Йеллоуфейс - Куанг Ребекка. Страница 9

Три недели спустя редактор HarperCollins выносит мою книгу на комиссию по приобретениям — собрание, на котором все «важные шишки» усаживаются за стол и решают, покупать книгу или нет. Днем они звонят Бретту с предложением суммы, от которой у меня отвисает челюсть. Я даже не представляла, что за книги могут платить столько. Следом подает голос Simon & Schuster, затем присоединяется Penguin, а за ним Amazon (по соображениям Бретта, никто в здравом уме с «амазонами» завязываться не будет; они здесь только затем, чтобы задирать цены), а потом какие-то небольшие, но престижные издательские дома, которые все еще как-то существуют в статусе «независимых». Мы выходим на аукцион. Суммы продолжают расти. Обсуждаются графики платежей, бонусы за выход, мировые права против прав в Северной Америке, права на аудио — все те вещи, о которых и речи не заходило при моей дебютной продаже. Наконец по итогам «Последний фронт» уходит Eden Press — независимому издательству средней руки, зато с портфелем престижных лауреатов и за сумму бóльшую, чем мне снилось заработать за всю свою жизнь.

Когда на меня с этими вестями выходит Бретт, я распластываюсь на полу и не встаю, пока потолок не перестает кружиться.

В Publishers Weekly о моем успехе выходит большущий, броский анонс. Бретт заговаривает о перспективе зарубежных изданий, правах на аудиокниги и фильмы, о смешанных правах масс-медиа; я даже не знаю, что все это означает, кроме того, что по трубопроводу начинают втекать все более нешуточные деньги.

Я звоню своей матери и сестре похвастаться, а они, хоть ничего не могут взять в толк, все равно рады, что у меня на ближайшие годы предвидится какой-никакой доход.

Я звоню в свой «Веритас» и сообщаю, что делаю им ручкой.

Друзья-приятели, с которыми я пару раз в год обмениваюсь имэйлами, шлют «Поздравления», которые, так и чувствуется, сочатся ядовитой завистью. С появлением новости на издательском сайте у меня появляется сразу несколько сотен новых подписчиков. Я устраиваю вечеринку с коллегами из «Веритас» и друзьями, которые не очень-то ко мне и расположены. Вся эта история с книгой им глубоко поровну, но после третьей это уже не имеет значения: главное, что мы пьем за меня.

А в голове у меня все время мысль: «У тебя получилось. Ты, блин, сделала это». Я живу жизнью Афины. Слава наконец находит своего героя. Я все же пробила этот стеклянный купол. У меня есть все, к чему я когда-либо стремилась, — и вкус у него именно такой, каким я его себе представляла.

3

Знаю, о чем вы думаете. «Гребаная плагиаторша». А еще, наверное, — поскольку все дурные поступки должны непременно быть с расовой подоплекой — «расистка».

А вот вы меня выслушайте.

Это не так ужасно, как кажется.

Плагиат — выход достаточно простой; способ, которым вы жульничаете, когда сами не умеете ткать узор из слов. Однако то, что делала я, давалось отнюдь не легко. Я действительно переписала изрядную часть книги. Ранние наброски Афины хаотичны, местами откровенно сырые; всюду разбросаны незаконченные предложения. Местами я даже не могла понять, к чему она клонит в том или ином абзаце, поэтому полностью его перекраивала. Это не означает, что я просто взяла картину и выдала ее за свою собственную. Мне достался эскиз с неровными мазками цветов тут и там, и я его закончила в соответствии со стилем оригинала. Как если бы, скажем, Микеланджело оставил незавершенными огромные куски Сикстинской капеллы. А потом пришлось вмешаться Рафаэлю и доделать все остальное.

Весь проект, надо сказать, просто конфетка. Невиданный доселе плод литературного сотрудничества.

Ну и что с того, что я унесла его в сумке, а потом выдала на-гора?

