Ледяная тюрьма - Кунц Дин Рей. Страница 26

— Добро, — сказал Харри. — Положим, что этот Хорейшо Хорнблоуэр в самом деле дружит с водяными и русалками. Тогда, — по голосу Харри было заметно, что он еле сдерживает себя, — этот морской волк имеет шанс притащить свою посудину сюда. Так вот, коль уж он нарисуется завтра на горизонте, и на ветру заполощутся все флаги и кругом будут бить колокола, я намерен суметь на смущаясь поздороваться.

Все молчали.

Харри спросил:

— А что остальные?

Никто не захотел с ним спорить.

— Нормально, у нас каждые руки на счету, работы с выковыриванием бомб на всех хватит, — подвел итоги собрания Харри, поудобнее пристраивая очки с подсвеченными стеклами к капюшону. — Рита, ты побудешь тут? Надо за радио следить, скоро Гунвальд в эфире появится.

— Конечно.

Клод проронил:

— Кому-то, наверное, стоило бы закончить раскопки в развалинах лагеря, пока их еще не совсем занесло снегом.

— Я и это беру на себя, — сказала Рита.

Харри двинулся к зеву пещеры.

— Давайте пошевеливаться. В моих ушах так и стоит это тиканье шестидесяти часовых бомб. Мне совсем не хочется оказаться с ними рядом, когда откажет сигнализация.

Тюрьма

14 ч. 30 мин.

За девять с половиной часов до взрыва

Попробовав прилечь, Никита Горов уже через минуту-другую понял, что расслабиться не сможет, что никакой отдых ему недоступен. И это значило, что надежды на обретение мира и покоя в беспамятстве сна тщетны. Стоило прикрыть глаза, и он сразу же видел своего малыша, маленького Николая, Нику, Никки. Сын бежал к нему, а все вокруг затягивала какая-то желтоватая дымка. Но как бы ни торопился Ника к отцу и сколько бы времени ни длился его бег и как бы ни старался большой дотронуться до маленького, расстояние между ними не желало сокращаться; между ними всегда оставалось метра три или три с половиной, но каждая пядь этого промежутка была бесконечной. Капитану хотелось хотя бы дотронуться до сына, но их разделяла та непроницаемая вуаль, что отгораживает жизнь от смерти.

Не сумев сдержать вздох отчаяния, Горов открыл глаза и поглядел на фотоснимок в серебряной рамке, стоявший на столе: Николай и Никита Горовы на палубе прогулочного катера, за спинами — Москва-река, а рядом — музыкант, развернувший меха баяна. Временами, когда прошлое давило совсем уж невыносимо, тогда и эта фотография действовала на Горова угнетающе. Но он не убирал ее со стола. Он не мог спрятать фото в ящике письменного стола или убрать его в шкафчик, точно так же, как не стал бы отрубать себе правую руку — маленький Ника чаще всего цеплялся именно за правую ладонь.

Почувствовав внезапный прилив нервной энергии, он рывком вскочил с койки. Стоило бы пройтись быстрым, резким шагом, но здешняя квартирка его была для этого чересчур тесна. В три шага он одолел узенький неф, отделяющий его постель от шкафчика. Выходить из капитанской каюты никак нельзя: команде незачем знать, что капитан тоже иногда бывает расстроен. А то он, конечно, вышел бы в кают-компанию, там места побольше.

Он опять сел на кровать. Взяв фотографию обеими руками, Горов начал вглядываться в нее — будто бы, будучи лицом к лицу со снимком — и со своей мучительной утратой, — можно было как-то смягчить боль в сердце и успокоиться.

Еле слышно он сказал золотоволосому мальчику на фотографии:

— Не виноват я в твоей смерти, Ника.

Горов знал, что ему не в чем было винить себя. Он верил в это, что было куда важнее просто знания. И все равно океаны вины заливали его нескончаемым, разъедающим душу прибоем.

— Я знаю, что ты меня не винишь и никогда не винил меня ни в чем, Ника. Но я хотел бы, чтобы ты сам мне сказал это.

Июнь тогда как раз перевалил за середину, было это семь месяцев тому назад. «Илья Погодин» находился в очередном разведывательном походе в Средиземном море, выполняя сверхсекретное задание по электронному наблюдению за обстановкой в регионе. Лодка должна была пробыть за пределами внутренних вод, преимущественно в погружении, шестьдесят дней. Сейчас она застыла под водой неподалеку от египетского побережья — в четырнадцати километрах к югу от Александрии. Через выброшенную на поверхность моря многочастотную мультиканальную выносную антенну в банки данных судовых ЭВМ закачивались все новые и новые килобайты данных, важных и прочих.

