Неземное тело - Куликова Галина Михайловна. Страница 42

«Теперь понятно, почему от нее добиться ничего невозможно!» – поняла Лайма после того, как битых полчаса пыталась объяснить старухе, кто она и чего хочет. В ответ на ее многословные пылкие тирады раздавалось только каркающее: «Ась?» да «Чегось?».

«Надо что-то предпринять». – Лайма в отчаянии стала озираться по сторонам. Бабка стояла, сложив руки над передником, и молча смотрела на нее пустыми прозрачными глазами.

Ничего радикальнее, чем написать свой вопрос на бумаге, Лайме в голову не пришло. Однако виртуозно исполненная пантомима под названием «Дайте мне ручку и бумагу» на Пелагею Никифоровну никакого впечатления не произвела. Она стояла как истукан и упорно продолжала молчать.

Лайма выбежала из негостеприимного дома, промчалась через всю деревню, напугав не только дворовых собак, но своих собственных соседей. Обратно вернулась через двадцать минут, крепко сжимая в левой руке невесть как попавшую в карман корнеевской куртки ручку с надписью: «ХХ съезд акушеров и гинекологов». В правой был блокнот, где Лайма делала выписки из лейтеровских книг, пытаясь выудить оттуда что-нибудь полезное, в связи с чем блокнот оказался практически пуст.

Запыхавшаяся, потная, с красным от беготни и злости лицом, Лайма поднялась на уже знакомое крыльцо. Она боялась, что снова придется ломиться в избу, однако дверь оказалась приоткрытой. Осторожно войдя внутрь, Лайма увидела, что Пелагея Никифоровна так же монументально и бесстрастно стоит посредине комнаты, словно поджидая гостью.

А увидев ее, вдруг заговорила низким сильным голосом:

– Чего ты, девка, туда-сюда носишься? Если спросить хочешь, возьми да напиши, глухая я совсем стала. Карандаш и бумажка вон – на столе лежат.

Если бы столетняя Пелагея Никифоровна была молодым интересным мужчиной, то акушерско-гинекологическая ручка вместе с блокнотом полетели бы ей в голову. Вместо этого естественного жеста Лайме пришлось заискивающе улыбнуться.

Но на этом испытания не закончились. Совершенно забыв, что так и не объяснила бабке Пелагее, кто она такая и зачем пришла, Лайма на листе блокнота крупно, печатными буквами вывела: «Как звали вашего жильца, который пропал?» Старуха минут пять, щурясь, разглядывала протянутый ей блокнот. У Лаймы затекла рука, но она терпеливо ждала. Вдруг бабка Пелагея молча встала, развернулась и уплыла куда-то в глубь дома за занавеску. Там она долго шуршала и звякала чем-то, тяжело вздыхая. Лайма испугалась, что смертельно ее обидела, и теперь диалог (если все это можно назвать диалогом) прервется навсегда.

Но хозяйка вернулась. Оказывается, она ходила за очками, которые теперь криво сидели на ее длинном, загнутом вниз носу. Пелагея Никифоровна снова уткнулась в блокнот. «Господи, – подумала Лайма, – хоть бы она буквы не забыла. А тогда что – придется рисунками общаться?» Не пришлось.

– Ты из милиции? – вдруг спросила бабка, да так громко, что Лайма вздрогнула и непроизвольно дернула головой.

– Почему не в форме? – сурово поинтересовалась Пелагея Никифоровна.

«Жарко», – написала Лайма и трусливо отвела глаза в сторону.

Тут Пелагея Никифоровна снова встала и скрылась за занавеской. Звуков теперь никаких не раздавалось. Похоже, на этот раз, она ушла в какие-то дальние чертоги. «За другими очками пошла, что ли?» – недоумевала Лайма.

Отсутствовала хозяйка избы довольно долго. Но когда появилась, в руке у нее был небольшой, защитного цвета рюкзачок.

– Возьми, своим отдашь. Вчерась нашла за поленницей. Ваши-то искали когда – все вещи забрали. А энтот во дворе – дровами был прикрыт. Дрова они не разбирали.

Произнеся так много слов подряд, старуха как будто выдохлась. Опять встала посреди комнаты и молча смотрела в пространство.

Заглянув в рюкзак, Лайма замерла – там, среди книг и множества сложенных в несколько раз карт местности, лежала обыкновенная коричневая барсетка. Раскрыв ее дрожащими руками, она увидела паспорт, водительские права, перетянутую резинкой пачку пятисотрублевок, три сотенные долларовые бумажки и множество купюр по десять и двадцать долларов.

