Демонический Любовник (ЛП) - Форчун Дион. Страница 28

Но внезапно тишину нарушил сам мужчина.

– Послушайте, взгляните на свою руку! – воскликнул он. – Она в крови!

Вероника в удивлении подняла руку. Тонкая струйка крови стекала по ее запястью и тяжелыми каплями падала с пальцев на лежавшие под ногами мертвые листья, разлетаясь алыми брызгами в бледном свете солнца, наконец-то показавшегося из-за облаков. Такое же багровое пятно виднелось и на серых камнях, валявшихся вокруг разрушенной стены. Вероника откинула негнущийся рукав плаща и увидела, что кровь, капля за каплей, вытекала из вен ее предплечья; рана, которую Лукас нанес ей во время той странной сцены, что разыгралась в ночь его смерти, по каким-то неизвестным причинам вновь открылась и начала кровоточить.

– Послушайте, это же довольно глубокий порез! – воскликнул Батлер. – Как вы только умудрились? – и достав большой белый носовой платок, он весьма умело перевязал им ее руку. Однако он не спешил с завершением этой задачи и Вероника подозревала, что получи он хоть малейшее одобрение с ее стороны, он бы взял ее под руку, поэтому она решительно опустила грубый рукав и спрятала пораненную руку под плащ; некоторое время они еще постояли так, и мужчина смотрел вниз, на девушку, а девушка вверх, на него. От ветра их укрывала низина и хотя он трепал верхушки деревьев, подлесок оставался нетронутым. Но пока они стояли, вдруг налетел легкий странный ветерок и начал кружить вокруг них; небольшие воздушные вихри закручивали мертвую листву в маленькие смерчи, и этот причудливый ветерок был странно холоден, словно ветер, дувший в пещере. Вероника задрожала и плотнее закуталась в плащ, а Батлер, движимый сам не зная каким порывом, оглянулся, и они одновременно зашагали дальше по тропе ускоренным шагом.

Батлер проводил Веронику до самой нити провисшей проволоки, окаймлявшей проржавевшие ворота, и остановился в нерешительности, ожидая приглашения войти. Однако его не последовало; Веронике о многом нужно было подумать и хотелось побыть одной, и неохотно подняв шляпу, он развернулся и пошел обратно.

Легкий холодный ветерок все еще обдувал Веронику, когда она пробиралась сквозь заросли, и она слышала, как он шелестит в ветвях позади нее, и видела, как неухоженные лилии шевелились над ее головой, и листья дождем осыпались сверху. Она остановилась у открытого окна на террасе, заметив, как маленькие спирали из листьев танцуют в неподметенных углах лестницы, и когда она открыла дверь, поток опавших листьев дикого винограда, красных, словно кровь, пронесся по полу и поднялся вихрем в головокружительном танце перед камином.

Вероника плюхнулась в большое кожаное кресло и уставилась на теплящийся огонь. Поскольку сквозняк прекратился, листья легли блестящими пятнами на выцветший ковер. Все стихло.

Вероника оказалась на распутье, это подсказывала ей женская интуиция; она могла, переключившись на Батлера и все то, что он нес с собой, снова вернуть свою душу в нормальное состояние; или она могла, сосредоточившись на личности Лукаса и том странном мире, от которого у него был ключ, уйти туда, куда стремился уйти он, достигнув большей свободы души. Все ее раннее обучение, сильнейшая вещь в жизни, толкала ее к тому, что символизировал собой Батлер, к ее излюбленным холмам Суррей, к садам и вечерам у камина; но Лукас освободил ее от межзвездного пространства и эонического времени, и показал ее душе путь из темного Океана Непроявленного к Космическому Огню. Она видела это, и она не сможет забыть; ни одна душа не смогла бы. Словно ласточка, слишком долго парившая в небесах, Вероника готова была сложить свои крылья под навесом человеческого жилища, но все же она была птицей, познавшей полет, а не птицей скотного двора, и рано или поздно ей снова захотелось бы взлететь; рано или поздно, она чувствовала, вновь раздастся зов Незримого и она должна быть готова ответить на него.

