Дом для Пенси (СИ) - Лерой Анна "Hisuiiro". Страница 19

— Здесь мы можем отдохнуть, — наконец, останавливается Ланалейтис. Пенси, убаюканная ритмом шагов и однотонностью переходов, спотыкается, упирается в стену, долго трясет головой и моргает, но всё же в итоге приходит в себя.

— Да, — кивает руинница, — для таких, как ты, здесь и вправду необычно.

— А для тебя? — подает голос Пенси.

— Покой, расслабление, уют… Да, нечто подобное. Лабиринт Аюлан — это особое пространство: здесь можно ходить днями, размышлять, представлять, говорить — и всё только наедине с собой. Очень полезно. Раньше к этому месту приходило множество каренов — и каждый получал то, что хотел: время и место для себя. Ни разу, блуждая в этих коридорах, я не встречала других и не слышала их. Хотя точно знала, что не одинока в своем стремлении бродить этими коридорами. Одновременно со мной могли зайти не менее десятка других. Представляешь, насколько чудесное это место? Понимаешь?

— Одно точно ясно, что оно большое. И те, кто преследуют нас, надолго застрянут в этом лабиринте, — Пенси сложно оценить, почему Ланалейтис в таком восторге. Она — охотник-одиночка и привыкла к тишине вокруг, к отсутствию других людей. Здесь главное — не сойти с ума от одиночества. Но, по всей видимости, те карены не просто так шли в Серебряный грот, а искали то, чего в обыденной бурной жизни не могли найти. Пенси никак не удается представить, насколько богатой и яркой должна была быть тогда жизнь, и она просто не углубляется в размышления.

— Эх, люди! — Ланалейтис фыркает. — Ну хорошо, позже я точно покажу то, что тебя впечатлит. А пока стоит отдохнуть. Возьми сумки, может, есть там что полезное?

Пенси сразу откладывает из вороха, брошенного руинницей, свои вещи, а потом нехотя ворошит чужую поклажу. Когда пальцы касаются чего-то непонятного, но странно знакомого на ощупь, ей становится куда более интересно — и содержимое мешка тут же оказывается вывернуто на пол.

— Это то, о чем я думаю? — Пенси осторожно выпутывает из грязной тряпицы аккуратный, не больше ладони в длину, шершавый на ощупь рог. Да, действительно, именно такими были и рога Халиса, не по форме, но по ощущениям.

— Дейд, — шепчет Ланалейтис и испуганно подбирается ближе, садится рядом, тянется рукой к находке, но не касается ее. — Мой дейд.

— Возьми, — протягивает ладони в сторону руинницы Пенси.

— Бесполезно, — качает та головой и неуверенно улыбается. — Когда-то в далеком детстве я уже ломала свои дейд. Неудачно упала с дерева. Хватило лишь легкой стимуляции сомы внутри меня, и за ночь повреждение залечилось… Вырос новый дейд. Да только, где сейчас та сома? Ширха уничтожала целые общины, отравляла источники и хранилища сомы. Мне больше не вылечиться. Забудь.

Пенси мало что знает о внутренностях руинников, зато ее память — кладезь историй о том, как охотники выживали в самых странных передрягах и как дивности не раз спасали умирающим жизнь и разум. Например, при помощи снеголюбов можно заморозить кровотечение, шкурки рокенов помогают при ожогах, а хвост водной лошади приращивает конечности. Если, конечно, оторванную руку принести с собой и не дать истечь кровью раненому. Пенси думает недолго, всего несколько мгновений: жаль так просто отдавать то, ради чего она несколько дней бегала по лесу, но потом желание помочь перевешивает. Если бы не Ланалейтис, лежать сейчас Пенси на дне реки.

— Вот, возьми.

За время путешествия хвост потерял свой товарный вид, хотя его не за красоту продают лекарям. Руиннице даже объяснять ничего не нужно. Глаза Ланалейтис раскрываются до невозможного широко, а на шее и на руках становятся видимыми напряженные мышцы. Она превращается в безмолвную и бездыханную статую. Пенси немного не по себе, но спустя продолжительное молчание Ланалейтис отмирает и с силой прижимает измочаленный пучок длинных и толстых нитей к груди.

— Без дейд я не могу понять, действительно ли ты делаешь то, что делаешь, — тихо проговаривает она. — Но это, правда, мне?..

