Демонический Любовник (ЛП) - Форчун Дион. Страница 27

Поэтому она попрощалась со стариком, пообещав связаться с ним, если ей что-либо потребуется, и осталась наедине со старой смотрительницей, своей единственной служанкой. Никто не беспокоил ее. Доктор, который настороженно относился ко всей этой ситуации, был счастлив разделаться с ней; а викарий, считавший Веронику паршивой овцой, и вовсе не собирался портить свой имидж в глазах белой и пушистой паствы, пытаясь ее спасти.

Так проходили дни. Распорядок дня Вероники был близок к тому, которому они следовали в течение тех нескольких часов, которые провели здесь вместе с Лукасом. Утром она гуляла по территории и сидела на бревне у реки, а по вечерам прогуливалась по террасе. В перерывах между этими занятиями она сидела в бильярдной комнате, служившей им гостиной, а иногда

– в комнате, в которой умер Лукас. Она верила, что Лукас может появляться в местах, которые были ему знакомы, и что рано или поздно они смогут встретиться; но поскольку шли дни и она не ощущала его присутствия, в ее сердце закрадывался холодный страх. Может быть, он и вправду был мертв? Мертв в том смысле, какой большинство людей вкладывает в это слово? Она прекрасно понимала, что он покинул свое физическое тело, что мужчина с оливковой кожей и прямой осанкой больше не будет гулять рядом с ней той легкой пружинистой походкой, которая всегда отличала его; но она твердо верила в то, что Лукас как личность продолжал существовать – что организованная совокупность мыслей и чувств, которая составляла его характер, все еще удерживалась вместе централизованным сознанием, все еще приводилась в действие желаниями и контролировалась направленной волей, и что именно это организованное сознание и было ее спутником, а не те пять футов и девять дюймов плоти и костей, которые теперь гнили на церковном погосте.

Лето сменилось осенью, и выйдя однажды на улицу после дождливой ночи, Вероника обнаружила, что дул ледяной ветер. Было слишком холодно, чтобы гулять по саду раздетой, поэтому она сняла с крючка старый плащ, в который Лукас завернул ее, когда увозил из Лондона, и облачившись в это одеяние, отправилась в лес.

Странное дело, но одежда как будто бы поглощает какую-то часть личности своих владельцев. Вероника обнаружила, что ее окружила ментальная атмосфера, которую всегда излучал Лукас, как если бы она вдруг оказалась рядом с ним самим, говорящим с ней в свойственной ему манере.

Смутность воспоминаний прошла и он снова стал живой действительностью, и ей внезапно показалось, что он хочет, чтобы она пришла к нему на могилу. Она никогда не ходила туда, ибо она никогда не думала, что сам ее друг был похоронен там, и, кроме всего прочего, она боялась любопытных глаз в деревне. Но теперь, в чем была, с непокрытой головой, завернутая в старый плащ, она отправилась выполнять его поручение.

Окольными путями, через лес, она дошла до церкви и вошла на кладбище незамеченной. Двое мужчин копали могилу, маленькую могилу для ребенка, а позади них виднелось три других маленьких могильных холма. Веронике показалось странным, что в такой маленькой деревне умирает так много детей, ибо четыре маленьких могилы указывали на тяжелую ситуацию с детской смертностью при столь низкой плотности населения. Веронику отделяло от могильщиков лишь несколько кустов и когда она подошла ближе, до нее долетели обрывки их разговора:

– ...И хотя следствие длилось несколько дней, и они не хоронили его еще неделю, чтобы узнать, что скажут врачи в Ланноне, и лишь затем Местер Сэмпсон должен был его похоронить, он оставался всё также свеж, как и в день своей смерти, и на теле его не было ни единой отметины...

Когда Вероника обогнула церковь в поисках могилы Лукаса, ее локтя коснулась рука, и она обернулась, увидев миловидного, свежего молодого человека со шляпой в руках, который обратился к ней:

– Я... Я прошу прощения, но... Это же вы Мисс Мэйнеринг? Вероника кивнула.

– Тогда, если вы позволите проводить вас – вам сюда, – и он повел ее через кусты в дальний угол кладбища, ибо инстинктивное чутье деревенских жителей подсказывало им, что Лукас не был одним из них и даже после смерти они отвели ему место как можно более далекое от того, где должны были лежать они сами или их дети.