Так сменялись ее настроения. Приветствие садовника, крики детей, игравших ниже по дороге, и ее понимание, что Лукас был мертв и погребен, и безумный сон окончен; затем, когда угасал дневной свет и в дом проникал вечерний ветер, закруживая листья в спиралевидном танце, угасающий в камине огонь начинал освещать все меньше пространства и в углах возникали тени; тогда невидимый мир подбирался очень близко к Веронике и завеса, которая защищает нас, смертных, от чрезмерно яркого жизненного пламени, истончалась, и сквозь щели в ней она улавливала кратковременные, зыбкие отблески быстрых потоков пространства, кружащихся и вздымающихся облаков славы, поднимавшихся словно дым из печи, и исполинских Форм, движущихся среди них; и среди всего этого, словно летающие золотые пчелы, мелькали заостренные кверху огоньки, являвшиеся сокровенными душами людей; некоторое из них спали в течение краткого промежутка между смертью и новым рождением, другие – наслаждались большей свободой, что разделяет рождение и смерть. За пределами шоу теней нашего мира она видела отблеск великого Присутствия, которое отбрасывало эти тени, и рано или поздно из завихрений и ускорений пространства к ней должен был выйти тот, кого она ждала, и позвать ее за собой.

Потом старая смотрительница приносила утренние газеты, доставленные запоздавшей сельской почтой, и Вероника стряхивала с себя свои видения и возвращалась к реальности.

Настроение Вероники менялось также быстро, как солнечная погода сменялась пасмурной в эти короткие осенние дни, но она все еще оставалась в ветхом старом доме. А меж тем Батлер старательно развивал знакомство, завязанное у свежей могилы. Он приходил в странное время, в самый разгар утра, после чая, а также после ужина, но никогда не оставался разделить трапезу, даже если стол уже был накрыт. Это вызвало бы много разговоров в домашнем кругу, а он не хотел, чтобы домашние узнали о его визитах в усадьбу к ее одинокой обитательнице. Вероника, не знавшая, как устроен мир, удивлялась его отказам и не понимала, что они могли значить. Батлер готов был стать защитником попавшей в беду красавицы, но только до определенных пределов; вне этих пределов он был связан условностями своего мира.

Но тем не менее, не смотря на сложности, он так часто пользовался укромной лесной тропой, начинавшейся на церковном кладбище, что даже мастиф, сидевший в будке на цепи и охранявший задние помещения, начал узнавать его шаги и перестал лаять при его приближении. Снова и снова, сидя в залитой теплым светом комнате вместе с Вероникой, он был почти готов попросить ее стать его женой, но снова и снова колебался. Она спокойно рассказывала о своем детстве, о времени своей учебы в колледже, но о своей жизни с Лукасом она рассказала ему не больше, чем следователям. Она была секретарем Мистера Лукаса в Лондоне, когда он управлял делами Общества по Сравнительному Изучению Фольклора; она приехала с ним в Бекерин, чтобы продолжить выполнять свои обязанности, когда он покинул Лондон; он был очень добр с ней и она не потерпит никакой клеветы в его адрес. Как и все остальные в округе, Батлер понимал, что эти очевидные заявления не могли объяснить всего, но Вероника не собиралась просвещать его, а ему не хватало смелости спросить ее обо всем напрямую.

Не сумевший найти работу среди всей послевоенной разрухи, живший в доме своего отца и зависящий от него даже в деньгах на карманные расходы, и еще не пришедший в себя после сильного отравления газом, он находился не в том положении, чтобы выбрать путь, который вызовет недовольство родителей, так что Батлер не мог занять никакой определенной позиции в отношении Вероники. Дни проходили довольно приятно, он проводил с ней так много времени, как если бы они официально встречались, но был избавлен от всех проблем, которые могла бы вызвать огласка; ни одного другого мужчины не было видно на горизонте, так что ему не нужно было делать предложение из страха потерять ее. Вероника, со своей стороны, все еще оставалась жертвой переменчивых настроений и придерживалась столь же гибкой политики в отношениях с Батлером. Хотя он отлично подошел бы на роль Прекрасного Принца и победителя драконов в те дни, когда она жила в Суррей, то время ушло навсегда, и в кратком насыщенном промежутке Вероника узнала мужчину, в котором так яростно пылал огонь жизни, что все другие мужчины казались блеклыми на фоне его света, словно печь, на которую светит Солнце. Другие мужчины казались ей теперь слабыми, один лишь Лукас был мужчиной в самом расцвете сил. Батлер был ребенком, щенком; ей нравилось его общество и ей льстило, что она ему нравилась, но он не мог разжечь в ней огня. Лукас, с помощью алхимии своей личности, поднял температуру возгорания ее эмоций так высоко, что мало кому из ныне живущих удалось бы воспламенить ее снова.