Время героев: рассказы, эссе - Минаев Сергей Сергеевич. Страница 14

Ты выжил… только, в отличие от Зигфрида, кожа убитого дракона не сделала тебя неуязвимым. Напротив, она сделала тебя более беззащитным. Атрофируя идеалы и способность радоваться мелочам.

Ты задаешь себе один-единственный вопрос: почему так произошло?

Вероятно потому, что ты понял: те сокурсницы-одноклассницы, на которых ты не женился, не стали лучше или умнее, и на свой вечный вопрос: что было бы, если бы мы тогда с…? – ты наконец обрел логичный ответ: было бы то же самое.

Потому что любовница, при всей своей юности и развитых молочных железах, отчаянно глупа и не смотрела фильмы про Электроника.

Потому что радость покупки очередных часов известной марки не идет ни в какое сравнение с тем охуительным футбольным мячом, который тебе подарили на двенадцатый день рождения.

Потому что ты понял: все то, что было в прошлом, – настоящее, а все нынешнее – фейк.

И все, что тебе осталось в противовес твоему цинизму, – ностальгия. Ты начинаешь искать ответы на мучающие тебя вопросы в прошлом. Начинаешь чаще общаться со старыми друзьями, посещать все эти встречи выпускников: сборища алкоголиков, придурков, лузеров и несостоявшихся «крупных ученых» и «видных предпринимателей».

Ты чаще заезжаешь к родителям, потому что наконец осознаешь, что мать – это то связующее звено между щуплым пареньком в красной спартаковской форме и поплывшим мужиком в костюме Zegna. Она помнит, что было, и знает, что будет, ибо свою тридцатку она уже пережила.

Гораздо хуже, когда матери нет. Она умерла, и, похоронив ее, ты вдруг понял, что у тебя есть выдержка, когда твой друг обнял тебя на похоронах и сжал твою руку чуть сильнее обычного. Смерть родных всегда преждевременна, особенно когда тебе тридцать, и ты готов слушать любые советы.

И вот тогда начинаются те самые вечера с воспоминаниями обо всех, кто ушел «без руки и слова». Ты достаешь из памяти химеры прошлого и расставляешь их на кухонном столе, пытаясь изобразить шахматную комбинацию, в которой все ходы можно сделать по-другому и привести партию к другому исходу.

Но ты пьян и цепляешь локтем край стола. Фигуры падают и перемешиваются так, что уже не восстановить. Виски – плохой тренер по шахматам. И только утренняя сигарета вносит некоторую ясность в происходящее. Ты отчетливо понимаешь: то, что не успел сделать, ты уже не сделаешь, потому как и не хотел этого делать, оправдывая себя постоянными временными отсрочками.

Ты понимаешь, что словосочетание «вопреки обстоятельствам» – совершенная бессмыслица, ибо у человека нет возможности сделать что-то вопреки.

Ты, наконец, понимаешь колоссальную разницу между казалось бы синонимичными словами «дольщик» и «акционер» (особенно если последнее употребляется вместе со словом «миноритарный»).

И еще понимаешь, что ты снова «между». Ты не в состоянии вернуть прошлое и не в силах заглянуть в будущее. В сущности – вся твоя жизнь в каждый момент времени называется иностранным словосочетанием «in between».

Прокрутив эти неожиданные откровения в своем похмельном мозгу, ты идешь в ванную и прислоняешься к зеркалу. Где-то в глубине его снова мелькает морда того самого лисенка, который выбирает между лесом и зоопарком.

У него так же блестят глаза. Только теперь они с красными прожилками сосудов.

Ты дышишь на зеркало и выводишь на нем указательным пальцем вопросительный знак и свой год рождения.

В этот момент на кухне звенит мобильный. Прорезался еще один осознавший из литерного экспресса 1970–1976. Но ты об этом еще не знаешь.

Reload…

Утюги

Штирлиц шел по Арбату и встретил утюгов.

«Утюги», – подумал Штирлиц.

«Хуевый закос под бундеса», – подумали утюги.

Старый советский анекдот

Прошло совсем немного лет (пять минут на циферблате СССР), и Штирлиц в анекдотах теперь встречает совершенно других героев, теперешних наших современников, а «утюги» канули в Лету вместе с лотками на Старом Арбате, гостиницей «Интурист» и Советским Союзом.

