Опасна для себя и окружающих - Шайнмел Алисса. Страница 12

Я сажусь. Санитар отходит назад и останавливается в шаге от стола. Он здесь, чтобы следить за нами. За мной.

Нам приносят еду. Все то же самое, что я ела в нашей палате: куриный суп с лапшой комнатной температуры (таким не ошпарить других пациентов, даже если вдруг захочется), пачка крекеров и сэндвич (ни вилок, ни ножей, даже пластиковых). Нам выдают мягкие бумажные полотенца, которыми даже палец не порежешь.

Здесь особый запах. Не только из-за еды — она такая пресная, что почти не пахнет, — или того, что некоторые из нас не заработали право на душ. (Даже тем, кто заработал, все равно не выдают дезодорантов и талька, чтобы освежиться.) Нет, в столовой витает аромат Девочки с большой буквы «Д» — неискоренимый запах, который мы невольно испускаем изнутри, если нас толпой запереть в одном помещении, будто наши гормоны, или феромоны, или другие телесные — моны соединяются и создают этот неповторимый аромат. Временами он ощущался даже в столовой моей городской женской школы, но там его почти насмерть заглушали дорогие шампуни и парфюм.

Не такого я ожидала. Я хотела сидеть рядом с Люси. Я хотела, чтобы они видели, как мы хихикаем и перешучиваемся. Я хотела, чтобы они видели, как я уговариваю ее поесть, но не слишком много, чтобы ей потом не пришлось провоцировать рвоту. И как прикажете действовать, если Люси на другой стороне зала?

Девочки напротив меня едят молча. Может, Легконожка накачала их успокоительным, чтобы притормозить? Я замечаю, что у обеих чистые волосы. В отличие от меня, у них есть право на душ.

Рядом со мной садится девочка. Сначала я чую запах, а потом уже вижу ее. Волосы у нее ужасно сальные, кожа вся в прыщах. Нет права на душ. Но нет и тормозов.

— За что сидишь? — Она толкает меня под локоть. Затем ухмыляется: — Шуткую.

Я смотрю на другую сторону зала, где сидит Люси. Девочка следит за моим взглядом:

— Ты-то явно не из этих.

Я вопросительно поднимаю бровь.

— Я не к тому, что ты толстая, ничего такого. Просто девчонок с пищевыми расстройствами сажают вместе.

Так вот почему я не могу сидеть рядом с Люси. У столов с пищевыми расстройствами — всего их три, за каждым не больше пяти девушек — стоит по медбрату с обоих концов. На нашей стороне зала контроль послабее. (Санитар, который нас привел, наблюдает и за нашим столом, и за соседним.) Легко отличить анорексию от булимии. Когда от еды отказывается аноректичка, санитар ставит перед ней банку питательного коктейля. Булимички едят быстро, а затем с отвращением глядят в тарелку. Некоторые из них одеты в настоящие пижамы, не бумажные, — видимо, еще одна привилегия, которую я пока не заслужила.

— По-моему, логичнее их разделить.

— Чего так?

— Пусть они видят, как люди обычно едят.

Девушка рядом со мной фыркает, поднимает пластмассовую ложку и сгибает. Несмотря на все усилия, ложка не ломается.

— Ага, ведь дома мы обычно так и едим.

Тут не поспоришь.

— И правда, — говорю я и улыбаюсь на тот случай, если санитар за нами наблюдает. Может, вся эта экскурсия — тоже испытание. Может, вечером он обо всем доложит Легконожке.

Я оглядываюсь по сторонам. За столом на другой стороне зала, где сидит Люси, пять человек. За нашим всего четверо. Впереди два абсолютно пустых стола, а за следующим пять девочек. Четверо сидят с одной стороны, одна с другой, лицом к нам. Те, кто сидит к нам спиной, могут похвастаться чистыми волосами: право на душ. Даже со спины понятно, что они смеются.

Пятая девочка, похоже, не мылась несколько недель. Когда она говорит, все остальные с готовностью кивают.

— Такую не пропустишь, да? — говорит безымянная девушка рядом со мной.

Я киваю, но взгляда не отвожу.

Я умею распознать королеву класса, пусть даже в таком месте.

Одна из тормознутых девочек напротив подает голос. Видимо, Легконожка еще не залечила ее до немоты.

