Ключи к полуночи - Кунц Дин Рей. Страница 52

– С кем это она? – спросил Шелгрин.

О, вы знаете его.

Сенатор держал фонарик под углом, чтобы свет не отражался от глянцевой поверхности. Он нагнулся поближе и вгляделся в черно-белое лицо.

– Усы… что-то в нем знакомое…

– Вам надо вернуться немножко назад, – сказал Петерсон. – Вы не виделись с ним семь или восемь лет, может, даже дольше.

Внезапно Шелгрин почувствовал, как будто какая-то невидимая, сверхъестественная тварь схватила его сердце острыми когтями.

– А, а, нет. Этого не может быть. Он?

– Это он, дорогой Том.

– Тот сыщик.

– Хантер.

– Алекс Хантер. Господи!

– Ему надоело его дело и Чикаго, – сказал Петерсон, поэтому каждый год он берет отпуск на пару месяцев. Прошлой весной он ездил в Бразилию. А две недели назад приехал в Японию. И в Киото.

– И в "Прогулку в лунном свете", – произнес Шелгрин. Он не мог оторвать взгляда от фотографии, потому что для него она перестала быть всего лишь изображением и превратилась в зловещий знак, предвещающий беду. Эта фотография стала воплощенной опасностью, сконцентрированной в его руках. – Но почему Хантер из всех мест выбрал именно это? Вероятность случайности – один случай из миллиона.

– Я от всей души хотел бы биться об заклад, что это так, – согласился Петерсон.

Толстяк дожевывал остатки леденцов, и это звучало так, будто он грыз косточки какого-то небольшого животного, например, птицы.

– Но мы вне подозрений, – обеспокоенно произнес сенатор. – Разве мы не вне подозрений? Я хочу сказать, что даже в том случае, если Хантер заметил некоторое сходство между Джоанной Ранд и девушкой, которую он разыскивал много лет назад…

– Похоже, он узнал ее с первого взгляда, – сказал Петерсон.

– Да? Ну, тогда… ну, да, пожалуй, это проблема. Но у него нет доказательств…

– Да нет, у него вполне хватает доказательств, – произнес Петерсон со зловещей ноткой в голосе, эхом многократно повторившемся в уме сенатора, да и в его плоти тоже, подобно тому, как звон гигантского колокола еще дрожит некоторое время в воздухе после того, как был извлечен звук. – Хантер уже вдребезги разбил эту иллюзию. Он взял отпечатки пальцев Джоанны и сравнил их с Лизиными. Он подтолкнул ее к мысли позвонить в Лондон в Объединенную Британско-Континентальную страховую ассоциацию. И это кое-кого там очень расстроило, если можно так выразиться. Он также отвел ее к психоаналитику, который практикует лечение гипнозом. Этого человека зовут Оми Инамури. Он – дядя ее подруги Марико. Мы прослушивали приемную Инамури, и, могу вам сказать, нам не понравилось то, что мы слышали. Нам это ничуть не понравилось, дорогой Том. Инамури удалось узнать много больше, чем, мы думали, было возможно. Фактически, они знают все, за исключением наших имен и зачем мы это сделали.

– Но почему Хантер не связался со мной? Я был его клиентом. Я заплатил ему до черта денег, чтобы он нашел ее. Или вы полагаете, что, когда он случайно встретил Лизу…

– Он не связался с вами, так как подозревает, что вы замешаны в том, что привело ее в Японию под новым именем, – сказал Петерсон. – Хантер думает, что вы наняли его прежде всего для того, чтобы выставить себя в благоприятном свете, чтобы вы смогли сыграть роль убитого горем отца, – и все это ради политики. А это, разумеется, так и есть.

Темное небо прорезала молния, оставив просвет в толстом слое облаков. На секунду вспышка осветила местность, выделяя силуэты голых черных деревьев.

В следующее мгновение пошел дождь. Крупные капли забарабанили о ветровое стекло.

Шофер уменьшил скорость и включил дворники.

– Что Хантер собирается предпринять? – спросил сенатор. – Пойдет к газетчикам?

