Снобы - Феллоуз Джулиан. Страница 2

Со стороны порой кажется, что для брака жизненно важно, чтобы супруги разделяли иллюзии друг друга. Обычно Дэвиду ничего не грозило благодаря удачному сочетанию доброты Изабел и безразличия лондонских салонных львиц, которым все равно, о чем говорят их гости, лишь бы они были в состоянии поглощать выставленную на стол еду и поддерживать беседу. Однако ему бывало по-настоящему мучительно больно, когда на званом ужине его начинали расспрашивать о последнем путешествии Чарльза Бротона в Италию или о том, удается ли новому мужу Кэролайн прижиться в семье, а Дэвиду в ответ приходится бормотать, что он с Бротонами не слишком близко знаком.

– Удивительно, просто невероятно, – немедленно следовал ответ. – А мне казалось, вы соседи.

Но, даже утверждая, что не слишком близко знаком с Бротонами, Дэвид кривил душой. Он был с ними совсем незнаком.

Однажды, на коктейле на Итон-сквер, он высказался об этом семействе, а в ответ услышал:

– Смотрите, вон там – это же Чарльз! Вы просто обязаны меня ему представить. Посмотрим, вспомнит ли он, где мы встречались в прошлый раз.

И Дэвиду пришлось сказать, что ему нехорошо (что более-менее соответствовало истине), поехать домой и пропустить блестящий ужин, на который компания отправлялась в полном составе. В последнее время у него вошло в привычку принимать этакий слегка пренебрежительный вид, когда речь заходила о Бротонах. Он не участвовал в беседе, и его молчание было громче любых слов, как будто именно он, Дэвид Истон, предпочел бы не заводить знакомства с этой семьей. Будто он уже пробовал их и они пришлись ему не по вкусу. Хотя в действительности все обстояло ровно наоборот. Отдавая Дэвиду должное, я обязан сказать, что все эти неутоленные светские амбиции оставались для его сознания такой же тайной, какой они должны были оставаться для нас. Или, по крайней мере, мне так казалось, когда я наблюдал, как он застегивает свое пальто из «Бабур» и свистом подзывает собак.

А потому неудивительно, что только Эдит могла предложить съездить в Бротон-Холл. Изабел спросила нас за завтраком в субботу, чем бы мы хотели заняться, а Эдит поинтересовалась в ответ, нет ли поблизости какой-нибудь местной «величественной твердыни», а если есть, то, может быть, туда и съездить? Она посмотрела на меня.

– Я не против, – отозвался я.

Я заметил, как Изабел бросила взгляд на Дэвида, с головой ушедшего в «Телеграф» на том конце стола. Я знал о ситуации с Бротонами, и Изабел знала, что я знаю, хотя, будучи англичанами, мы, естественно, никогда это не обсуждали. Так уж вышло, что я пару раз встречал Чарльза Бротона, не блещущего сообразительностью увальня, в Лондоне, на этих чудовищных вечерах, где шоу-бизнес и общество сходятся, но, как это случается при слиянии двух рек, редко смешиваются. Это мимолетное знакомство я держал в тайне от Изабел, не желая сыпать ей соль на рану.

– Дэвид? – произнесла она.

Он перевернул страницу широким, исполненным безразличия жестом:

– Езжайте, если хотите. Мне еще надо в Льюис. Саттон опять потерял крышку от бензобака газонокосилки. Ест он их, что ли.

– Я могу заняться этим в понедельник.

– Не стоит. Мне все равно нужно еще пару картриджей. – Он посмотрел на нее. – Нет, правда, ты поезжай.

В его взгляде читался упрек, Изабел в ответ состроила такую мину, будто ей выкручивают руки. А дело было в том, что между ними существовало молчаливое соглашение не появляться в этом доме в качестве обыкновенного посетителя с билетами в руках. Сперва Дэвид избегал этого, потому что рассчитывал вскорости узнать семейство поближе и ему не хотелось рисковать, – первая встреча ни в коем случае не должна была произойти при неудачных обстоятельствах. Но проходили месяцы, годы, и непосещение этого дома постепенно стало чем-то вроде принципа, как будто Дэвид не хотел давать Бротонам возможности злорадствовать, увидев, как он платит немалые деньги за то, что по праву причитается ему бесплатно. Но Изабел была прагматичнее мужа – женщины вообще прагматичнее мужчин, – и она постепенно сжилась с мыслью, что им предстоит занять подобающее место в этих краях с некоторым запозданием. И теперь ей было просто любопытно своими глазами увидеть владения, ставшие символом непрочности их собственного положения в обществе. Особенно уговаривать ее не пришлось. Втроем мы погрузились в «рено» не первой молодости и отправились в путь.