— Говорят, она здесь уже больше года. — Ей даже не нужно оборачиваться, чтобы понять, о ком мы говорим.

Рядом-со-мной кивает:

— Наследственность с обеих сторон.

— Какая наследственность? — спрашиваю я.

Рядом-со-мной пожимает плечами:

— Проблемы с психикой. Агрессивное поведение. Криминальное прошлое. Куда ни ткни, у нее все есть.

— У нее самой или у родителей?

— А какая разница? — опять пожимает плечами Рядом-со-мной, и мне снова приходится признать, что она права. И разумеется, она «шутковала», когда спросила, за что я здесь. На самом деле разницы нет. В смысле, для персонала, может, и есть — чтобы рассаживать и сортировать пациенток. Но для нас нет никакой разницы. Не важно, какой проступок мы совершили, — его хватило, чтобы отправить нас сюда. Только это и важно.

Через три стола от нас Королева выпрямляется, но осанка у нее далека от идеальной, как у Люси. Нет, она лишь приподнимает подбородок, чтобы видеть, как девочки напротив глядят ей в рот.

— Раз она тут так долго, могла бы уже сообразить, как заслужить право на душ.

Другая тормозная девочка бросает взгляд через плечо на Королеву:

— Она получает все, чего захочет и когда захочет. — Голос тормозной девочки полон восхищения, будто речь идет о новой знаменитости, которая ввела в моду грязные волосы. Если вдуматься, здешние кланы не особо отличаются от группировок в обычной старшей школе. Девочки с пищевыми расстройствами напоминают спортсменов-качков. Девочки за столом Королевы ничем не отличаются от подпевал из сотен школ по всей стране: они стараются угодить популярной подружке, чтобы не оказаться за столом неудачников в другом конце зала.

Может, так всегда и бывает, если собрать вместе группу подростков.

— Весь медперсонал пляшет под ее дудку, — добавляет Рядом-со-мной, понизив голос до шепота. — Говорят, она даже уломала одного из них добыть ей мобильник.

Во внешнем мире Королеву сочли бы странной: проблемы с психикой, немытая, в пижаме посреди дня. Но здесь ее уважают. Здесь у нее есть власть.

Понятно, почему она торчит тут уже год или даже больше. С такой властью ей, небось, и не хочется домой.

Я оглядываю уродливые голубые стены. На потолке расположены ряды флуоресцентных ламп, как в палате наверху, но здесь все равно не так светло, как там. Может, потому что столовая намного просторнее (интересно, как отреагирует медбрат, если я встану и пройдусь по залу, измеряя его шагами), лампам приходится освещать большее пространство. Окна в столовой почти такие же крошечные, как квадратик стекла в моей — нашей — палате, но здесь их штук десять в ряд. И все забраны решетками.

Не представляю, чтобы мне захотелось остаться здесь хоть на секунду дольше, чем потребуется.

С другой стороны, та девочка здесь не по недоразумению, в отличие от меня.

тринадцать

Санитары выстраивают нас в колонны, как первоклашек, чтобы отвести обратно в палаты. На лестнице и в коридоре шумно, но становится тише с каждой парой соседок, которые исчезают за своей дверью. Коридор длинный, с каждой стороны по восемь палат, хватит на тридцать две пациентки, если жить по двое, хотя, похоже, не у всех есть соседи. Раньше я не осознавала, какие толстые стены между палатами. До меня доносился шум из коридора (звук легче проходит через металлическую дверь), но не из прилегающих комнат. Я размышляю о том, какие голоса ежедневно и еженощно заглушаются стенами. Крики? Стоны? Смех?

Наша палата выглядит меньше, чем утром. Не успевает за нами захлопнуться дверь, как я начинаю считать шаги.

— Что ты делаешь? — интересуется Люси, но я не отвечаю.

Восемь шагов в ширину, семь в длину. Размер тот же. Почему же палата выглядит по-другому?

Люси падает на кровать:

— Фигово, что меня заставляют есть с эрпэпэшницами.

— С эрпэпэшницами? — повторяю я.

— У которых РПП, расстройство пищевого поведения. Будто меня именно поэтому сюда сослали.

Она не называет настоящую причину, и я не спрашиваю. Вместо этого я предлагаю: