Метод супружества (ЛП) - Малком Энн. Страница 40

Я смотрю на него, не в силах вымолвить ни слова, слишком боясь разрыдаться. И, несмотря на то, что это чертовски безумно, я вспоминаю, что он говорил. Его не интересовали ни я, ни ребенок.

Но тогда почему он здесь?

Почему он выглядит таким чертовски… измученным?

— Черт, — он в отчаянии прикрывает рот рукой.

Описать выражение его лица можно только одним словом.

Мучение.

Хотя думала, что ожесточилась по отношению к этому человеку, создала щит, сквозь который он не смог бы проникнуть, чтобы причинить мне вред, мне больно видеть Кипа в таком смятении.

— Мне нужно объяснить, — говорит он, хватая меня за руки и прижимаясь губами к моим пальцам.

Жест невероятно нежный. Сладкий. Любящий.

— Объяснить? — повторяю я. — Если только ты не заплатил этому парню за то, чтобы он свернул на мою полосу и врезался в меня, я почти уверена, что тебе нечего объяснять.

Губы Кипа сжимаются, а глаза сердито сверкают при одном упоминании о человеке, ставшем причиной инцидента.

Я не завидую этому парню — или девушке — прямо сейчас. Понятия не имею, выжили ли они вообще.

Если выжили, Кип выглядит так, словно собирается это изменить. Что в равной степени пугающе и отчасти возбуждающе.

Я не должна думать, что все его действия сексуальны, особенно когда лежу на больничной койке. Казалось, мое либидо нисколько не пострадало в результате несчастного случая.

— Я разберусь с этим… позже, — обещает он, повторяя то, о чем говорило страшное выражение его лица. Он все еще сжимает мою руку. — Я только что провел гребаный час, думая, что ты мертва, — он кладет другую руку мне на живот.

Мое тело напрягается от этого прикосновения. Кип много прикасался ко мне до того, как я забеременела, и каждый раз я расслаблялась — фактически таяла. Но он никогда не прикасался рукой к тому месту, где я растила нашего ребенка, не с таким мягким и благоговейным выражением на лице.

Мне это понравилось. Его рука на моем животе. И о чем говорил этот жест. Но я также чертовски ненавидела то, что мне это нравилось.

Я все еще должна злиться на этого парня.

— Я не умерла, — сухо говорю я. — Мы не умерли, — смотрю вниз, на свой живот, на его руку, лежащую на нем, и принужденно хмурюсь. — У нас все в порядке.

Кип переводит взгляд с моего живота на глаза.

— Ты лежишь на больничной койке с огромной раной на голове, сломанным запястьем и кучей других травм, которые могли быть намного хуже.

Несмотря на мой гнев на этого человека, его паника меня задевает.

— Хуже не будет, — мягко говорю я ему.

— Ага, — бормочет он, на секунду закрыв глаза, как будто ему нужно напомнить себе об этом. Он снова открывает их, пристально глядя на меня. — Мне нужно объяснить, почему я был таким гребаным мудаком последние пять месяцев.

Я изгибаю бровь.

— Сейчас подходящее время для этого разговора? Я на самом деле не в настроении выслушивать твои проблемы с обязательствами, и травмами стать отцом, — говорю я. — Какими бы серьезными, ты их ни считал, ты не заставишь меня почувствовать к тебе хоть какую-то симпатию на данном этапе, — теперь в моем голосе появилась резкость. Я чувствую странную злость из-за того, что он пытается оправдаться, пока я лежу на больничной койке.

— Да, я понимаю, что сейчас не самый подходящий момент для этого, — соглашается он. — У меня должно было хватить гребаных яиц сказать тебе об этом в ту же секунду, как ты сказала мне, что беременна. Может быть, это могло бы что-то изменить. Может быть, ты бы не лежала здесь.

— «Может быть» — не самая веселая игра, — сообщаю ему. — Независимо от того, сказал бы ты мне, или нет, я бы не была мистически защищена от всех несчастных случаев.

Кип не выглядит убежденным. Конечно, он думал, что достаточно силен, чтобы все изменить, если бы просто вошел в свою роль «мужчины».

— Мои жена и дочь погибли в автомобильной катастрофе более пяти лет назад, — произносит он ровным голосом, не сводя с меня глаз.

Я была меньше шокирована машиной, которая врезалась в меня несколько часов назад, чем этой новостью.

