Неземное тело - Куликова Галина Михайловна. Страница 41

Были еще документы – распоряжения управляющего делами. Они касались организации обеспечения санатория (официально он именовался «Тихорецкий») продуктами питания, постельным бельем, лекарствами. В одном письме речь шла о покупке специального медицинского оборудования. Для чего оно нужно – Медведь не понял. Надо бы проконсультироваться потом со специалистами. Может быть, выяснится, какого профиля был санаторий. Так, на всякий случай. То же и с лекарствами – их перечень ни о чем Ивану не говорил.

И еще одно распоряжение касалось утверждения штатного расписания: согласно ему в санатории работало порядка пятидесяти человек – врачи, медсестры, сиделки, повара, водители и так далее. Единственное, что удивляло, – специализация врачей была почему-то указана в закрытом приложении к документу. А это приложение – странное дело, – оказалось не рассекреченным. И – о чудо! – был список прошедших проверку и принятых на работу в санаторий людей.

Больше ничего интересного не обнаружилось, за исключением просьб о срочном направлении в санаторий того-то и того-то для прохождения курса лечения, который у всех значился как «краткосрочный».

Медведь добросовестно зафиксировал фамилии, а также названия лекарств и оборудования, после чего с облегчением вышел на свежий воздух. Теперь оставалось скорректировать свою просьбу относительно поиска людей, причастных к событиям вокруг санатория в связи с появлением новых данных. После этого он зашел в кафе, где и решил скоротать время до вечера – часам к десяти ему обещали все закончить.

Закончили, правда, около часа ночи, однако порадовали Медведя малым объемом. В списке значились всего семь фамилий. «Максимум – два дня», – сразу же стал подсчитывать Иван. От санатория он не ждал особых сюрпризов. А зря. Сюрпризы появились, правда, иного, нежели он мог предположить, свойства.

Первой, до кого Медведь дозвонился и с кем условился о встрече, была бывшая сестра-хозяйка «Тихорецкого», Полина Никитична Смирнова. Она спокойно восприняла информацию о том, что некий писатель интересуется особенностями жизни и быта советской партийной номенклатуры.

– Глаза б мои их больше не видели, а уши не слышали, – говорила она Медведю, подливая чай. – Я в разных местах работала, но что вытворяли люди, руководящие целой страной!

– А что они вытворяли? – заинтересовался Медведь.

– Так ведь санаторий этот был вовсе не санаторий, а такой большой закрытый вытрезвитель, – заявила Полина Никитична.

– Как? – поперхнулся чаем Иван. – Как вы сказали?

– Вытрезвиловка это была для партийных руководителей. Там же многие были пристрастны к этому делу, – она пощелкала по горлу. – Некоторые допивались до белой горячки, до зеленых чертиков. Вот тогда их к нам и привозили. А доктора у нас хорошие были, оборудование и лекарства заграничные. Выведут слугу народа из запоя, кровь очистят, процедуры всякие назначат – через недельку он как новый. Снова едет управлять государством. До следующего запоя.

– А кто конкретно там лечился, помните?

Полина Никитична пугливо оглянулась и шепотом сказала:

– Ну их, не хочу вспоминать. Многие ведь живы, а кое-кто и при деньгах большущих. От греха подальше! А так расскажу – как лечили, чем кормили. Но только когда борьба с пьянством началась, в восемьдесят шестом году, кажется, нас Управление делами и прикрыло. Больше я никогда там не была, не знаю, чего там сейчас.

Очень похожие беседы состоялись у Ивана с бывшей медсестрой и поваром санатория. Найти врачей не удалось, но это было и не важно. Главное теперь стало понятно.

Медведь набрал номер Лаймы:

– Я еду, часа через два буду. Нормально?

– Что-то случилось? У тебя голос какой-то...

– Радостный. Есть информация.

– Давай, ждем.

– Ну, ты даешь! – Лайма укоризненно покачала головой. – А если бы кто-то из этих вредных старичков сообщил о твоих невинных расспросах?

– Да ничего, – беззаботно махнул рукой Иван, – я об этом думал. Если в ФСБ – так мы, можно сказать, по их заданию и действуем. Если в милицию – та все равно в ФСБ передаст. И Орех по-любому прикроет нас.

