Р.А.Б. - Минаев Сергей Сергеевич. Страница 84
– Зачем?
– Потому что я люблю тебя. – Мой голос дрожит, ладони потеют, и отчаянно хочется опереться о стойку.
– Я не могу. – Аня смотрит по сторонам, на своих коллег, увлеченных беседой. – Я не могу… у нас не получится сейчас поговорить.
– Давай уйдем отсюда! – Я тянусь к ней, но она отдергивает руку. – Выйдем на улицу, в кафе, в парк, куда угодно.
– Через сорок минут у меня технический перерыв. – Она смотрит на меня в упор. – На втором этаже в кафе. У меня будет полчаса.
– В… кафе? – Мне становится плохо. Я еле удерживаю себя от того, чтобы взять ее за руку, вытащить из-за стойки и увести. – Сорок минут?!
Она молча кивает.
Я смотрю на нее в надежде, что она говорит всю эту ерунду для отвода глаз, чтобы не слышали коллеги и прочее, но вдруг начинаю что-то понимать. Мне остается только развернуться и на ватных ногах поплестись прочь, к выходу, чтобы провести следующие сорок минут на лавочке в парке, прикуривая одну от другой и пытаясь прогнать назойливую мысль о том, что она не придет. Не придет. Убежит с работы, может, уже убежала. Она не хочет меня видеть.
Но чудо происходит. Ровно через сорок минут она подходит к столику, за который я переместился с лавочки. Отказывается от кофе, ограничившись водой, которую пьет маленькими глотками, внимательно изучая меня. И мне неловко от этого взгляда, я пытаюсь понять, что во мне так изменилось или что так изменилось в ней. Я не понимаю, с чего начать, я все уже сказал там, внизу. По-моему этого достаточно, но, видимо, не для нее и не на этот раз. У меня пересохло во рту, но я все же нахожу в себе силы разлепить губы и сказать:
– Что-то не так?
– Зачем ты пришел?
– А здесь можно курить? – не нахожу я более глупого вопроса.
– Можно, – ответила она, отвернувшись. – Тебе идет борода.
– Это еще с «Фильтра».
– Откуда? – Аня непонимающе прищурилась.
– «Блок-фильтр», что-то среднее между КПЗ и корпоративной тюрьмой. Туда сажали всех участников забастовки.
– Ты долго там был?
– Сорок пять дней. Сорок пять дней без тебя.
– А твой друг?
– Загорецкий? Не знаю. Какое это имеет значение?
– Как ты? Вас же, я слышала, никуда не принимают?
– На почте работаю. Что-то среднее между грузчиком и упаковщиком. Я сегодня утром увидел коробку с твоим адресом, представляешь? Совершенно случайно… после всех этих месяцев… Я пришел за тобой, Аня! – Я потянулся через стол и взял ее за руку, в этот раз она не вырывалась. – Я искал тебя все это время. Я ходил по улицам, бывал в наших любимых местах, в твоей старой квартире. Тебя нигде не было… нигде не было…
– Зачем, Саша? Зачем, зачем это все… теперь? – тихо проговорила она. – В ту ночь меня не надо было искать, ты помнишь?
Я кивнул.
– Я хотела увести тебя оттуда. Я говорила тебе, что все это никому не нужно, вы никому ничего не докажете. Я хотела быть с тобой, но ты… ты наговорил мне такого… Я…
– Я не мог иначе, – выдохнул я, чувствуя, как по щеке катятся слезы. – Я не мог их предать, пойми!
– А меня? – Она вырвала руку. – Меня мог?
– Я не предавал тебя…
– Я все слышала, случайно… Я поняла, что ты ничего для себя не решил, что мне нечего ждать… Но когда вас разогнали… Я все-таки искала тебя… в больницах, отделениях милиции…
– Информацию о тех, кто сидит в «Фильтрах», закрывают. Ни встреч с родными, ни посылок. Только допросы. Несколько раз в день. Нужно отвечать на одни и те же тупые, убийственные вопросы.
– Я пробовала найти твоих друзей, узнать что-то, но тебя будто стерли. Вас всех стерли. – Она подняла на меня блестевшие от слез глаза. Казалось, мы не слышали друг друга. Каждому хотелось говорить лишь о собственной боли. – Я думала, тебя убили. Подсела на транквилизаторы. Но ничего не помогало… ничего… А потом постаралась забыть. – Аня закрыла лицо руками. Молчание продолжалось невероятно долго. Потом она взяла салфетку, промокнула глаза и продолжила, стараясь говорить как можно более спокойно. – Забыть тебя. Пруды, и птиц, и ночную Москву… У меня плохо получалось, но я старалась. Я почти забыла…
– Девочка моя, – я снова взял ее за руку, – этого больше нет. Все закончилось. Понимаешь?