Вероника остановилась, глядя на свежую насыпь сырой земли; здесь покоилось все, что осталось от Лукаса, как думал весь мир, и она почувствовала, как холодная волна страха поднималась в ее сердце при мысли, что мир, судя по всему, был прав; не было никаких доказательств обратного и никакая призрачная рука из могилы не коснулась ее, как она ожидала, и у нее не возникло совершенно никаких предчувствий, и теперь, когда она стояла перед этой глиняной насыпью среди тисов, смерть в том виде, в каком ее знал весь мир, казалась неопровержимым фактом; за каким странным призраком веры пытался угнаться Лукас, таща ее за собой в своем поезде? Он умер от сердечной недостаточности, вызванной переутомлением, как заключила медицинская комиссия; а перед тем, как умереть, страдал от галлюцинаций, и она, очарованная его личностью, тоже поверила в них. Но теперь он был мертв, а здесь было захоронено его тело, а его душа, согласно всем постулатам ортодоксальной веры, отправилась в ад. Это был конец.

Вероника вынырнула из своих мыслей. Сквозь унылые вечнозеленые заросли дул холодный ветер, поэтому она плотнее завернулась в тяжелый плащ и вытащила ноги из раскисшей земли, в которой они утонули. В десяти шагах от нее все еще стоял в ожидании мужчина с непокрытой головой, показавший ей дорогу в могиле, и наблюдал за ней, и как только она отошла от могилы, он подошел к ней, преисполненный неловкого английского сочувствия, неловкость которого лишь усиливалась двусмысленностью ее положения; но какими бы ни были ее отношения с Лукасом (а у деревни на этот счет было совершенно определенное мнение), он был тронут видом этой одинокой девушки, пришедшей к столь же одинокой могиле.

– Я... Я боюсь, вы прескверно чувствуете себя в усадьбе, – начал он неуверенно. – Особенно после всего пережитого. Это место внушало отвращение даже в лучшие свои времена. Я ужасно сожалею о случившемся. Должно быть, вы переживаете кошмарный период.

Вероника молча и неподвижно смотрела на него некоторое время. Это был крупный, румяный парень, похожий на одного из тех, с кем она играла в теннис в садах на холмах Суррей; он напоминал о старых днях, когда ее мир еще не рухнул ей на голову, днях, которые, как ей казалось, навсегда остались в прошлом, и в память о тех днях она улыбнулась.

В спокойствии Вероника казалась милой куклой; оживляясь, она казалась милым ребенком, но ее улыбка была улыбкой Моны Лизы, превращавшей ее в вечную женщину, древнюю как мир, но не имевшую возраста, и намекала на скрывавшиеся за ней сущностные силы жизни, пребывавшие в спокойном и неактивном состоянии, и лишь ожидавшими прикосновения, которое их пробудит; и ни один мужчина, видевший эту улыбку, не мог удержаться от попытки подарить ей это прикосновение и увидеть, как по его команде разгорится пламя.

Наконец, Вероника заговорила.

– Это очень мило с вашей стороны, – сказала она. – Но мне не было одиноко. После того, как все закончилось, я была счастлива побыть в тишине.

– Но эта Богом забытая усадьба – скверное место для девушки. Как долго вы планируете там оставаться?

– Я не знаю, – ответила Вероника. Еще час назад она бы сказала, что планирует прожить там всю жизнь, но теперь ей овладело странное равнодушие. Лукас был мертв, все было кончено; не было никакого смысла там оставаться.

– Вы сейчас возвращаетесь в усадьбу? Я могу показать вам короткий путь через лес, если хотите, и вам не придется идти через деревню, – и он повел Веронику к тропе, которая вела через дыру в низкой каменной стене, окружавшей церковное кладбище. – Меня зовут Алек Батлер, – продолжил он. – Мой отец местный врач.

– Я помню его, – ответила Вероника. – Он приходил, когда умер Мистер Лукас.

– Эм... Да, – ответил Алек, смутившись, и между ними повисла тишина, которую Вероника не потрудилась нарушить.