Лицо в зеркале - Кунц Дин Рей. Страница 35

Роман перешел на яростный шепот:

— Ты рехнулся? Хочешь, чтобы меня уволили? — Я хочу сделать заказ.

Недавно Роман передал ему банку с консервантом органики и десятью обрезками крайней плоти, которые он срезал с трупов, предназначенных для кремации.

Корки переправил банку Рольфу Райнерду с четкими инструкциями. И Райнерд, несмотря на патологическую глупость, смог упаковать банку в черную подарочную коробку и отослать Ченнингу Манхейму.

— Мне нужно еще десять.

— Ты не должен приходить сюда, чтобы поговорить об этом. Вообще не приходи сюда, идиот. Звони мне домой.

— Ядумал, ты оценишь шутку, посмеешься.

— Господи Иисусе, — выдохнул Роман. — Ты же сатанист, — напомнил Корки.

— Кретин.

— Послушай, Роман, где ты сейчас? Скажи, как мне пройти к тебе. Есть одно дельце.

— Оставайся на месте.

— Ну, не знаю. У меня начинается приступ клаустрофобии. И мне мерещатся призраки.

— Оставайся на месте! Я подойду через две минуты.

— Я только что услышал какой-то странный звук. Думаю, один из трупов ожил.

— Живых там нет.

— Я уверен, что парень в углу что-то сказал.

— Тогда он сказал, что ты идиот.

— Может, вы по ошибке действительно затащили сюда живого. У меня мурашки бегут по коже.

— Две минуты, — повторил Роман. — Жди, где стоишь. Не шляйся по моргу, не привлекай к себе внимание, а не то я отрежу крайнюю плоть тебе.

Роман отключил сотовый.

В склепе неопознанных и нищих мертвецов Корки вернул трубку на рычаг.

Оглядел закутанную в саваны аудиторию.

— При всей моей скромности, я могу кое-чему научить и Ченнинга Манхейма.

Он не ждал, да и не нуждался в аплодисментах зрительного зала. И так знал, что идеально сыграл эту роль.

Глава 25

В Городе Ангелов пошел снег.

Пастух-ветер выгонял белые стада с темных лугов, которые раскинулись над миром, направлял их меж фикусов и пальм, по авеню, которые никогда не знали снежного Рождества.

В изумлении, Этан всматривался в белесую ночь.

Лежа на кровати в своей комнате, он вдруг осознал, что ветром, должно быть, снесло крышу. И теперь снег завалит мебель, испортит ковер.

Так что скоро ему придется встать, пройти в спальню к родителям: отец наверняка знает, что нужно делать, если у дома сносит крышу.

Но пока Этан хотел насладиться зрелищем. Прямо над ним огромный снежный ком висел, как хрустальная люстра, и все ее бесчисленные искрящиеся подвески находились в непрерывном движении.

У него замерзли ресницы.

Снежинки покрывали лицо холодными поцелуями, таялина щеках.

Когда же зрение у нею прояснилось, он увидел, что ил самом деле декабрьская ночь полна капель дождя, из которых формировались какие-то постоянно изменяющиеся структуры и формы.

А когда-то мягкая кровать каким-то чудом вросла в асфальт.

Он не испытывал никаких неудобств, разве что пуховая подушка давила на затылок, как жесткая мостовая.

Дождь падал на лицо, холодный, как снег, тот же холод ощущала и его поднятая левая рука.

Правую руку также никто не укрыл от дождя, но она не ощущала ни холода, ни падающих на нее капелек.

Не чувствовал он и ног. Не мог ими пошевелить. Ничем не мог пошевелить, за исключением головы и левой руки.

Понял, что, обездвиженный, может утонуть, если дождь заполнит его лишившуюся крыши комнату.

Но его размышления внезапно пронзило ужасом, поднимающимся из глубин сознания, парализующим не только тело, но и мозг.

Он закрыл глаза, чтобы не смотреть правде в лицо, правде более страшной, чем тот безобидный факт, что снежинки на самом деле были каплями дождя.

Приблизились голоса. Наверное, отец и мать идут, чтобы поставить крышу на место, взбить подушку, вновь сделать ее мягкой, вернуть жизнь в привычное русло.

