Ледяная тюрьма - Кунц Дин Рей. Страница 69

То ли дело — Роджер Брескин. Он двигался во главе процессии, не прилагая, казалось, никаких усилий. Левая ладонь скользила по кабелю многоканальной антенны, в правой была лампа, а так как руки были заняты, продвижение обеспечивали ноги, мерно молотившие воду. Его техника продвижения не так уж существенно отличалась от приемов, пускавшихся в ход Харри, но у Роджера имелось такое преимущество, как мощная мускулатура, развитая регулярными упражнениями со штангой, гантелями и прочими тяжестями.

Ощущая, как плечи трещат, как затылок раскалывается и как все новые и новые ручейки боли струятся по телу, Харри пожалел, что не провел за последние двадцать лет столько же времени в спортзалах, сколько потратил его на свои упражнения могучий Роджер.

Через плечо он глянул назад, чтобы убедиться, что у Брайана и Риты все как полагается. Парень следовал за ним на расстоянии метра в четыре, выражение лица разобрать за маской было непросто. Из выпускного отверстия баллона с газом на спине Брайана извергались струйки пузырьков, слегка подкрашиваемых золотом, — из-за луча лампы, которую держал в руке Роджер. Но эти пузырьки очень скоро растворялись во мраке над головой. По Брайану, несмотря на все что свалилось на него за последние несколько часов, никак не было заметно, что он охвачен хоть каким-то беспокойством.

Позади Брайана виднелась, или скорее угадывалась, в отсветах лампы, которую держал плывущий за Ритой Джордж Лин, фигура Риты. Желтоватые лучи были слишком слабы, чтобы победить мутноватый мрак; в этом жутковатом, как в страшной сказке, но очень бледном свечении Рита выглядела всего лишь подрагивающей, словно бы готовой вот-вот исчезнуть, призрачной тенью. Временами тень эта становилась такой неотличимой от мутного фона и такой странной, что можно было подумать, что это — вовсе не человек, а какой-то неведомый обитатель полярных водоемов. О том, чтобы разобрать выражение ее лица, нечего было и думать, но Харри понимал, как она должна сейчас страдать — по крайней мере, душевные муки или, если угодно, психологические проблемы, ее терзающие, — должно быть, просто невыносимы.

Криофобия: боязнь льда.

Студеная вода в туннеле оказалась такой темной, что, можно было подумать, кто-то будто бы налил туда чернил. Впечатление это было не так уж далеко от правды: в воде, кроме гранул и острых ледяных иголок и частиц иных неорганических веществ, плавали мелкие моллюски, облачка диатомей и скопления иных форм жизни; словом, Рита плыла в жирном, хотя и холодном бульоне. Она, конечно, никак не могла видеть тот лед, что окружал ее со всех сторон и до которого было рукой подать — метров шесть, а то и меньше, — но ее ни на мгновение не покидала острота этого ощущения. Временами страх настолько усиливался, что в груди все сжималось, а горло перехватывало так, что она и дышать не могла. Правда, всякий раз, будучи на самой грани срыва, ей, в конце концов, удавалось выдохнуть, изобразив легкими взрыв, чтобы затем, уже почти инстинктивно вдохнуть отдающую металлическим привкусом смесь газов, поступающую под маску из резервуара за спиной, и, значит, снова пересилить истерию.

Фригофобия: боязнь холода. Русский водолазный костюм оказался великолепен: никакой дрожи или озноба она не испытывала. Конечно, вряд ли ей было сейчас теплее, чем это бывало в любое иное время на протяжении последних месяцев, начиная с того дня, в который они высадились на полярной шапке и начали сооружать станцию Эджуэй. Но все равно она очень уж хорошо понимала, до чего жуток тот мороз, которым схвачены эти убийственно студеные воды. И еще она сознавала, что отделяют ее тело от этого жидкого холода всего лишь какие-то миллиметры резины и теплоизоляции, внутри которой проложены провода, подключенные к источнику электроэнергии. Российская технология могла впечатлять, но, если батарейки на ее поясе сядут раньше, чем она доберется до субмарины, до которой еще ой как далеко, все тепло ее тела мгновенно растворится в окружающем холоде. Настойчивый холод вод морских вторгнется в ее мышцы, в ее кости, доберется до костного мозга, истерзает ее плоть и очень скоро ввергнет в оцепенение мозг, разум, душу...

