Юрьев день - Куликов Геомар Георгиевич. Страница 9

Продувает ветер старенькую одежку.

— Есть охота... — пожаловался.

Мамка из котомки, что на дедовой телеге лежала, начатую краюху хлеба достала, отломила кусок:

— Покушай, дитятко.

Съел Тренька хлеб без остатка. Пить захотелось. Потихоньку от мамки зачерпнул горстку снега.

Только когда стало совсем смеркаться, дозволил рытовский приказчик остановиться на отдых и ночлег.

А утром опять замерзшая, едва покрытая снегом, вся в колдобинах да выбоинах дорога. И на другой день так же. И на третий...

Не бегал уже Тренька вперед, обгоняя обоз. Плелся вместе со всеми.

Иногда и на телеги присаживался — на дедову али на ту, на которой Тишка, его двоюродный брат, по малолетству до бровей закутанный, ехал.

Не по-детским ногам оказался долгий путь.

Приметил Тренька: чем далее они от дома, тем чаще попадались брошенные, пустые, а то и вовсе пожженные избы и деревеньки.

— Отчего так? — спросил у дядьки Николы.

— Война, Треня. Нетто не слышал?

Слышать-то слышал Тренька и не единожды, да не уразумел, с кем она и отчего сделалась.

О том и спросил дядьку Николу. Однако ответил ему дед:

— Воюет царь-государь Иван Васильевич с королем польским да с иными соседями, дабы получить выход к морю.

— А зачем царю море понадобилось? — допытывался Тренька.

— Через море идет торговля со многими чужими странами... — объясняет дед слабым голосом.

Тренька голову задрал, чтобы на дядьку Николу глянуть: что он скажет? Знает Тренька, спорят они с дедом по всякой причине и не всегда правда оказывается на дедовой стороне. И верно, бормочет дядька Никола, словно сам с собой разговаривает:

— Больно дорого та война выходит. Началась — я мальчонкой малым был. Эва, сколько лет прошло! А по сей день людей бьют и жилье разоряют да жгут. И когда и чем все кончится, богу ведомо...

И точно в подтверждение словам дядьки Николы — за поворотом головешки, присыпанные снегом. Все, что осталось от придорожной деревеньки.

На четвертый день поравнялись с такими же головешками, велел приказчик Трофим останавливаться.

— Аль случилось что? — спросил дядька Никола.

— Приехали, — отвечал Трофим. — Тут жить будете.

Не жаловал дядька Никола рытовского приказчика, а тут улыбнулся:

— Ты, стало быть, шутки шутить умеешь...

А Трофим:

— Не беда, что деревенька спалена. За той вон избой — кнутом на уголья указал, — банька стоит, почитай, целехонькая. В ней нокудова и поселитесь. Зимой избы справите, а по весне, с богом, в поле.

— Дядька Никола скривился недобро:

— Будет пустое молоть. Далее поехали. Поди, не лето.

Только тревога послышалась Треньке в голосе дядьки Николы. Должно, понял тот: ох, не шутит исправный рытовский слуга. Не успел приказчик Трофим ответить, послышался дробный конский топот, и из-за поворота на рысях — сам Иван Матвеевич Рытов с людьми своими, тоже конными.

А перед ними — пес роста непомерного и обличил страшного.

Не слезая с лошади, крикнул Рытов весело:

— Здорово, мужики!

Все, кроме деда, который вниз животом лежал на телеге, земные поклоны отвесили.

— Как доехали?

— Доехали-то слава богу, — за всех ответил дядька Никола. — Где поселиться велишь?

Рытов брови вскинул:

— Разве Трофим не сказывал? Тут и будете жить, — плетью в сторону пожарища ткнул и, почитай, слово в слово, как приказчик: — За той избой банька стоит, в ней и разместитесь. Зимой отстроитесь, а летом — в поле.

— Государь... — молвил подавленно дядька Никола. — Нешто две семьи в баньке поместятся? И к тому ли ехали?

Рытов, уже не так весело, как прежде, плетью поигрывая, ответил:

— В тесноте — не в обиде. Рад бы в хоромах встретить, да нету их.

Так что, мужики, самим придется потрудиться, а я помогу, коли что понадобится. Лесу дам, лошадей, семян для посева. — И, оборотясь к приказчику: — Гляди, Трофим, не обижай крестьян. А вы, — это уже деду да отцу с дядькой Николой, — его, ровно меня, слушайте. Он у меня заместо правой руки.

