Лицо в зеркале - Кунц Дин Рей. Страница 40

Более того, он обратил внимание на то, что многие из современников-литераторов относятся к нему свысока, и поневоле пришлось признать, что они — члены клуба, а вот ему в приеме отказали. Они признавали превосходство его таланта, но вступили в заговор, дабы лишить его положенных лавров, потому что хотели распределять между собой все куски пирога.

Пирог. Генри наконец-то понял, что даже в литературном сообществе богом богов были деньги. Вызнал их маленький мерзкий секрет. Они раздавали друг другу премии, разглагольствовали об искусстве, но использовали эти почести лишь для того, чтобы богатеть, требуя за свои книги все большие гонорары.

Осознание, что литераторами-заговорщиками движет жадность, стало удобрением, водой и солнечным светом для сада ярости Генри. Черные цветы антипатии расцвели там как никогда пышно.

Раздосадованный их отказом воздать ему должное,

Генри решил вызвать у них зависть, написав роман, который будет раскупаться, как горячие пирожки. Он верил, что ему известны все сюжетные ходы и приемы игры на сентиментальности читателей, с помощью которых такие жалкие писаки, как Диккенс, манипулировали немытой чернью. Он не сомневался, что напишет захватывающую сагу, заработает миллионы и заставит этих псевдолитераторов задохнуться от зависти.

Коммерческая сага нашла издателя, но не читателей. Потиражные он получил жалкие. Вместо того, чтобы засыпать деньгами, бог маммоны оставил его под навозным дождем. Кстати, именно так охарактеризовал его роман один из ведущих критиков.

По прошествии лет ненависть Генри только набирала силу, становясь все более злобной. Он лелеял эту ненависть, и в конце концов она пожрала его, как пожирает свою жертву скоротечный рак.

В возрасте пятидесяти трех лет, выступая с яростной речью перед безразличной ученой аудиторией на ежегодном съезде Ассоциации современного языка, Генри Джеймс Лапута умер от обширного инфаркта. Умер мгновенно, произнеся особо едкий пассаж, повалился головой и грудью па трибуну. Некоторые слушатели подумали, что это некий театральный жест, подчеркивающий значимость произнесенных слов, и даже зааплодировали, а уж потом поняли, что это не игра, а настоящая смерть.

Корки многому научился у своих родителей. Понял, что на одной зависти жизненную философию не построить. Понял, что веселая жизнь и оптимизм несовместимы с всепоглощающей ненавистью.

Он также научился не верить в законы, идеализм, искусство.

Его мать верила в законы экономики, в идеалы марксизма. В результате превратилась в разочарованную в жизни старуху, которая, лишившись и целей, и надежды, похоже, только обрадовалась, когда собственный сын забил ее до смерти каминной кочергой.

Отец Корки верил, что искусство станет в его руках молотком, ударами которого он заставит мир подчиниться. Мир продолжал вращаться, тогда как отец давно уже превратился в пепел, рассеянный над волнами, исчез, будто и не существовал.

Хаос.

Хаос был единственной заслуживающей доверия силой во вселенной, и Корки служил ему в полной уверенности, что тот, в свою очередь, всегда будет служить ему.

Пересекая поблескивающий от воды город, сквозь ночь и непрекращающийся дождь, он ехал в Западный Голливуд, где следовало отправить в мир иной не заслуживающего доверия Рольфа Райнерда.

Но с обоих концов квартал Райнерда перегородили заграждения. Полицейские в черных дождевиках с желтыми флуоресцирующими полосами махали светящимися жезлами, предлагай проезжать мимо.

Сквозь пелену дождя сверкали проблесковые маячки машин «Скорой помощи», перемигивались красно-синие огни патрульных машин.

Корки проехал мимо заграждения. В двух кварталах нашел место для парковки.

Возможно, суета на улице Рольфа Райнерда и не имела отношения к актеру, но интуиция подсказывала Корки обратное,

Он не волновался. В какую бы историю ни вляпался Рольф Райнерд, Корки не сомневался, что ему удастся обратить случившееся себе на пользу. Смятение и суматоха были его друзьями, и Корки точно знал, что в церкви хаоса он — любимый сын.