Афина умерла до того, как кто-либо прознал о существовании рукописи. Она никогда бы не была опубликована, а если б и была, то навсегда с клеймом «незаконченного романа» Афины Лю, такого же растиражированного и разочаровывающего, как «Последний магнат» Фицджеральда. Я же дала книге шанс выйти в мир без осуждений и кривотолков, чем всегда чревато совместное авторство. И за весь тот труд, что я в него вложила, за все те часы непрестанных усилий почему бы мне в названии не проставить свое имя?

Афина, если на то пошло, упомянута мной в «благодарностях». Моя бесценная подруга. Мое несравненное вдохновение.

Возможно, Афина даже хотела бы этого. Ее всегда влекли разного рода литературные мистификации. Вроде того, как Джеймс Типтри-младший [8] водила людей за нос, внушая всем мысль, что она мужчина (у нее это вызывало восторженный писк), или что многие читатели до сих пор считают Ивлин Во женщиной [9].

«Люди приступают к тексту с огромным числом предубеждений, вызванных их надуманным представлением об авторе, — делилась она в одном из интервью. — Как бы, интересно, воспринимались мои книги, если бы я выдавала себя за мужчину или белую женщину? Мой текст мог быть в точности таким же, но одни бы при этом разносили его в пух и прах, а другие превозносили до небес. Хотя с чего бы?»

Все это, вероятно, можно рассматривать как грандиозный литературный розыгрыш со стороны Афины, а с моей — как выстраивание уравнения «читатель — автор» таким образом, что оно еще послужит кормом для схоластов на десятилетия вперед.

Хорошо — последнее, возможно, слегка преувеличено. И если звучит так, будто я этим успокаиваю свою совесть, то и прекрасно. Я уверена, вам милее мысль, что эти несколько недель были для меня сущей пыткой и что я постоянно боролась со своим чувством вины.

На самом же деле я пребывала в сильнейшем, искристом волнении.

Впервые за несколько месяцев я была рада снова писать. Ощущение было такое, что мне дарован второй шанс. Я вновь уверовала в мечту, что если отточить свое мастерство и сложить хорошую историю, то индустрия позаботится обо всем остальном. Все, что нужно, — это приложить к бумаге ручку, и если будешь работать достаточно усердно и писать достаточно хорошо, то сильные мира сего в одночасье превратят тебя в литературную звезду. Я даже начала поигрывать кое-какими из своих старых идей.

Теперь они представали свежими, яркими, и я могла придумать дюжину новых траекторий, по которым их можно было запустить. Возможности казались бесконечными — все равно что гонять на новой машине или работать на новом ноутбуке. Каким-то образом я впитала всю прямоту и живость почерка Афины. Я чувствовала себя, по выражению Канье Уэста [10], «тверже и лучше, быстрей и сильней». Чувствовала себя тем, кто его сейчас слушает.

Как-то раз я была на выступлении одной успешной писательницы фэнтези, которая утверждала, что ее безотказный способ преодолеть в себе блокировку — это прочесть сотню-другую страниц хорошей прозы. «И сразу пальцы начинают чесаться по достойному предложению, — откровенничала она. — Выдать что-нибудь в том же духе».

Именно так я относилась и к редактированию исходника Афины. Она улучшала меня как писательницу. Удивительно, как быстро я впитала ее навыки; словно со смертью весь этот талант должен был куда-то деваться и воплотился непосредственно во мне.

Мне казалось, что теперь я пишу за нас обоих. Я чувствовала себя факелоносцем, перехватившим у нее эстафету.

Этого достаточно для оправдания? Или вы все еще убеждены, что я какая-нибудь ворюга-расистка?

Отлично. Вот что я реально чувствовала, когда все пошло по такому пути.

В Йеле я одно время встречалась с аспирантом философского факультета, занятым демографической этикой. У него были статьи о ментальных экспериментах, настолько заумные, что мне приходила мысль соблазнить его пересесть на научную фантастику. Там, к примеру, бытовали темы, есть ли у нас какие-то обязательства перед будущими, еще не рожденными соплеменниками, или можно ли осквернять тела, рискуя через это причинить вред живым.