Наступало пятнадцатое июня, и в самом начале суток, в два часа ночи поступило сообщение из Москвы: Министерство Военно-Морского Флота направило текст в Разведывательное управление ВМФ в Севастополе, а крымчане передали шифровку на подлодку. Получение шифрограммы требовалось подтвердить, а это значило, что «Илья Погодин» должен будет нарушить радиомолчание. Событие небывалое, поскольку в таких старательно утаиваемых предприятиях соблюдение режима радионевидимости считалось совершенно обязательным и чем-то само собой разумеющимся: незачем знать кому не полагается о его, ее или их предполагаемом уединении.

Горов был разбужен офицером связи, несущим ночную вахту, сразу же, как только шифровальщик декодировал полученное послание. Сев, капитан уставился в желтоватый листок бумаги.

Сначала шли координаты: долгота и широта. Потом приказ: встретиться через двадцать два часа с исследовательским судном класса «Восток» — корабль этот, «Петр Вавилов», в это время будет находиться в той части Средиземного моря, где «Погодин» выполняет задание. Горов ощутил приятно щекочущее любопытство: полуночное свидание в открытом море куда больше походило на предания о рыцарях плаща и кинжала, чем на те хитроумные приемы, к которым попривык Горов в век электронного шпионажа. Но то, что он прочел следом, мгновенно прогнало не только сон и любопытство, а заставило вскочить с постели. Его бросило в дрожь.

ВАШ СЫН ТЯЖЕЛОМ СОСТОЯНИИ КРЕМЛЕВСКОЙ БОЛЬНИЦЕ ТЧК ВАМ НЕОБХОДИМО СРОЧНО ЯВИТЬСЯ МОСКВУ ТЧК МЕРЫ ОБЕСПЕЧИВАЮЩИЕ ВАШЕ ПРИБЫТИЕ ПРИНИМАЮТСЯ ТЧК КОМАНДОВАНИЕ СУДНОМ ПЕРЕДАТЬ ПЕРВОМУ ПОМОЩНИКУ ЖУКОВУ ТЧК ПОДТВЕРДИТЕ ПОЛУЧЕНИЕ

Горов спешно сдал дела Жукову и в полночь перебрался на научно-исследовательский корабль «Петр Вавилов». Вертолет, взлетевший с палубы исследовательского судна, доставил капитана в Дамаск, а там его посадили на спецрейс: российский самолет вылетал из столицы Сирии в Москву с грузом дипломатической почты. Полет был плановым. В три часа дня шестнадцатого июня Горов приземлился в аэропорту Шереметьево.

У стойки для встречающих Горова дожидался Борис Окуджава, сотрудник военно-морского министерства из высокопоставленных аппаратчиков. У этого человека были серые глаза того грязноватого оттенка, что бывает у воды, в которой прополоскали слишком много белья. Бородавка величиной с вишню возле самого носа, слева, придавала физиономии функционера некоторую асимметрию.

— Машина у выхода, товарищ Горов.

— Что с Никой? Что стряслось с моим сыном?

— Я — не врач, товарищ Горов.

— Но, наверное, что-то вам известно?

— По-моему, нам не стоит зря терять время. Поговорим в машине, по пути, товарищ.

— "Товарищей" уже нет, — на ходу бросил Горов. Они как раз выходили из багажного отделения.

— Виноват. Привычка.

— Всего лишь?

Хотя и социальная, и экономическая политика коммунистов полностью провалилась, хотя никто уже не отрицал фактов расхитительства и массовых убийств, далеко не одни лишь правоверные приверженцы обанкротившейся идеологии мечтали о восстановлении былых порядков. Таких тоскующих по прошлому людей хватало во многих ключевых институтах общества, немалым влиянием они пользовались, например, в индустрии ядерных вооружений, тем более что производство боеголовок и баллистических ракет ничуть не пошло на убыль. Немало было таких, для кого отвержение твердолобой марксистской идеологии стало лишь спасительной уловкой, к которой прибегали, чтобы уцелеть, однако такие люди, нехотя признавая, что власть перешла к более демократическим силам, и не думали меняться. Они изображали рвение да и вроде бы в самом деле трудились во благо новой России, но не желали расставаться с надеждами отвоевать для себя Верховный Совет.