Глава 29

Фрик почувствовал, как благодаря какому-то магическому воздействию кирпичного пола у него под ногами, окружающих его кирпичных стен и кирпичного потолка над головой он сам, слушая мелодичный голос незнакомца, превратился в кирпич.

— Потайная комната за твоим стенным шкафом не такой уж секрет, как ты думаешь, Эльфрик. Ты не будешь там в безопасности, когда Робин Гудфело нанесет тебе визит.

— Кто?

— Раньше я называл его Чудовищем-в-Желтом. Он полагает себя Робином Гудфело [34], но на самом деле он куда хуже. Он — Молох, и между зубами у него торчат расщепленные детские косточки.

— Чтобы справиться с ними, потребуется особенно прочная нить для чистки зазоров между зубами, — но дрожь голоса Фрика сводила на нет игривость слов. Он продолжил, надеясь, что Таинственный абонент не успел уловить его страха: — Робин Гудфело, Молох, детские кости, я не улавливаю связи.

— У тебя в доме большая библиотека, не так ли, Эльфрик?

—Да.

— И наверняка в ней найдется хороший словарь.

— У нас целая полка словарей, которые доказывают нашу ученость.

— Тогда загляни в них. Узнай своего врага, приготовься к тому, с чем тебе предстоит столкнуться, Эльфрик.

— Почему бы вам не объяснить, с чем мне предстоит столкнуться? Простыми, понятными, ясными словами?

— Это не в моей власти. У меня нет разрешения на прямые действия.

— Значит, вы — не Джеймс Бонд.

— Мне дозволено только косвенное воздействие. Поощрять, вдохновлять, ужасать, уговаривать, советовать. Я влияю на события всеми средствами, если их составляющие — коварство, лживость, введение в заблуждение.

— Вы — адвокат или как?

— С тобой интересно говорить, Эльфрик. Я буду искренне сожалеть, если тебя расчленят и приколотят гвоздями к парадной двери Палаццо Роспо.

Фрик чуть не оборвал разговор.

Его ладонь, обжимавшая трубку, стала влажной от пота.

И он бы не удивился, если б человек на другом конце провода уловил запах этого пота и прокомментировал его соленость.

Возвращаясь к вопросу о глубоком и особом убежите, Фрик сумел изгнать дрожь из голоса.

— У нас в доме есть бункер, — он имел в виду секретную, хорошо укрепленную комнату, которая могла на какое-то время остановить даже самых решительных похитителей или террористов.

— Поскольку особняк такой большой, у вас есть даже два бункера. — Таинственный абонент говорил правду. — Оба известны, ни в одном ночью ты не будешь чувствовать себя в безопасности.

— И когда наступит ночь? Но мужчина ушел от ответа.

— Это кладовая для мехов, знаешь ли.

— Вы о чем?

— В прошлом комнаты, где ты сейчас живешь, занимала мать первого владельца особняка.

— Откуда вам известно, какие комнаты — мои?

— У нее было много дорогих шуб. Несколько норковых, из соболя, песца, чернобурки, шиншиллы.

— Вы ее знали?

— Стальная комната предназначалась для их хранения. Там им не грозили ни воры, ни моль, ни грызуны.

— Вы бывали в нашем доме?

— Меховая кладовая — плохое место для приступа астмы…

— Откуда вам это известно? — спросил потрясенный Фрик.

— …но будет еще хуже, если Молох, когда придет, поймает тебя там. Времени остается все меньше, Эльфрик.

Связь оборвалась, Фрик остался один в винном подвале, определенно один, но с ощущением, что за мим наблюдают.

Глава 30

Если бы небеса разверзлись и вместо дождя на землю посыпались бы зубастые и ядовитые жабы, если бы истер обдирал кожу до крови и слепил глаза, даже такие жуткие погодные условия не удержали бы зевак и любопытных. Они бы все равно собирались на месте аварий и трагических происшествий. А уж дождь в холодную декабрьскую ночь воспринимался погодой для пикника теми, кто следует за бедой, как некоторые следуют за бейсболом.