Опасна для себя и окружающих - Шайнмел Алисса. Страница 23

— Получается, ты там как дома?

— Ага, — говорю я, но качаю головой. — Хоть и не настолько, как некоторые.

— Почему же?

— Там есть и такие, кто познакомился еще до детского сада. Вместе ходили в подготовительную группу, на одни детские площадки или еще куда.

— А ты нет?

Я снова качаю головой:

— Родители не водили меня в подготовительную группу. Они брали меня с собой во все поездки.

К пяти годам я успела повидать больше городов, чем иные пятидесятилетние.

— Приятно, наверное, когда родители стремятся все время быть рядом, вместо того чтобы нанимать няню.

Я киваю:

— Ну конечно, приятно.

Может, родители доктора Легконожки часто путешествовали по работе или просто так и вели активную социальную жизнь, не предполагающую участия детей. (Думаю, Легконожка не единственный ребенок в семье. Как и большинство людей.) Может, она мечтала, чтобы родители взяли ее с собой в большую и увлекательную взрослую жизнь. Может, она завидует мне, ведь мои родители именно так и поступали.

— Когда мы путешествовали, мне всегда брали отдельный номер в гостинице…

— Всегда? Даже в пять лет?

— Ну да, — отвечаю я, пожимая плечами.

Может, когда я была совсем младенцем, мне ставили кроватку в комнате родителей. Правда, иногда мы брали номер с двумя спальнями, так что, строго говоря, комната у меня была не совсем отдельная. Чаще всего нас селили в смежные номера, которые соединялись дверью. Но не раз в гостинице путали бронь, и я жила не рядом с родителями, а дальше по коридору.

— Необычно, — замечает Легконожка.

— Что может случиться с ребенком в гостиничном номере? — говорю я, но у меня в голове эту фразу произносит мама. Так она и говорила, когда они с папой оставляли меня одну.

— Дело не только в том, что может или не может случиться, — возражает Легконожка. — Многим детям было бы страшно.

— Мне не было.

— Но бояться совершенно нормально. Одиночество пугает большинство детей.

Я качаю головой. Я не похожа на большинство детей.

— Я бывала в ресторанах со звездой Мишлен по всему миру. Куда лучше, чем ходить на местную детскую площадку, согласитесь?

Именно из-за мишленовской звезды я попала в детский сад на неделю позже остальных. Родители несколько месяцев значились в листе ожидания нового парижского ресторана. Когда в сентябре там появился свободный столик, они тут же организовали поездку, хотя и билеты, и номер в гостинице обошлись дороже обычного, поскольку их заказывали в последний момент. Родителей не беспокоило, что я отстану от соучениц или пропущу важные уроки. В конце концов, тогда я уже читала и писала на уровне второго класса. (Как сейчас слышу голос мамы: «Подумаешь, пропустит пару недель детского сада».)

— Нельзя же злиться на родителей, если они берут тебя с собой в самые чудесные места на земле, — возражаю я.

— Ханна, — мягко говорит доктор Легконожка, — не важно, насколько чудесные были поездки. Ты имеешь право злиться на родителей.

Я снова качаю головой:

— Даже тогда я понимала, как мне повезло. Ведь путешествия повлияют на развитие моей личности. — Теперь у меня в голове слышится голос папы, который с нажимом произносит: «Путешествия расширяют кругозор».

В том парижском ресторане я впервые попробовала трюфели и сыр эпуас. (Я притворилась, что оба блюда мне страшно понравились, потому что родители ими восхищались. На самом деле трюфели и сыр показались мне вонючими и гадкими.) В тот же вечер я попробовала сладкое мясо. Мне даже не потрудились объяснить, что название у него обманчивое. (Сладкое мясо готовится из поджелудочной и зобной желез теленка.) Когда официант поставил передо мной порцию сладкого мяса, родителей здорово повеселило мое удивление.

К тому моменту, как я присоединилась к классу, большинство девочек уже нашли себе лучших подруг.

Тогда я еще не знала того, что знаю сейчас: дружба в детском саду непостоянна. Обычно девочки успевают сменить по крайней мере трех лучших подруг до зимних каникул.