Ниже, еще ниже. В объятиях стужи, которой она не чувствует. Окруженная льдом, которого она не видит. Искривленные белые стенки ограничивали ее кругозор справа, слева, сверху, снизу, впереди и позади. Окружая ее и заключая ее в себе. Как в западне. Туннель во льду. Ледовая тюрьма. Залитая мраком и жестоким холодом. Безмолвная, только и слышно ее захлебывающееся дыхание и стук ее колотящегося сердца. Из узилища не вырваться. Глухо и глубоко. Глубже любой могилы.

По мере того как Рита опускалась все дальше и все ниже по туннелю, она иногда как-то сильнее замечала свет впереди, но иногда она о нем совсем забывала, потому что перед ее глазами вновь и вновь вспыхивали, как кадры кинохроники, переживания той зимы, когда ей было всего шесть лет от роду.

Счастье. Радость. Какая радость жизни! Она вместе с мамой и папой впервые в жизни едет туда, где она научится кататься на лыжах. И папа, и мама очень любят крутые склоны, и им не терпелось привить эту любовь своей дочери. Они едут в автомобиле — это «Ауди». Мама и папа — на передних сиденьях, а она — в одиночестве — на широком сиденье сзади. Они поднимаются во все более белое и во все более невероятное, фантастическое царство. Извилистая горная дорога во французских Альпах. Вокруг них расстилается алебастрово-белая волшебная страна. Она — вокруг, под ними, величественные виды на вечнозеленые леса, припорошенные снегом, скалистые утесы, парящие в высоте и напоминающие человеческие лица или старческие физиономии с бородами изо льда. И вдруг, с полуденного, отдающего сталью, неба начинают падать жирные белые хлопья. Они опускаются по спирали. Их все больше. Она — дитя итальянского Средиземноморья, где светит солнце и растут оливковые рощи. Она не бывала в горах. И теперь ее юное сердечко начинает учащенно биться: приключение! Все вокруг так красиво: снег, уступами уходящий к небу край земли, тесные ущелья, заросшие деревьями, и среди них какими-то яркими капельками красовались уютные деревеньки. И даже когда нежданно явилась Смерть, все вокруг оставалось ужасающе прекрасным, все блистало пышным белым нарядом. Приближающуюся лавину заметила мать, — увидев что-то в выси, справа от шоссе, она испуганно закричала. Рита глянула в боковое окно и увидела огромную белую стену, как бы положенную плашмя на гору, но ненадежно, и потому эта стена соскальзывала вниз, и скольжение убыстрялось. Еще это было похоже на морскую бурю: вот так же и штормовая волна бьет о берег. Стена роняла тучи снега, и те струились белыми фонтанами, что тоже походило на прибой, и все сначала было тихо — все происходило в такой тишине и в таком прекрасном белом безмолвии, что Рите даже не верилось в существование каких-то опасностей, тем более не хотела она верить, что эта тихая красота грозит ей и ее родителям. Отец сказал: «Мы ее обгоним!» — а в голосе звучали испуг и растерянность, тогда как сам он изо всех сил давил на педаль акселератора, а мать только сдавленно то ли кричала, то ли шептала: «Скорее! Ради бога, скорее!» — а это, там вверху, сползало вниз, шло им навстречу, безмолвное и белое, и исполинское, и великолепное, и разрастающееся, становящееся все больше и больше с каждой секундой... тишина... безмолвие... потом вдруг внятный рокот, словно бы отдаленный гром...

Послышались какие-то странные звуки. Пустые, гулкие, издалека доносящиеся голоса. Крики и причитания. Словно бы те, кто был проклят, теперь, вопя, умоляли избавить от страданий, — о, они просили хотя бы о небольшой передышке — сил не было терпеть эти муки. Так, верно, бывает на спиритических сеансах, когда столовращатели слышат какие-то голоса, доносящиеся из эфира.

Потом до нее дошло, что слышит она один-единственный голос — свой собственный. Это она сама издает эти жестокие, панические звуки, но они раздаются в маске, а так как уши ее не в маске, то до слуха эти звуки доходят через кости черепа, в частности, голосовые связки, вибрируя, колеблют кости лицевой его стороны. А раз уж она приняла эти звуки за стенания проклятых душ, то, верно, потому, что в настоящее время Ад пребывает в ней, в каком-то темном уголке ее сердца.