночка со связанными концами. По правилам одни игроки держат резиночку, оттягивая ее как можно сильнее, и, напевая песню, переплетают ее «паутинкой». На словах «раз-два-три!» они замирают. Остальные должны пролезть через «паутинку», не касаясь ее. Когда-то мы играли в нее всем двором… вместе с Ромой.