Но я знала, что мне как можно скорее нужна лучшая подруга.

Мне пришлось выбирать из девочек, которые больше никому не приглянулись: из странных, вонючих, лишних девочек. Но я выяснила, что могу сделать их не такими вонючими, не такими странными. Вскоре мои лишние девочки превращались в классных и симпатичных, и все хотели дружить со мной и моими протеже.

— Такое ощущение, что родители ждали от тебя взрослого поведения, хотя ты была совсем ребенком.

Агнес говорила: «Сколько себя помню, я вечно заботилась о младших сестрах. Не могла ходить ни в клубы, ни в кружки после школы, потому что нужно было бежать домой и следить за сестренками».

Тут мы с Агнес похожи. От нас обеих родители с самого детства ждали взрослого поведения.

Я выучила слово «развитая» в четыре года.

«Как же нам повезло, что у нас такая развитая девочка».

Я не ходила ни в подготовительную группу, ни в ясли, так что начала общаться со сверстниками только в детском саду. К тому времени я уже отлично научилась ладить со взрослыми. Я слушала их разговоры и придумывала забавные комментарии к репликам родительских друзей. А когда уставала от них, прикидывалась спящей на диванах пятизвездочных ресторанов, чтобы взрослые могли спокойно поговорить. В итоге я наловчилась точно угадывать, когда им надоедает со мной сюсюкать и хочется поговорить о делах, посплетничать о том, кто с кем спит, и все такое. Я прекрасно знала, когда пора зевать и тереть глаза. Но общение с детьми было для меня в новинку.

— Я родилась взрослой, — говорю я с улыбкой.

Конечно, Легконожка не знает нашей семейной шутки. Она качает головой:

— Никто не рождается взрослым.

В ту ночь в парижском ресторане со звездой Мишлен, когда родители посмеялись надо мной, я съела все сладкое мясо до последнего кусочка. Я съела эпуас и трюфели, хотя от запаха меня воротило. Родители гордились мной.

Стивен покашливает со своего места в дверях. Доктор Легконожка не носит часов и не берет с собой в палату телефон. («Пациентка может представлять опасность для себя и окружающих».) По части времени она полагается на Стивена и никогда не задерживается ни на минуту дольше, чем отмерено на сеанс. Даже когда у меня прорыв, как, возможно, ей кажется сегодня. В мединституте ее, наверное, научили, насколько важно соблюдать границы в отношениях между доктором и пациентом.

Легконожка встает:

— Похоже, мне пора. — Она улыбается мне. Она так довольна моей откровенностью, что вроде даже забыла, как перед сеансом нашла меня под дверью палаты.

Я улыбаюсь ей в ответ. Искренне.

двадцать пять

У этого места есть кое-что общее с лучшими гостиницами мира: окна там тоже обычно не открываются. Конечно, меня никогда не запирали в гостиничном номере, как заперли здесь, но в детстве мне не разрешали уходить одной, и я ни разу не нарушила правила. Я ждала, когда родители вернутся оттуда, куда, по их словам, маленьким девочкам — даже таким развитым, как я, — ходу нет: из казино, ночных клубов, баров. Обычно они оставляли меня одну только по ночам, когда я должна была проспать все то время, пока они отсутствуют. Чаще всего я так и делала. Но иногда не могла заснуть и ждала хлопнувших в соседнем номере дверей, ждала, когда мама придет меня проверить, обдавая запахом духов, алкоголя и сигарет. Иногда она не приходила до самого утра, когда пора было вставать и одеваться, ведь у нас впереди большие планы.

Сегодня я жду Люси.

Ни в одной гостинице мне не приходило в голову, что родители ко мне не вернутся. Случается, маленькие дети паникуют, когда папа с мамой уходят, как будто всерьез опасаются больше с ними не увидеться. И еще я читала, что щенки не способны различить, оставили их одних на пять минут или на пять часов. Я была не такая. Я родилась взрослой, а значит, практичной. Если родители говорили, что мы увидимся утром, я знала, что мы увидимся утром. Непрактично было бы думать иначе.