Шесть серых гусей - Кулонж Анри. Страница 37

— Заранее благодарю за кофе, не могу отказаться. Он и впрямь напоминает мне о первой поездке в Неаполь, и кроме того, этой ночью я почти не спал.

Он тут же пожалел о последней фразе, но его собеседник думал о другом.

— Не стоит предавать это огласке, так ведь? — прошептал он.

— Предавать огласке что?

— Что у нас есть настоящий кофе.

Ларри похлопал старика по плечу и прошел на свое место. Два тяжеленных фолианта с гербами Неаполитанского королевства ждали его на краю стола. Ему казалось, что он находится в каком-то другом мире, совсем непохожем, как он подумал с сожалением, на тот, в котором он жил тогда, когда открывал эту книгу в последний раз и был влюблен в юную Ливию Бергатини.

— На вашем месте в течение многих месяцев сидел старый профессор, изучавший родословную неаполитанского поэта Марчелло Мачедонио 56.

Ларри поднял голову. Служащий принес на подносе, покрытом кружевной салфеткой, кофейник и сахарницу. Было видно, что ему хочется поговорить.

— Меня поразило, что он так заинтересовался Мачедонио, — продолжал старик. — Правда, в Неаполе было не так уж много поэтов.

— А Леопарди? — укоризненно напомнил Ларри.

— Ах да, конечно, — виновато ответил служащий. — Так вот, бедному профессору занятия генеалогией не принесли удачи.

Ларри налил кофе в фарфоровую чашку — как давно он этого не делал! — с наслаждением вдохнул божественный аромат и сделал несколько маленьких глотков. «Это поможет мне прийти в себя», — подумал он. Служащий молча стоял рядом и, казалось, ожидал, что Ларри проявит интерес к его рассказу или хотя бы похвалит кофе.

— Восхитительно, — сказал Ларри, протягивая старику еще одну двадцатилировую купюру.

— На здоровье, — ответил тот, ничуть не смутившись. — Вам не интересно, что случилось с профессором?..

— Я как раз собирался об этом спросить.

Старик сделал движение, будто вонзал нож в сердце.

— Убили, — произнес он театральным тоном. — В полдень, прямо на Корсо. Я уже приготовил для него документы, а тут… Я ушам своим не поверил. Такой культурный и обходительный человек… Это было во время войны. Конечно, говорили разное. Прошел слух, что он больше интересовался предками членов Большого фашистского совета, а не предками Мачедонио. Нельзя заставить людей молчать.

— Конечно, — вздохнул Ларри и поставил чашку на блюдце. Кофе внезапно приобрел привкус горечи. Служащий взял поднос и удалился с важностью старого метрдотеля.

«Елена Аделаида Шелли, дочь Перси Б. Шелли, 26 лет, и Мэри Падвин, 27 лет; родилась в доме № 250 по Ривьера-ди-Кьяйя 27 декабря 1818 года в 7 часов вечера. Запись о рождении внесена сегодня, 27 февраля 1819 года».

Он внимательно перечитал запись. «Почему здесь стоит „Падвин“, а не „Годвин“, настоящая фамилия Мэри? — подумал он. — Я еще тогда заметил эту ошибку. Скорее всего чиновник неправильно записал…»

Ровный и аккуратный почерк секретаря суда. Подписи Перси и двоих свидетелей, но Шелли почему-то не счел нужным исправить ошибку в фамилии жены. Подпись самой Мэри отсутствовала.

Когда он отодвигал регистрационную книгу 1819 года, чтобы взяться за следующую, из нее вылетел листок бумаги и упал на пол. Ларри подобрал его и обнаружил, что текст написан его собственной рукой. Это была карточка, которую он забыл в книге в прошлый раз. Это могло означать, что никто после него в нее не заглядывал. «Несмотря на данное свидетельство о рождении, Мэри не может быть матерью малышки Елены, — гласила лаконичная запись. — Поскольку:

1) Мэри за три месяца до этого тяжело пережила смерть своей маленькой дочери Клары и, если бы Елена была ее дочерью, никогда не отдала бы ребенка приемным родителям;

2) нет никаких упоминаний о маленькой Елене ни в ее дневнике, ни в переписке;

3) знала ли она вообще о рождении этой девочки? Сомневаюсь».