– Пока нет, – сказал Петерсон. – Он вычислил, что если бы мы хотели навсегда избавиться от девушки, то могли бы убить ее задолго до этого, и он также понимает, что после всех затраченных нами усилий, чтобы создать этот обман, мы намерены сохранить ее живой почти любой ценой. Он хочет продвинуться в расследовании этого дела как можно дальше, прежде чем рискнет обнародовать его в прессе. Он знает, что скорее всего мы не будем церемониться и попытаемся убить их, но только в том случае, если они пойдут в газету с фактами, о которых они узнали. Но прежде, чем он осмелится на это, Хантер хочет убедиться, что знает большую часть истории.

Сенатор нахмурился.

– Мне не нравится весь этот разговор об убийстве.

– Дорогой Том, я имел в виду не Лизу! Не вашу дочь. Конечно, нет! За кого вы меня принимаете? Я же не чудовище какое-нибудь. Она мне тоже не безразлична. Она мне почти как родной ребенок. Любимое дитя… Другое дело – Хантер. В нужный момент его надо будет убрать. И этот момент скоро наступит.

Шелгрин лихорадочно искал, как бы поставить этого толстяка в невыгодное положение.

– Все, что случилось, – ваша вина. Вам следовало его убить, как только вы узнали, что он собирается в Киото.

Петерсона не смутило это обвинение.

– Мы не знали, что он собирается туда, пока он не оказался там. Мы не следили за ним. Не было причин. Много воды утекло с тех пор, как он расследовал исчезновение Лизы. Мы даже не были уверены, узнает ли он ее. И мы рассчитывали, что она будет держать его на расстоянии, – как она и была запрограммирована.

– Что мы будем делать с ней, после того как устраним Хантера? – спросил сенатор.

Петерсон переместил свое грузное тело в поисках более удобного положения, что всегда исключали его толстые ляжки, огромный зад и внушительный живот. Пружины сиденья жалобно заскрипели.

– Конечно, она больше не может жить как Джоанна Ранд. С этой жизнью она покончила. Мы полагаем, что самым лучшим для нее будет отослать ее домой.

Эти три последних слова спустили с цепи страх, который жил в Томе Шелгрине. "Отослать ее домой, отослать ее домой, отослать ее домой, отослать ее домой". В его голове эта фраза звучала снова и снова, как ритмичный шум работающей машины. Это была та же самая угроза, которую он использовал, чтобы получить преимущество перед шофером желтого "Шевроле". И теперь от этого совершенно неожиданного и жуткого поворота событий он почувствовал слабость и головокружение.

Он притворился, что не понимает толстяка.

– Отослать ее обратно в Иллинойс?

Петерсон пристально посмотрел на него.

– Дорогой Том, вы же знаете, что я не это имел в виду.

– Но это для нее дом, – сказал Шелгрин. – Иллинойс или, возможно, Вашингтон. – Он отвел глаза от толстяка, посмотрел вниз на фотографию, а затем за окно в дождливую ночь. – То место, куда вы хотите ее отослать… это ваш дом и мой, но не ее…

– В Японии ей тоже не место.

Сенатор ничего не сказал.

– Мы отошлем ее домой, – произнес Петерсон.

– Нет.

– Это самый лучший вариант.

– Нет.

– О ней будут хорошо заботиться.

– Нет.

– Дома, дорогой Том, у нее будет все самое лучшее.

– Бред.

– Там она будет счастлива.

– Нет, нет, нет! – Шелгрин почувствовал, как кровь приливает к его лицу. Его уши стали пунцовыми. Он уронил фотографию, его правая рука судорожно сжимала фонарик, а левая была сжата в кулак. – Этот же чертов аргумент вы приводили и на Ямайке много лет назад. И тогда мы договорились – раз и навсегда. Я не позволю вам отослать ее домой. Забудьте от этом. Все. Конец дискуссии.

– Но почему вы так против этого? – спросил Петерсон. Он был слегка удивлен.

– Тогда я буду всецело у вас в руках.

– Дорогой Том, да вы и так у нас в руках, независимо от того, где находится ваша дочь. Вы знаете это. Япония, Таиланд, Греция, Бразилия, Россия. Где бы она ни находилась, мы можем сломить ее, сокрушить или использовать так, как пожелаем, поэтому вы – у нас в руках.

– Если вы отошлете ее домой, я ни черта не буду делать для вас, никогда в жизни. Понимаете?

– Дорогой Том, почему вы хотите все повернуть так, что мы будем вынуждены держать вашу дочь как заложницу, чтобы быть уверенными, что вы будете сотрудничать с нами?