Костер и Саламандра. Книга первая (СИ) - Далин Максим Андреевич. Страница 11

— Вы уверены, деточка? — спросил Валор. — Это изрядно безрассудный поступок.

— Уверена, как пуля в стволе, — сказала я. — Наблюдайте и помогайте, мы не можем тут ошибиться.

— Вы не ошибётесь, деточка, — сказал Валор. — Вас ведёт Судьба. Но я, безусловно, буду рядом.

Он оказался совершенно прав.

Какая ночь была… мёртвый штиль лежал на море — и лунная дорожка мерцала мертвенной зеленью, а луна стояла круглая, в серых оспинах, похожая на старый выветренный череп. И Тот Самый медленно поднялся из песка, превращая его в кипящее раскалённое стекло; на рогах, на голове Того шипела, испаряясь, морская вода.

— Чего ты хочешь, маленькая тёмная леди? — прошуршал он, как прибой по ракушкам.

— Власти вязать мёртвое с живым священными Узлами, — сказала я, вздёрнув подбородок. Чувствовала, что говорить, как говорить; понимала, что говорю правильно. — Вязать через огонь преисподней, через свою кровь и жар Дара. Когда захочу — и когда понадобится.

Я не заучивала наизусть формулу Церла, но выдала её дословно, до вдоха.

— Что дашь за это? — спросил Тот, приподняв брови. Мне на миг стало смешно смотреть в его лицо из раскалённого железа.

— Свой будущий брак, — бросила я ему, как кость, ни секунды не колеблясь.

Сдался мне этот брак. Я не буду порядочной. Я буду хорошей. Я буду — море. Во мне — шторм.

— Заплачено, — прошелестел он и потянулся вперёд.

Я резанула руку глубже, а когда кровь с шипением испарилась с раскалённой брони, закрыла и запечатала портал. Песок сошёлся над рогами Того с лязгом, как стальные ворота, — и остатки пентаграммы слизнул прибой.

Мы рассчитали хорошо.

Я отошла на десять шагов и начала чертить Узлы.

— Отдохните, деточка, — предложил Валор за плечом, но я только отмахнулась.

У меня были сила и решимость довести работу до конца. Я лизала собственные порезы, чувствуя стальной солёный вкус проклятой крови, рисовала и пела, чувствуя, как меня ведёт, несёт Дар, смешанный с новой силой, — и свистнула Тяпочку в звезду между Узлами так, будто она была живая. Я видела, как её тень вошла в механическую игрушку, сделанную отцом, — и помогла ей встать на ножки. В этот-то миг меня и отпустило то, что вело.

Я сидела на мокром песке, обнимала, оглаживала, обнимала собачий скелет, рыдала и смеялась, а Тяпка тыкалась мне в лицо жёсткой костью бывшей морды и жалела сердечно, что не может меня вылизать. Но она была со мной, она была со мной, она была со мной!

Я обнимала, обнимала её, прижимала к себе и думала: я не отдам смерти тех, кого люблю. Я нашла мост, нашла путь, я — как Церл… я делаю страшное дело, но я, я тут хозяйка!

— Деточка, — ласково сказал Валор, — да вы же чокнутая.

А я только шмыгнула носом.

* * *

Я добрела до дома, до своей постели, еле волоча ноги. Упала на неё, не раздеваясь, и провалилась в чёрный сон, обняв Тяпку, привычно устроившуюся рядом со мной.

А разбудила меня моя собака. Моя милая, милая мёртвая собака.

Отец не подумал, что собакам нужно лаять, не вмонтировал в горло Тяпки маленький орган, который имитировал бы лай, — а я тоже не догадалась и не подсказала. И лизаться Тяпа теперь не могла — и потому тыкала меня носом и нежно прихватывала пастью. У неё остались слух и чутьё. И любовь.

И я вскочила, услыхав шаги на лестнице. Когда колотили в дверь, я уже пыталась как-то привести в порядок волосы. Дар полыхал во мне, как перед большой бедой.

— Карла! — тревожно позвал отец. — Нужно, чтобы ты спустилась в гостиную, цветик. Пришли жандармы и святой наставник, они хотят говорить с тобой.

Не приходили раньше. Я никому не мозолила глаза, а покупатели кукол и не думали стучать в жандармерию или Святой Орден. Дочь кукольника — некромантка… да подумаешь! Не танцевали же скелеты вокруг нашего дома! Я была тихая девочка с тенью Дара — так, наверное, обо мне думали те, кто был в курсе дела.

А теперь стукнули. Можно не ходить гадать, чтобы узнать, кто именно.