Он задумчиво смотрел на карточку и думал, что в тот день, когда он забыл такую важную записку в книге, которая после него могла попасть в руки к любому другому исследователю, его мысли, должно быть, занимала Ливия, а не только Мэри. Но за семь прошедших лет его мнение не изменилось: не могла подпись Мэри стоять под этим документом, поскольку она, без сомнения, не имела к этому ребенку никакого отношения! Но почему Перси назвал чиновнику ее фамилию (пусть и записанную с ошибкой)? Тут Ларри пожалел о том, что отказался от предложения Домитиллы прочесть письмо, или записку, которую Мэри передала Перси. Может быть, там было хоть что-нибудь о ребенке, или он мог хотя бы убедиться в ее подлинности. Что теперь говорить, случай упущен и неизвестно, когда еще представится. Он открыл реестр 1820 года, разыскал на страницах цвета слоновой кости запись, сделанную тем же почерком: «Свидетельство о смерти. 9 июня 1820. Елена Шелли, скончалась в доме № 45 по вико Канале в возрасте 15 месяцев 12 дней».

И больше ничего. Ни подписей, ни свидетелей. 9 июня 1820 года… К тому времени все семейство уже давно покинуло Неаполь. Перси, Мэри, Клер и Элиза были далеко. Уехали тайком на следующий день после того, как была сделана запись о рождении девочки, чтобы больше никогда не возвращаться. Они бросили Елену. Нет, ее не оставили в корзине на ступенях церкви, но, в сущности, какая разница? Ее бросили. Может быть, люди, которым поручили заботиться о ней, не любили ее и пренебрегали своими обязанностями? Между двумя короткими записями лежит маленькая, несчастная, забытая всеми жизнь — бледная свеча, которую задули так быстро и которой он один только и интересовался в мире, снедаемый навязчивым и скорее всего не вполне здоровым любопытством. «Голова моя отяжелела от слез», — написал отец, вспоминая о ней. Тонкий след от слезинки — вот все, что от нее осталось. Конечно, Перси восхищался бы ей. Конечно, она могла бы быть очаровательной. Конечно, позже, если бы ребенок пожил еще какое-то время, он взял бы девочку к себе, признавшись Мэри во всем. Кто из женщин мог быть его матерью? Узнать, кто мать Елены, — значит понять, почему девочку бросили, и объяснить ту тоску, которая с тех пор не оставляла Шелли, похожую на глухие и тяжкие угрызения совести. «Мое неаполитанское бремя умерло», — написал Шелли в письме к Гисборнам, своим друзьям. Это письмо Ларри когда-то читал в Оксфорде. В который уже раз он был так же близок к отчаянию, как и его герой. Вся его жизнь могла рухнуть в одночасье, он попал в скандальную историю, его могли осудить как соучастника убийства, в котором двенадцать часов спустя ему мерещилось нечто зловещее и потустороннее. Ларри была необходима хоть какая-то определенность. Узнать, кем была мать Елены, — вот что он должен сейчас сделать! В любом случае время, когда он снова сможет заглянуть в эти регистрационные книги, наступит не скоро. Две короткие записи — а между ними жизнь, незаметная, рано угасшая…

Послышались шаги. Снова служащий, размахивающий кроссвордом из «Маттино»:

— Простите, что отрываю вас, синьор… Вы так много знаете и хорошо говорите по-итальянски. Скажите, что такое «изменение природы» из шести букв? Я не могу угадать.

Ларри насторожился: этот тип, казалось, воспользовался кроссвордом как поводом, чтобы проследить за ним. «Я не поддамся паранойе», — сказал себе Ларри и сделал вид, что пытается найти ответ.

— Нет, простите, я не могу догадаться, — ответил он, демонстративно углубляясь в чтение.

Служащий разочарованно вышел. Ларри подождал, пока он закроет за собой дверь, и, обхватив голову руками, попытался притушить воспоминания о прошедшей ночи и думать только о квартире, в которой обитало семейство Шелли. От напряжения, которое пронизывало все его существо, от усталости или просто потому, что теперь он знал, как они жили, Ларри представлял себе их всех с почти волшебной точностью, в которой, как в тот вечер, когда они видели фиакр, удивительным образом смешивались люди и эпохи.

Кроме Мэри в доме на Ривьера-ди-Кьяйя 27 сентября 1818 года, в день, когда родилась маленькая Елена, вместе с Перси жили еще три женщины. Одна из них и была матерью девочки. Как узнать, кто она, если отсутствуют прямые свидетельства?