Я спросил Эдит, много ли она знает о Суссексе.

– Не очень. У меня одно время был друг в Чичестере.

– Это модный уголок.

– Правда? Я не знала, что у графств одни уголки моднее других. В этом есть что-то американское. Как хорошие и плохие столики в ресторане.

– Вы знаете Америку?

– Я прожила несколько месяцев в Лос-Анджелесе после школы.

– Зачем?

Эдит рассмеялась:

– Почему бы и нет? Зачем люди едут куда-то в семнадцать лет?

– Я не знаю, зачем ехать в Лос-Анджелес. Чтобы стать кинозвездой разве что.

– А может, я и хотела стать кинозвездой. – Она улыбнулась мне с едва уловимой грустью (позже я понял, что это очень характерное выражение ее лица), и я заметил, что глаза у нее не голубые, а скорее дымчато-серые.

Мы свернули на широкую, усыпанную гравием дорожку, проехав между двумя каменными колоннами, увенчанными свинцовыми оленьими головами – с рогами, все как полагается. Изабел остановила машину.

– Потрясающе, не правда ли! – сказала она.

Перед нами возникли внушительные стены Бротон-Холла. Эдит восхищенно улыбнулась, и мы поехали дальше. Она не сочла дом изумительным, да и я тоже, хотя в своем роде он производил впечатление. В любом случае он был очень большой. Казалось, его спроектировал предшественник Альберта Шпеера, родом из XVIII века. Основную часть здания, гигантский гранитный куб, соединяли с двумя кубами поменьше приземистые и громоздкие колоннады. К сожалению, кто-то из Бротонов в XIX веке окна с частыми переплетами заменил на большие окна с зеркальными стеклами, и теперь дом слепо смотрел на парк. По углам дома высились четыре купола, как наблюдательные вышки в концентрационном лагере. В целом здание не столько дополняло вид, сколько загромождало его.

Машина остановилась, довольно хрустнув гравием.

– С чего начнем, с дома или с сада? – Изабел, как советский военный инспектор, попавший на военную базу НАТО в разгар холодной войны, была намерена ничего не упустить.

Эдит пожала плечами:

– А в доме есть на что смотреть?

– Непременно, – твердо отозвалась Изабел и уверенно направилась к входу, и мы покорно последовали за ней.

Массивная, изогнутая подковой гранитная лестница вела в парадные помещения.

Одной из любимейших историй Эдит навсегда останется рассказ о том, как она впервые попала в Бротон, купив входной билет, и от личной жизни обитателей ее отделял красный канат на металлических стойках.

– Хотя, – добавляла она со своей забавной усмешкой, – личной жизнью этот дом никогда не был особенно богат.

Бывают на свете дома, настолько полные духом личности того, кто их построил, и всепроникающим запахом жизней, прошедших в этих стенах, что посетитель чувствует себя то ли взломщиком, то ли призраком, исподтишка наблюдающим за жизнью обитателей, выпытывающим их секреты. Бротон не принадлежал к этому типу. От фундамента до каминной решетки и конька крыши он был создан с одной лишь целью: производить впечатление на посторонних. И надо сказать, к концу XX века его роль совсем не изменилась. Единственная разница состояла в том, что теперь посторонние покупали билеты, вместо того чтобы подкупать экономку.

Однако современному посетителю великолепие парадных залов открывается не сразу, и холодная, сырая комната, куда мы вошли (позже мы узнали, что она зовется Нижний холл), показалась нам не уютнее пустого стадиона. Жесткие даже на вид стулья для лакеев выстроились вдоль стен, вызывая в воображении бесконечные часы ожидания, проведенные на этих стульях и наполненные неизбывной скукой. Пол был выложен стертыми каменными плитами, а посередине комнаты находился длинный черный стол. Кроме четырех грязных видов Венеции в стиле Каналетто, только похуже, на стенах больше ничего не было. Как и все остальные помещения в Бротоне, эта комната была совершенно немыслимых размеров, и мы трое чувствовали себя просителями.