– Иван, ты невозможен. Орех для того и поручает нам все это, чтобы не светиться самому на каждом углу.

– Ладно, – прервал их Корнеев. – Хорошо то, что хорошо кончается. Подводим итог.

– Да, – согласилась Лайма, – теперь итоги.

– Если верить, – она заглянула в свои записи, – Безбородову и Ершову, а верить им, мне думается, можно, здесь была лаборатория, которая занималась предположительно проблемами снов и сновидений.

– Или чем-то космическим, если верить не им, а тому глухому гному, – добавил Иван.

– Может быть, и так, но это менее вероятно.

– Почему? – поинтересовался Медведь.

– Те двое говорили аргументированно. Безбородов вообще был в теме, а первому секретарю кто-то из работников лаборатории проговорился с перепугу. Такое не выдумаешь. Как думаешь, Евгений?

– Согласен. Добавлю, что глухой гном похож на человека, который выдает желаемое за действительность. Представьте себе – он отвечает за оборонку и не знает, чем там у него в области целый институт занимается. Кстати, почему он его институтом назвал – там же лаборатория всего лишь была? Не в теме дед, ох, не в теме!

– Ладно, оставим пока так. Далее. Партийный вытрезвитель. Пардон, санаторий. Это вообще за гранью, но зато документально доказано.

– А лаборатория, что – не доказана? – обиделся Медведь.

– Документально – нет.

– А фотография?

– Что – фотография? Какой-то человек там. Да мало ли кто это?

– В костюме, среди колхозников... – Корнеев с сомнением покачал головой. – Может, Иван и прав. Опять же – видны корпуса за деревьями. А этот тип, похоже, съемку хотел предотвратить. Правда, похоже.

– Корпуса на фото ничего не доказывают, – резонно возразила Лайма, – на них не написано, что это секретный объект. Будем считать фотографию косвенной уликой.

– И что же мы имеем в сухом остатке? – спросил Корнеев.

– Имеем? Первое – НАСА в лице Лейтера вряд ли интересовалось бы санаторием-вытрезвителем. Второе. Последние сведения о работах в лаборатории относятся к восьмидесятому году. Затем ее перевели в другое место. Сомнительно, что американцы пользуются такой протухшей информацией. Все-таки четверть века прошло.

– Значит? – нетерпеливо спросил Медведь.

– Значит, некоему Ивану Медведю объявляются благодарность за отлично проведенную работу и выговор за самодеятельность, которая могла окончиться скандалом, – отчеканила Лайма, и, посмотрев на расстроенное лицо Ивана, рассмеялась: – Ты молодец! Такую провернул махину – мало кто справился бы. Теперь иди и отдохни как следует.

– А дальше чем я буду заниматься? – Медведь снова был готов к решительным действиям.

– Завтра с утра отправишься в архив... – противным голосом начал Корнеев, и Медведь взглянул на него так, что его напарники, не удержавшись, расхохотались.

– Пойду разыскивать следы этого таинственного следопыта, – грустно сказала Лайма.

– Не хочется? – сочувственно спросил Корнеев.

– Не люблю с бабками общаться. А эта Пелагея Никифоровна одна только и может что-то рассказать о нем. Если вспомнит. Анжелика, ну, которая из магазина, говорила – милиция с ней билась, и никакого эффекта. «Не ведаю», – твердит, и дело с концом.

– Может, и правда не ведает? Сколько бабке лет?

– Лет сто. Но следопыт у нее не один раз квартировал, вдруг она его вспомнит. В общем, пожелай мне, друг Евгений, «ни пуха, ни пера».

– Желаю, – сказал Корнеев, погружаясь в Интернет.

Лайма хмыкнула и отправилась выполнять намеченное.

...Бабка жила на самом краю деревни, в очень старом доме, который так потемнел от времени, что стал почти черным. Снаружи он казался немного скособоченным и запущенным, однако внутри был чистенький и свеженький, словно его только что хорошенько отмыла и отдраила бригада уборщиц. Перед тем как попасть внутрь, Лайма долго барабанила кулаком в дверь – бабка Пелагея была не только очень старой, но, вдобавок ко всему, почти глухой.