Из всего, чего я ожидала от предыстории Кипа, это было совсем не это.

Я открываю рот, изо всех сил пытаясь найти, что сказать, прежде чем снова его закрыть. Что на это ответить?

— В то время я был направлен на службу, — продолжает он. — Вообще-то, большую часть нашего брака я был на службе. Мы с Габби поженились молодыми, она забеременела в один из редких случаев, когда я был дома. Я пропустил ее рождение. Моей дочери. Эвелин.

Ее имя врезается мне в грудь. Он произнес его так деликатно, как будто это так чертовски ценно, что он боится, как бы оно не рассыпалось в воздухе.

— Мне нравилось быть ее отцом, — говорит он с улыбкой, и по его глазам видно, что он сейчас не здесь. — Даже несмотря на то, что мне не удалось нормально побыть рядом с ней, — он вздыхает, потирая челюсть. — Я думал, что заставляю ее гордиться мной, думал, что обеспечиваю свою семью, играя в героя, — он качает головой, испытывая явное отвращение к самому себе. Я это чувствую. Ненависть к себе, сожаление. В воздухе стоит густой запах.

— Они не сказали мне сразу, — произносит он уже тише. — Я был на задании, — он отпускает мои руки, чтобы сжать кулаки с такой силой, что белеют костяшки пальцев. — Габби погибла при ударе. Но Эвелин держалась, — он снова улыбается. Самая грустная улыбка, которую я когда-либо видела в своей гребаной жизни. Это разрывает меня на части.

— Она была сильной. Боец. Она продержалась три дня. Как будто ждала своего папочку… — его голос дрожит. Разлетается на гребаные куски.

Все мое тело дрожит из-за боли, прозвучавшей в этой фразе, из-за мужчины, с которым я прожила несколько месяцев. Как я все это пропустила и не заметила, оставалось только гадать. Он смаргивает слезы.

— Но меня не было рядом с ней, — ворчит он. — Я подвел ее. И она умерла. Без своего отца. И они похоронили их обоих еще до того, как я ступил на американскую землю. Я пропустил их похороны. Мне даже не удалось их увидеть. В один миг мы прощались, я вдыхал запах ее волос, а в следующий уже смотрел на их надгробия.

Если бы в моей жизни и была более ужасная история, которую мне рассказали, я бы, черт возьми, не смогла ее вспомнить. Я понятия не имела, что этот человек, сидящий передо мной, этот человек, который улыбался и шутил, готовил мне пироги с начинкой и растирал ноги во время просмотра «Гарри Поттера», прошел через нечто подобное. Я не знаю, как можно существовать после этого.

Но Кип сделал это.

У него была целая жизнь, семья. А потом они просто… исчезли.

— Я пообещал себе тогда, что никогда, черт возьми, не полюблю кого-то настолько сильно, чтобы не почувствовать эту боль, — продолжает он.

Его пристальный взгляд впивается в меня, расплавляя мою гребаную плоть.

— Черт возьми, я не думал, что мне придется выполнять это обещание, все внутри меня было мертво, я думал, что не способен снова заботиться о ком-то. Инстинкт самосохранения, — он пожимает плечами. — А потом появилась ты. С острым языком, огнем в глазах и без колебаний встала со мной лицом к лицу. Сначала я хотел трахнуть тебя. Ну, кто бы этого не хотел? — он пытается выдавить улыбку, но у него ничего не выходит.

Я стараюсь улыбнуться в ответ, но, боюсь, у меня тоже ничего не получается.

— Я сказал себе, что ты мне не нравишься, — продолжает он. — Сказал себе, что мне просто нравилось доставать тебя, пялиться на твою задницу, нравилось видеть, как морщится твое лицо, когда ты по-настоящему злишься, и дальше ничего не будет. Я хорошо лгу сам себе.

Он сжимает подлокотники стула.

— Потом ты сидела в баре с этими гребаными печальными глазами и таким страхом в них, я ничего не мог с собой поделать. Опять же, подумал, что лишь помогу тебе, и это, в свою очередь, помогло бы мне, потому что моя семья — в основном мать — не оставляла меня в покое, и они душили меня своим сочувствием и беспокойством. Я не мог этого вынести. Я подумал, что женитьба на тебе избавит меня от них, — еще одно пожатие плечами. — Хотя я и дразнил тебя, у меня все равно член вставал.