Как вы понимаете, этот текст посвящен «утюгам», или фарцовщикам, как их в основном называли в народе. Веселым ребятам в голубых джинсах «Levi’s» и кроссовках «Nike Air» «на баллоне», с модными рюкзаками Jansport, набитыми произведениями гениальных кустарей Подмосковья: Палехом, Жостово и Федоскино (в основном фальшак, конечно, но попадались и натуральные изделия).

Понятно, что фарцовщики конца 80-х – начала 90-х это уже не те люди, которые назывались тем же словом в 60-е—70-е. У них нет ничего общего с такими гениями золота и валюты в особо крупных размерах, как Ян Рокотов, процесс по делу которого был буквально легендарным. Размах в основной своей массе был уже не тот, да и сроки, к слову сказать, поменьше. А уж о «вышке» для арбатской компании речь тем более не шла. Посему мы остановимся на определении «утюг», что будет яснее отражать смысл и сохранит историческую точность.

Меня всегда удивлял тот факт, что в разгар перестроечной эпохи на злобу дня вышли фильмы о всех категориях так называемой неформальной молодежи – знаменитый «Легко ли быть молодым?» о рок-фанатах, фашистах, металлистах, брейкерах и пр., «Трагедия в стиле Рок» о героиновых торчках, сага о гопниках «Меня зовут Арлекино», не говоря уже о ставшей ныне культовой, а тогда как-то обыденно воспринятой «Ассе».

А вот тема «утюжни» была позабыта. Вероятно, это объяснялось закрытостью тусовки и тем, что она по большому счету глаза не мусолила и никому не мешала, исправно отслюнявливая всем, кому причитается. Но тем не менее арбатская утюжная тусовка была явлением знаковым, кастовым и очень модным.

*

На Арбат я попал в 1989 году, в четырнадцать лет, по протекции моего соседа Димона Емельянова, ака «Леший», который учился в моей школе и был на пару лет постарше. Это было золотым временем Арбата. Менты стали гораздо более сговорчивыми, и им пока хватало двадцатки, а в случае возникновения непреодолимых противоречий – полтишки грина для закрытия всех спорных вопросов.

Разнообразные «бригады» нас не беспокоили, и все проблемы сводились только к дракам с придурками вроде люберецко-казанских гопников. Гопники ехали в Москву одевацца. Именно в то время появилось словечко «обуть», те снять с кого-нибудь на улице нужные тебе вещи. Кризис с одеждой в совке в то время был охренительный – на улицах нормально одеты были либо мажоры – дети «выездных» советских работников, либо фарца. Это было особенно заметно в холодное время года, когда 90 % населения надевали синтетические шубы «чебурашки», шапки из мокрого зайца и сапоги-«скороходы» с вечно разъезжающимися молниями.

Тогда в Москве как раз появились «лягушки» – туристские сапоги валенком, с заливным низом типа калош, какие сейчас выпускает Columbia. Стою я, значит, в «лягушках» с зеленым заливом на автобусной остановке, рядом мужик. На дворе пятница, он, значит, освежен, стоит – шуба расстегнута, шапка на затылке, и говорит мне:

– Слы, чувак, а ты чо, на валенки не мог черные калоши надеть? Хули ты в зеленых стоишь, не в кассу смотришься.

Такие вот были понятия, хотя они и сейчас не сильно изменились.

Арбатская тусовка делилась на несколько уровней. Внизу стояли «гамщики» – молодняк, который менял у интуры (туристов) советские значки на жвачку и мелкую монету. Потом шли лоточники, которые продавали со столиков на улице той же интуре матрешки, флаги, значки, командирские часы и прочую туфту. Дальше – утюжня, которая «поднимала» в гостиницах. Высший эшелон состоял из людей, которые «тулили» фирме иконы, антиквар и покупали крупные партии валюты.

Местами основной бомбежки были гостиницы «Россия», «Интурист», «Космос», «Берлин» (ныне «Савой»), реже – «Метрополь» и «Националь», потому как там было слишком много «конторских» (сотрудников госбезопасности). По спортивным «кишкам» (вещам) шла работа на проспекте Вернадского в гостинице «Спорт». Там останавливались итальянские пловцы (итальянцев называли аларцами, от часто ими произносимого слова «аллёро»), норвежские лыжники («норжы») и югославы.