– Понимаю, – она быстро закивала, – понимаю, Саша. Все действительно закончилось. Нас, вчерашних, больше нет. Все изменилось. И я не хочу обратно.
– У тебя кто-то есть? – Она неопределенно пожала плечами. – Я не могу без тебя, понимаешь? Я с ума схожу… думаю о тебе круглыми сутками. У меня ничего нет, кроме тебя. Ни в прошлом, ни в будущем. Давай попробуем! Прямо сейчас. У меня есть отвратительная квартирка в общежитии, но ведь это неважно, правда? Только ты и я, девочка моя. Мы справимся, все будет так, как мы мечтали. Мы родим ребенка. Мы будем жить, чтобы…
– Я не верю. Я уже ни во что не верю, прости. Я знаю только, что однажды утром ты уйдешь, неважно куда: снова выйдешь на улицу или вернешься к жене…
– Зачем ты это говоришь?! – Я в отчаянии всплеснул руками. – Все закончилось. Жены больше нет. Нет никаких революций. Наверное, это было ошибкой, но зачем сейчас все это обсуждать? Помнишь, когда-то ты говорила, что скорее повесишься, чем будешь работать продавщицей в супермаркете? Но теперь ты здесь. И я здесь. Все меняется, понимаешь? Не так, как нам бы хотелось. Но мы можем попробовать…
– Ты уже один раз попробовал, там, на улице…
– Но ведь мы тогда это делали не только ради себя, но и ради тех, кто потом занял наши места, превратившись в бесправных скотов. Мы и правда верили, что может быть лучше…
– Лучше кому, Саша? Тебе? Мне? – Она уже не плакала. Ее тон стал жестким, голос звенел. – Те, кого ты называешь скотом, на самом деле обыкновенные люди. Менее активные, менее умные, и они живут обычной жизнью, ходят на работу, женятся, рожают детей…
– Для чего?! Для чего они все это делают?! Для того чтобы родить и воспитать еще более покорное поколение? Я верю, что можно жить иначе, не участвовать во всем этом, выйти из Системы!
– Иначе… работать на почте, ночами сидеть в интернете, следить за новыми корпоративными законами, возненавидеть всех, чтобы однажды снова выйти на улицу и попытаться отомстить. – Она говорила, словно не обращаясь ко мне, а размышляя вслух. – Нет, я не хочу это слышать! Я устала, Саша. Я больше не хочу.
– Я просто хочу быть с тобой. – Моя рука, державшая сигарету, начала дрожать. Пепел падал на брюки, но я даже не пытался его стряхнуть. Я чувствовал, как у меня начинает кружиться голова. – С тобой. В нашем собственном мире, где нет никаких корпораций и революций, нет чужих правил. Существовать параллельно с ними, не соприкасаясь.
– Но так не бывает. Мир один. И не нужно усложнять. Есть общество, в котором необходимо социализироваться. Уживаться с другими. Это несложно. – Она осеклась, потом медленно встала и взяла со стола зажигалку и сигареты. – Так живут миллионы. Прости, у меня перерыв заканчивается…
– Я… я, может, не так выразился, – я хотел привести ей пример Нотова, но мысли поплыли у меня в голове, все смешалось, и меня хватило лишь на то, чтобы сказать: – я люблю тебя, Аня. Мне ничего не нужно. Никого, кроме тебя. Поедем ко мне? Сейчас. После работы. Сегодня вечером. Завтра утром. Просто поедем.
– Я не поеду. Ты никогда не расстанешься со своими фантазиями. Я не хочу в них жить. Потом снова останется только боль. И страх. Все, Саша, я пошла.
Она развернулась и медленно двинулась в сторону лестницы. Несколько секунд я сидел в оцепенении, потом вскочил, догнал ее, забежал вперед:
– Давай попробуем, Анечка! Я прошу тебя!
– Не сегодня, – она отрицательно покачала головой, – не завтра. Наверное, никогда.
Мой мир рухнул, рассыпался на мелкие осколки, и я не мог их собрать. Не хотел. Не было сил.
– Знаешь, – наконец выдавил я из себя, – у меня в жизни осталась только ты.
Но она не ответила. Она даже не взглянула на меня.
– Мужчина, в этой зоне уже нельзя курить! – задыхаясь от бега, прокашлял возникший ниоткуда тучный охранник. – За эту зону штраф!