— Мне нужно одеться, — сказала я как можно спокойнее. — И причесаться. И я выйду.

Я оделась прилично — в смысле, в корсет и кринолин. Связанная и в клетке, девушка кажется безопасной. Шею закрыла платком до самого подбородка. Волосы запихала под чепчик.

И взяла муфту. Издали сходила за порядочную девицу, тем более что мне было страшно.

Тяпка хотела бежать со мной, но я кинула на кресло свой чулок и приказала:

— Охраняй, пока не вернусь.

Моя собака легла на чулок и свернулась. Я успокоилась. Она теперь без разрешения не встанет — вот и нечего чужим глазеть на мою Тяпочку. Обойдутся.

Но дверь я на всякий случай заперла. С некоторых пор я начала её всегда запирать.

Спустилась — а там отец, бабушка с дедушкой и тётка сидели с жандармскими офицерами, молодым парнем в штатском и наставником в лиловом шёлковом балахоне, явно каким-то чином в Ордене, не простым монашком. Жандармы пили наше вино, наставник делал вид, что постится, и сглатывал, когда его взгляд падал на бокалы.

Бабушка поджала губы и делала вид, что всё это для неё — неожиданная новость. Дедушка казался озабоченным, отец — усталым и убитым, а тётка так явственно радовалась, что даже толком скрыть это не могла. Так я и узнала, кто конкретно стукнул.

— Доброе утречко, — сказала я, подходя. — Батюшка, кто именно из этих господ хотел со мной разговаривать?

— Цветик, — сказал отец с очень явственной мукой в голосе, — вот этот господин — медик Ордена, он хотел бы освидетельствовать… твою ручку… а святой наставник желает убедиться, что ты… добронравная девица.

Я сдёрнула муфту с руки и сунула ладонь медику под нос, так что он отшатнулся.

— Да, — сказала я. — Клешня. За это меня полагается убить, святой наставник?

И этот дёрнулся. А старший из жандармов проблеял:

— Вообще-то по закону некроманту полагается ошейник и заключение за осквернение могил, а костёр — за убийство…

— Ну так вот, — сказала я. — Я никого не убивала, могил не оскверняю. Позволите мне удалиться, прекрасные мессиры?

— Ульнарная димелия, — сказал медик, показав на мою руку. — Клеймо.

— Я забыла спросить у вас, можно ли мне с ним родиться, — сказала я.

— Нехорошо быть такой злюкой, Карла, — сказал дедушка.

— Нехорошо рассматривать порядочную девицу, как пойманную зверюшку, — огрызнулась я. — А если кому-то противно на меня смотреть, то я и не заставляю. Я не люблю чужих и не мозолю людям глаза.

— Она натравила демона на моего сына, — ляпнула тётка.

— Чушь и ложь, — сказала я. Мне было брезгливо до тошноты.

— Ваш сын жив? — спросил наставник. — Ну так девица права: если жив, то и впрямь это ложь.

— Она общается с мёртвыми, — сказала тётка.

— С крабами, — сказала я. — С мёртвыми крабами. И чайками. Чучела делаю. И что? Мессир офицер, это запрещено?

— Мессиры, — сказал отец, — моя девочка никому не делает зла. Она родилась с увечьем, но и только… ну да, она впрямь может двигать скелет чайки или сухого краба, но ведь это не грех…

— Вызывает мертвецов! — возразила тётка.

— Можно мне уйти? — спросила я. — Расспрашивайте тётю Амалию, она лучше меня знает, что я делаю. Она вам объяснит, как вызывают мертвецов или демонов, а мне нет до этого дела.

Но они меня ожидаемо не отпустили. И бабушка с дедушкой припомнили мне ночные отлучки и мокрые следы, дуэтом заявили, что я должна повиноваться, тётка истерила — и к отцу снова не прислушались. У моего отца никогда не хватало духа всерьёз спорить с дедушкой — и в этот раз не хватило. В итоге в кладовке для белья поп и медик рассматривали меня нагишом. Дар во мне стоял стеной огня, от ярости у меня горели щёки — но эти придурки на моё счастье решили, что это румянец девичьей стыдливости.

Прицепились к свежим порезам у меня на запястье. Как всегда бывает с такими ранами, они уже совсем затянулись, выглядели просто парой красных полосок — и я, не сморгнув, сказала, что разбила графин и порезалась стеклом. Они сомневались, но не сообразили, что ответить. Я смущала их — и даже, кажется, пугала. Они довольно неумело пытались сохранить лицо.