Демонический Любовник (ЛП) - Форчун Дион. Страница 24

Наконец, он поднял лицо, странным образом изменившееся, и посмотрел на нее.

– Это были астральные охотничьи собаки, – сказал он. – Гончие Небес. С такими охотятся на предателей.

– Кто охотится на предателей? – спросила Вероника.

– Братство. А ведь это я научил их этому. И теперь они охотятся за мной. Новый дух в Братстве. Им не нравится новый дух в Братстве, но они вовсю его используют, когда им это выгодно.

– Но, Мистер Лукас, они не могут охотиться на вас с собаками!

– Нет, они не охотятся с собаками, они лишь используют их, чтобы найти меня; чтобы убить меня, они задействуют Луч.

– Убить вас. Они же не собираются вас убивать? – пальцы Вероники впились в его плечо, когда она в отчаянии схватила его за пальто. Он посмотрел на нее.

– А вы будете возражать, если они это сделают, малышка Вероника?

– О, но это невозможно, Мистер Лукас, это все просто кошмарный сон.

– Это не сон, Вероника. Они собираются убить меня и они правы. Мне лучше умереть, и если бы не вы, я бы с радостью ушел, но теперь, когда я познакомился с вами, я не хочу уходить.

Он встал и повернулся к ней, зрачки его глаз сузились до точек, и выражение его лица вновь стало злым, чего она не видела на протяжении многих прошедших дней.

– Но я не уйду, – сказал он, – Не слишком далеко, во всяком случае.

Он нащупал и достал из кармана перочинный нож, открыл его и прежде, чем она поняла, что он собирается сделать, вонзил лезвие ей в руку.

– Не бойтесь, – сказал он, когда со смешанным возгласом боли и страха она попыталась отстраниться от него. – Я не причиню вам вреда. Я делаю это лишь для того, чтобы у меня осталась возможность связаться с вами, когда я окажусь на другой стороне. Такая кровная связь, которую создают дикари, впуская чужака в свое племя, сохраняется даже после смерти. Она сильнее, чем брак.

Затем, удерживая ее с силой, которой она не могла противостоять, он поднес ее окровавленную руку к своему рту и выпил ее кровь.

Она смотрела на него с ужасом, смешанным с изумлением. Прежний Лукас снова вернулся, Лукас, которого она почти забыла. Он отпустил ее руку, но схватил ее за запястье, чтобы она не сбежала.

– Не злитесь на меня, – сказал он. – Я ведь не сильно поранил вас, правда? Затем он положил обе руки ей на плечи и посмотрел ей прямо в глаза.

– Послушайте, Вероника, мне, возможно, придется уйти, но я не уйду слишком далеко. Я вернусь снова, просто ждите меня.

Она все еще молча смотрела на него, и старый немой страх зарождался внутри нее. Он притянул ее к себе и прижался к ней щекой.

– Проявите ко мне доброту, Вероника. Возможно, мне вскоре придется уйти.

Тон его голоса и зловещее спокойствие в тихом доме победили Веронику, и она, разрыдавшись, прижалась к нему. Некоторое время они стояли так, но затем он мягко высвободился.

– Пробила полночь, я должен идти. Ложа собирается в полночь. Поцелуйте меня на ночь, Вероника.

Без какого-либо принуждения она обхватила руками его шею и поцеловала его.

Сон Вероники был омрачен дурными предчувствиями; казалось, над домом нависла тень, наподобие той, что нависает над тюрьмой, когда становится известно, что один из заключенных будет повешен на рассвете; напряженная вибрация души, настраивающая ее на уход, задает тон всем остальным сознаниям в пределах диапазона своих колебаний, ибо ни одна душа не живет и не умирает обособленно; общество целостно, непрерывность Природы нерушима, и одна аура проникает в другую на всей протяженности нашей расы, и волнение одной души расходится рябью по всему морю духа до тех пор, пока импульс, который его порождает, не иссякает; рябь идеи, заряженной эмоцией, будь та положительной или отрицательной, распространяется сквозь время и пространство. В этом ключ к великому множеству вещей.