— Да, — решительно произносит Пенси. В тот миг ей уже не жаль дивность, а скорее интересно, как подействует лекарство.

На приготовления уходит не слишком много времени. Пенси наматывает нити, присоединив, как получилось, рог к месту слома, а потом аккуратно выдыхает на них. Каждому охотнику известна эта процедура. Известно, что волокна хвоста водяной лошади от горячего дыхания постепенно смягчаются, от тепла открытой кожи плывут, становятся податливыми и исправляют собой все проблемные месте, например, приклеивают руку. В полумраке коридора Пенси присматривает за этим процессом: дышит, где нужно, поправляет толщину слоя, доматывает еще нитей, пусть даже все придется истратить. И рог поддается, присоединяется. Конечно, красиво не будет, место слома останется видимым, но может так будет надежнее. Она осторожно касается вязкой массы, которая как раз начала основательно твердеть, и довольная собой кивает:

— Всё в порядке.

— Не в порядке, — голос Ланалейтис до странности тихий. Пенси не сразу понимает, что руинница выглядит по-другому: губы стали тоньше, кожа — темнее и будто покрылась сухой коркой. — Извини, — шепчет она. — Я переоценила свои возможности. Во мне слишком мало сомы, чтобы соединиться с дейд. Ничего не сделать. Как теперь мне быть? Либо я умру, потратив и сому, и твою помощь впустую, либо останусь без дейд…

Пенси задирает голову к потолку и прикрывает глаза. В темноте под веками никаких ответов нет, но почему-то становится легче. Жизнь всего лишь еще раз доказывает ей, что быть спасителем никогда не просто.

— Легко пришло — легко ушло, — бормочет она себе под нос и достает из-за пазухи мешочек с листьями видерса. Отец всегда говаривал, что если уже взялся помогать, то останавливаться на полпути глупо.

— Открывай рот, — командует она ничего не понимающей Ланалейтис, и та послушно следует этому приказу, измучено прикрыв глаза. Серебристые листья исчезают так стремительно, что Пенси в какой-то момент кажется, что их не хватит. Однако руку с последним листом Ланалейтис отводит самостоятельно. Руинница по-прежнему сидит с закрытыми глазами и не двигается, ее страшный внешний вид не меняется. Пенси вопреки желанию руинницы тянется впихнуть той в рот последний лист, но Ланалейтис открывает глаза и улыбается. Неуверенно, но явно искренне. Это настоящая открытая улыбка, полная облегчения и счастья. И такие же чувства полностью заполняют и Пенси, с головы до ног, да так, что на глаза наворачиваются слезы.

— Тебе удалось, тебе действительно удалось, — говорит Ланалейтис, подается вперед и изо всех сил прижимает Пенси к своей груди. И мягкая тишина обнимает их двоих.

Это ощущение до боли напоминает те времена, когда Пенси, будучи ребенком, укутывалась в шерстяной, кусачий, но невероятно теплый плед и подбиралась ближе к родителям и их гостям, чтобы послушать диковинные истории. Тогда кто-то из старших братьев, а может и отец, брал ее на руки, а тарелка с печеньем загадочным образом оказывалась перед ее носом, и самые страшные истории становились лишь сказками с хорошим концом.

— Это ты? — спрашивает она руинницу, хотя ответ и так ясен.

— Да, хочу тебя отблагодарить, как могу, — Ланалейтис меняется на глазах. Она по-прежнему утомленная, но немного другая — легкая, целостная, живая. Она больше не способна усидеть на месте, принимается расхаживать по пещерке, вышагивая разного размера круги, и сыплет словами без остановки: — О, знаю, что мы сделаем! Я покажу тебе Серебряный грот во всей красе. И комнату прозрения, и мерцающие в естественных кристаллах зимние созвездия, и купальни, и фрески в закатной части… А если шаг за шагом пройти весь Лабиринт, то мудрость предков снизойдет к нам…

— Ланалейтис, Ланалейтис! — зовет Пенси, и руинница не с первого раза слышит свое имя.

— Прости, я совсем одичала. Тебе нужно возвращаться к людям, я помню, не беспокойся, — Ланалейтис крепко сжимает руки Пенси в своих. — Я не задержу тебя здесь более, чем нужно. Теперь все будет так, как должно быть.