Он отдал себя их заботе и, как перышко, полетел в темноту, в страну Нод, не в ту страну Нод, куда сбежал Каин, убив брата своего, Авеля, в другую страну Нод, куда во сне путешествуют дети, где их ждут самые захватывающие приключения, из которых они возвращаются, проснувшись от золотых лучей восходящего солнца.

Все еще пребывая в темноте северного Нода, он услышал слова: «Травма позвоночника».

Открыв глаза через минуту или десять, увидел, что ночь вокруг него пульсирует красными, желтыми и синими огнями, словно он попал на дискотеку под открытым небом, и понял, что никогда больше не будет танцевать, а то и ходить.

Под треск полицейского радио, с фельдшерамипо бокам, Этан на каталке плыл сквозь дождь к машине «Скорой помощи».

На борту белого микроавтобуса, под красными словами «СКОРАЯ ПОМОЩЬ», золотом поблескивала еще одна строка: «Больница Госпожи Ангелов».

Он закрыл глаза, вроде бы на мгновение, услышал, как один мужчина говорит другому: «Осторожнее» и «Полете, полегче», — а когда открыл их вновь, уже находился в машине.

Обнаружил, что игла уже воткнута ему в вену и по трубке из бутылочки в нее поступает какая-то жидкость.

Впервые услышал свое дыхание, со всхлипами, хрипами и бульканьем, и понял, что у него сломаны не только ноги. Одно, а может, и оба легких с трудом сжимались и разжимались в частично сложившейся грудной клетке.

Он жаждал боли. Какой угодно, лишь бы не полного отсутствия чувствительности.

Фельдшер, стоявший рядом с Этаном, повернулся к своему коллеге, закрывавшему задние дверцы.

— Нам бы надо поторопиться.

— Понесемся, как ветер, — пообещал поливаемый дождем фельдшер-водитель, перед тем как захлопнуть вторую дверцу.

Вдоль боковых стен салона, под самым потолком, туго натянули гирлянды из блестящей парчи. По краям и посередине каждой гирлянды на одной нити, друг над другом висели по три серебряных, нежно позвякивавших колокольчика. Рождественские украшения.

Верхний колокольчик, он же самый большой, охватывал средний, внутри которого находился третий, самый маленький.

Когда захлопнулась вторая задняя дверца, колокольчики на каждой нити закачались, наполнив салон серебристым звоном, призрачным, как волшебная музыка.

Фельдшер накрыл рот и нос Этана кислородной маской.

Прохладный, как осень, сладкий, как весна, кислород смягчил воспаленное горло, но хрипы в легких остались прежними.

Водитель, усевшись за руль, захлопнул дверцу кабины, отчего гирлянды дернулись, а колокольчики вновь зазвенели.

— Колокольчики, — прошептал Этан, но кислородная маска заглушила слово.

Фельдшер, вставлявший наконечники стетоскопа в уши, замер.

— Что вы сказали?

Увидев стетоскоп, Этан понял, что может слышать, как бьется его сердце, и биение это затрудненное, неровное, тревожащее.

Вслушиваясь, он понимал, что слышит не только собственное сердце, но и постукивание копыт приближающейся лошади Смерти.

— Колокольчики, — повторил он, и тут же в его мозгу распахнулись двери, ведущие к тысячам страхов.

«Скорая помощь» тронулась с места, одновременно включилась сирена.

Этан не мог расслышать звон колокольчиков сквозь этот вой баньши, но видел, как три ближайших подрагивали на своей нити. Подрагивали.

Поднял руку к покачивающейся троице колокольчиков, но, конечно, не смог до них дотянуться. Так что пальцы ухватили только воздух.

Этот ужасный страх, распространяясь по мозгу, принес с собой и туман, вероятно, на какое-то время Этан полностью потерял сознание, но тем не менее у него возникло ощущение, что колокольчики не просто украшение, что в их сверкающей гладкости есть что-то мистическое, что их поблескивающие изгибы — средоточение надежды, и ему просто необходимо держать их в руке.

Вероятно, фельдшер понял, чего хочет Этан, хотя едва ли — почему. Он достал маленькие ножницы из комплекта инструментов и, покачиваясь в такт движениям микроавтобуса, отрезал узелок, крепивший нить с колокольчиками к парчовой гирлянде.

Получив колокольчики, Этан крепко и одновременно нежно зажал их в левой руке.