Итак, Вероника спала под тенью. В ее сны проникал образ Лукаса, и иногда это был мужчина, которого она встретила, впервые оказавшись в доме в Блумсбери Сквер, когда он предстал перед ней так, как исследователь предстает перед животным, подвергающимся вивисекции – воплощение разрушения – и все же без злобы; существо другого порядка, чьими действиями руководили мотивы, настолько отличные от ее собственных, что он казался совершенно непредсказуемым. В другой раз он представал в образе человека, который говорил с ней в лесу возле реки, показывая широкие аллеи жизни, уходившие далеко за видимый ей горизонт, и в то же время искушающий ее идти все дальше и дальше, как серебристая дорога, искушающая путника. Но в основном он выглядел как человек, испытывающий странную неизмеримую потребность, о которой не мог рассказать, и взывал к ней о помощи, природу которой она не могла постичь. Он внезапно возникал в лабиринтах ее снов, протягивая руки в мольбе, и глаза его были черны, как тогда, когда на поверхность выходила мягкая сторона его натуры; она устремлялась к нему, но он ускользал от нее, и она беспокойно скиталась по огромным пространствам, похожим на российские степи, пытаясь отыскать его; она знала, что он в беде, знала, что он нуждается в ней, но не знала, как ей его найти. Из этого тревожного сна она выныривала каждый час, находя лишь тень надвигающейся трагедии, ожидающей ее на пороге сознания.

Однако незадолго до рассвета все изменилось; тень, которая была смутной, хотя и зловещей, внезапно приняла определенную форму; она сгустилась, сузилась, удлинилась и приняла вид огромного меча с крестообразной рукояткой; с минуту он удалялся, словно бы освобождая место для удара, а затем стремительно опустился вниз по велению космической Руки, держащей его; мгновение он дрожал, как если бы пронзил сердце живого существа, а затем исчез, и Вероника, уснувшая мертвым сном, больше ничего не видела.

Она забылась тем тяжелым сном без сновидений, который оставляет тело одурманенным его же собственными ядами, и, вероятно, проспала бы до самого полудня, если бы ее не разбудила старая смотрительница, яростно трясущая ее за руку. По ужасающему выражению на лице старухи она поняла, что произошло, хотя ее беззубое бормотание было неразборчивым; но Веронике не нужно было ничего говорить, она итак все знала. Завернувшись в кимоно, она последовала за старухой в комнату Лукаса.

Он лежал на кровати, вытянувшись на спине, держа ноги вместе и скрестив руки на груди, положив левую поверх правой, словно скульптура на могиле; солнечный свет озарял его лицо, и алые лепестки вьющейся розы, росшей под окном, были рассыпаны по покрывалу, занесенные в комнату ветром. Постель не была расправлена, а на подушке была единственная вмятина в том месте, где покоилась его темная голова. Комната была совершенно тихой и спокойной, и Вероника знала, что она была здесь одна; также тихо и намеренно, как человек снимает свою одежду, Лукас сбросил с себя тело этой ночью и перешел в царство теней, которое для него было одним из планов реальности.

Ждал ли он удара меча или же открыл дверь и шагнул в нее, она не знала, но она была уверена, что это не было смертью в том смысле, в каком она была научена воспринимать ее. Лукас ушел, оставив свое тело, как если бы срочный вызов заставил его уйти и бросить свой багаж. Лукас был не здесь, а его тело с кожей оливкового цвета, служившее им местом встречи, больше не было таковым; ее друг ушел и она не знала его нового адреса, и было непонятно, сможет ли он снова общаться с ней, но ее друг не перестал существовать. У нее не было ощущения горя или потери, лишь растерянности; как Лукас собирался снова связаться с ней? Вспомнит ли он о ней или же забудет? В комнате не ощущалось никакого беспокойства; какую бы битву ни пришлось вести Лукасу, она закончилась еще до его ухода; он был повержен, она знала это, ибо он не хотел уходить, но война еще не была закончена, он лишь был отброшен на вторую линию окопов; с его уходом звуки сражения стихли, и теперь лишь умиротворение пустоты царило в комнате.

Она долго стояла так, глядя на тело на кровати; она совершенно не была потрясена, но она была озадачена тем, каким может быть следующий шаг в этой игре. Звук тяжелых шагов на ступенях вернул ее из задумчивости, и она повернулась, чтобы столкнуться с мужчиной рабочего вида, которого, по всей видимости, позвала старуха.