С теми словами хлестанул плетью лошадь, отчего та на дыбки взвилась, и поскакал обратно. За ним люди его, а позади всех — собака.

— Так-то, — удовлетворенно заметил приказчик, надевая шапку, снятую перед барином. — А теперь, мужички, разгружаться надобно. Да побыстрее. Не то мне с лошадьми дотемна не управиться.

— Разве лошадей с собой возьмешь? — удивился отец.

— Неужто под открытым небом оставлять? Их и поставить тут некуда и кормить нечем.

Усмехнулся криво дядька Никола:

— А кабы и стойло с кормушками?

— Тогда б другое дело... — ответствовал приказчик.

— А я так думаю, — продолжал дядька Никола, — все одно б ты лошадей забрал.

— С чего бы? — как показалось Треньке, с нарочитым удивлением вопросил Трофим.

— Боитесь вы с барином, как бы не сбежали мы все в первый же день.

— Эва, надумал! — вовсе уж фальшивым голосом воскликнул Трофим.

И многозначительно добавил: — Впрочем, от нашего барина убежать мудрено. Один попробовал было...

— И что? — полюбопытствовал дядька Никола.

— Похоронили, неделю назад.

Дядька Никола, отец Тренькин и сам Тренька на приказчика уставились. Даже дед в телеге приподнялся.

— Кто ж его так? — спросил дядька Никола.

А приказчик Трофим, словно о деле самом обыкновенном:

— Собаку, что с барином была, чай, видели? Смердов брат родной — по кличке Урван. Он и настиг. За огородами, вон на том самом месте, — указал Трофим в сторону баньки, — бугор виднеется. То могилка и есть...

— Насмерть, что ли, загрыз? — после долгого и тягостного молчания спросила бабушка.

Засмеялся Трофим.

— А он, Урван-то, по-другому не умеет. Догонит и сразу за горло...

— Что же, не впервой ему, что ли? — спросила опять бабушка.

— Да уж... — начал было Трофим, однако тут же себя и перебил: — Заговорились мы, люди добрые, а времечко идет. Бежит времечко...

Под приказчиковы нетерпеливые окрики разгрузились новые рытовские крестьяне. Проводили взглядами недобрыми Трофима, господского холопа хитрого.

И остались одни подле пожарища в смятении и растерянности.

Глава 9

«ПОЖИВЕМ-УВИДИМ...»

Ночью к баньке подошли волки. И такой вой подняли, что у Треньки на голове волосы дыбом встали.

И как ни кричал на них дядька Никола, как ни стучал палкой в стену — приумолкнут и снова:

«У-у-у! У-у-у!..»

А один — должно, самый смелый — лапами в дверь царапался, и слышал Тренька его дыхание и, кажись, как зубами тот волк щелкает, тоже слышал.

Только утром, когда светать стало, убралась волчья стая.

Вышел Тренька следом за дядькой Николой из баньки — звериные следы повсюду и дверь баньки ободрана, не поймешь, то ли когтями, то ли клыками волчьими.

— Эва, что понаделали... — жалобно сказал Тренька.

Дядька Никола принялся костер налаживать, вздохнул:

— Верно сказывают, иной раз из огня да в полымя угодить можно.

Так, кажись, нам и посчастливилось.

— На то похоже, — сумрачно согласился отец.

Дед из баньки отозвался:

— Митька придет, тогда и поглядим. Может, и не так уж все худо, как спервоначалу кажется...

Митька не пришел — прибежал, запыхавшись. Веселый, румяный на морозе.

— Маманя! Тятя! Приехали!

Мамка но всегдашней своей слабости хоть и на радостях, а заплакала.

— Свиделись, слава богу...

Смеется Митька:

— Плачешь чего? Нль похоронила уже?

Улыбается сквозь слезы мамка:

— Боязно, Митенька. Волков кругом пропасть. Да и у людей ты чужих.

— Волков, маманя, бояться — в лес не ходить. А люди...

Тут приметно сник Митька, замялся.

— Добрый ли хозяин Рытов-то? — продолжала допытываться мамка.

Митька вовсе глаза отвел.

— Вы, чай, но завтракали еще?

— А ты?

— И я, признаться, нет.

— Что ж мы стоим-то тогда? — засуетилась мамка.