Кое-как распрощавшись с хозяйкой (Лайма махала руками, кивала головой и всем своим видом показывала, как благодарна за помощь), она стремглав побежала домой, прижимая к груди драгоценный рюкзак. Соседи, вторично за последний час наблюдавшие Лаймин спринт, решили, что она либо серьезно готовится к каким-то спортивным состязаниям, либо таким экстремальным способом решила похудеть.

– И ты взяла мешок? – Корнеев аж подпрыгнул в кресле. – Ведь это вещественное доказательство! Нас теперь посадят, и правильно, между прочим, сделают.

– А что я должна была делать – отказываться? Ты бы попробовал с ней пообщаться. Я бы ей до пенсии объясняла, кто я и что мне нужно.

– Как будем выпутываться?

– Да просто – отнесу мешок куда надо, скажу – пришла к бабке картошки купить, а она попросила меня передать его в милицию.

– А если они ее спросят?

– Пусть попробуют, – мстительно улыбнулась Лайма. – Они с ней уже общались. А кто с бабкой Пелагеей один раз пообщается, второго уже не захочет.

– То-то мужик этот постоянно жил у нее.

– Я, кажется, поняла, почему он у нее останавливался. Там до леса – рукой подать, он прямо за калиткой. Между прочим, и развалины рядом, минут десять хода.

– Как они, интересно, общались? – задумчиво спросил Корнеев.

– Да он, говорят, уже лет пять, а то и больше сюда приезжает. Вероятно, старуха тогда была более коммуникабельной. А потом они стали понимать друг друга без слов. Да и о чем им говорить-то?

– Ладно, – прервал ее размышления Корнеев, – быстро смотрим, что там у него, – и в милицию.

Кроме паспорта на имя Игоря Петровича Шашкова, в мешке были явно музейно-архивного происхождения военные карты боевых действий, которые велись в Тихорецком и соседних с ним районах. Карты были испещрены какими-то странными пометками.

– Ты езжай, а я пока поищу, кто такой этот Шашков и чем он занимался, кроме раскопок и продажи найденного.

В милиции, куда Лайму подвез галантный Остряков, все оказалось буднично и просто.

– А, – протянул дежурный, молоденький лейтенант, – помню, помню. Давайте мешок, приобщим его к вещдокам. Вы заглядывали, что там?

– Нет, конечно, – фыркнула Лайма, – зачем мне смотреть в чужой мешок? Меня попросили его отдать – я отдала. Мне надо что-то подписывать?

– Нет, оставьте свои координаты, если потребуется – вызовем вас. Говорите, в коттеджном поселке живете?

– Да. А когда вызовете? Когда найдут хозяина?

Лейтенант вздохнул:

– Если до сих пор он не нашелся, то, скорее всего, и не найдется.

– Извините, конечно, за любопытство. – Лайма скромно потупилась. – А где пропал этот мужчина? Неизвестно? У нас ведь в поселке все сплетни да слухи.

– Он же по лесам шерудил, знаем мы таких. Мог и в болото провалиться, и по пьяни еще что-нибудь учудить. А лес – дело серьезное.

– Его искали?

– Да кто будет заниматься поисками? Нас тут и так мало. Конечно, окрестности прочесали, даже с собаками. По этому делу и заявления никакого нет. Бабка, когда пропал жилец ее, пришла в администрацию – звоните, мол, в милицию. А писать ничего не хочет. Или не умеет.

– А родственники?

– Еще не объявились.

– Им сообщили? Нет? Так сообщите! – В голосе Лаймы звучало благородное негодование.

– Кому? Мы же не знаем, кто он и откуда. Может, в мешке этом что-то есть.

– Вот и посмотрите. А я поеду. Удачи! – И очень довольная собой Лайма пошла к машине.

– Знаешь, с кем мы имеем дело? – поинтересовался Корнеев, когда Лайма со стаканом сока в руке спустилась в его подвал.

– Знаю. С Шашковым Игорем Петровичем, чей рюкзак я только что отдала в милицию.

– Я выяснил, что господин Шашков был одним из лидеров черных следопытов. Эти серьезные ребятки, если верить их сайтам, относятся к нему с огромным почтением. Он у них что-то типа законодателя моды.