Звенья одной цепи - Иванова Вероника Евгеньевна. Страница 91

Листья молочно-белые, похожие на кисель, каким-то чудом удерживающий заданную форму, надо сказать, весьма замысловатую.

И аромат, витающий над всем этим. Аромат, не имеющий ничего общего со всеми знакомыми мне запахами. Тяжёлый. Приторный. Чужой.

— Что именно я должен увидеть?

Элса положила ладонь на деревянный бортик грядки, будто нуждалась в опоре.

— Это особые растения.

— Догадываюсь.

— Они обладают особыми свойствами.

— Какими?

Я приготовился услышать перечисление возможностей вроде тех, которыми славились зелья Гирма, но всё оказалось намного проще. И сложнее.

— Заживляют раны, оставленные временем. Ненадолго, разумеется.

— Не понимаю.

Женщина усмехнулась и продолжила свой рассказ тоном наставника, увещевающего непослушных и несмышлёных учеников:

— Эрте Роханна, как и многие другие мои покупательницы, немолодая женщина. Очень немолодая. Её тело, как ему и следует по законам божьим, стареет… Снадобья, которые я делаю, помогают ненадолго вернуть коже упругость, глазам блеск, членам подвижность. Они не лечат. Не могут, скажем, повернуть время вспять. Но могут создать видимость молодости.

— Значит, той женщине они…

— Перестали помогать. Либо ей захотелось большего.

— И вы способны дать ей это большее?

Элса посмотрела мне в глаза:

— Раньше я бы ответила: могу, но не хочу. Но теперь…

— Теперь?

— Уже не могу. И это самая лучшая новость, которую я только могла получить.

А ведь она на самом деле рада. Я бы даже сказал, счастлива.

— Я понесу любое наказание, которое вы назначите. Оно стоит хороших вестей, принесённых вами.

Если бы я ещё знал, чем они хороши!

— Не торопитесь. То, что вы признаете свою вину, наверное, правильно. Но для начала объясните мне, какова она на самом деле.

Элса удивлённо подняла брови:

— Разве мало того, что я сказала?

— Мне? Мало. Пока я понял лишь одно: вы не можете удовлетворить запросы покупательницы. Почему?

Она не ответила, продолжая смотреть на меня с явно нарастающим недоумением. Видимо, мой предшественник и впрямь приучил всех местных жителей к тому, что решение не зависит от истинных обстоятельств происшедшего. Ну так и жил бы тут вечно, а не оставлял на меня своё странное хозяйство!

Я двинулся вдоль грядки, поглядывая по сторонам. Травки, цветочки… Мерзостное зрелище, хотя и завораживающее. Есть в них какая-то неправильность. То, что растут не под открытым небом, неудивительно: зима была всё-таки, а морозы — не лучший спутник зелёной травы. Морозы… Хм. А печей здесь, в отличие от соседних пристроек, почему-то нет. Ни одной. Значит, не из-за холода вся эта зелень здесь спрятана. И грядка с полом не соприкасается, а на ножках покоится. И пол плитами выложен, одна к другой плотно подогнанными. И окон здесь отродясь не было. Всё больше и больше странностей, однако.

В конце прохода на очередном каменном возвышении громоздилась кадка с деревцем не менее загадочного вида, чем все прочие растения. Толстый ствол был словно сплетен из множества тонких стеблей, постепенно расходящихся во все стороны голыми ветвями, усыпанными кое-где шишковатыми наростами. Мне почудилось какое-то движение в безлистной кроне, и я подошёл ближе, присматриваясь.

Вблизи нарост был похож на бородавчатую шляпку весеннего гриба, изрезанную червячными ходами. Которые вдруг, будто нарост учуял мой запах, зашевелились, перетекли один в другой, где-то рассосались, где-то сжались, становясь глубже, пока с древесной ветки на меня не посмотрело уродливое личико, расплывшееся в умильно-зловещей улыбке. Почти точно такое же, что корчило рожицы с серединной части моего бракка.

Но прежде чем я успел удивиться, Элса, всё это время терпеливо наблюдавшая за мной, успокаивающе заметила:

— Ваше тело пока ещё хранит следы юлоневого сока. Но не волнуйтесь, совсем скоро всё выветрится окончательно.

В жизни подобные мгновения случаются нечасто. Наверное, это и хорошо, потому что, когда разрозненные и раскиданные по закоулкам памяти клочки сведений вдруг, словно подхваченные порывом неощутимого ветра, начинают кружиться в безумном танце, на втором или третьем кругу сливаясь воедино, приходит то самое чувство, которого любой человек отчаянно сторонится.

Страх. Но не тот, что сковывает тебя по рукам и ногам, не давая вдохнуть, а совсем другой.

Ты как будто внезапно оказываешься над бездной, на краю обрыва, носки твоих сапог уже висят в воздухе, лишённые опоры, и только здесь, на тонкой грани между уверенностью и паникой, становится ясно: всё это время ответы и разгадки были рядом с тобой, вокруг тебя, близкие настолько, что ты наверняка касался их много раз полами своей накидки, только не находил времени или желания разглядеть, а теперь твой взгляд прояснился, но увидел в мельчайших подробностях вовсе не тот горизонт, о котором мечтал.

Я повернулся к Элсе и постарался сказать со всей возможной суровостью:

— Без объяснений не уйду.

— Это я уже поняла, — подтвердила лекарка.

Причём, судя по тому что черты её лица заметно расслабились, она ждала от меня именно такого требования.

— Тогда не тяните время.

Женщина кивнула, но прежде чем начать рассказ, развязала узел, скрепляющий концы шарфа. Белый шёлк, почувствовав свободу, плавно стёк на плечи, обнажая то, что я уже и так предполагал увидеть. Наголо бритую кожу головы.

— Я служила в Цепи одушевления.

Заметно. Можно было и не уточнять, показа вполне достаточно. Но почему в прошедшем времени?

— Вышли в отставку?

— Вроде того.

Я вздохнул:

— Хотите затянуть наш разговор? Я ведь буду переспрашивать тем больше, чем больше вы будете скрывать.

Элса подумала и ответила вопросом:

— А вы хотите знать всю правду?

Я задумался. Что-то подсказывало мне: объять искомое полностью не смогу. Или смогу, но не сразу, потому что для понимания, как и для осознанного действия, требуется привычка.

— Не всю. Но хотя бы столько, чтобы можно было принять решение.

Она улыбнулась и погрозила пальцем, как нянюшка проказливому ребёнку:

— Решение вы могли принять ещё за этими дверями. И сейчас можете.

Да, могу. Судьбу лекарки я могу решить как угодно и когда угодно. Но в том, что касается меня самого, поостерегусь решать, пока не узнаю всё что только возможно. Пока не войду в обстоятельства. Вот только, наверное, один Бож знает, как я не хочу в них входить!

И всё же это необходимо. Чем быстрее пойму, какой такой шлейф тянется за мной из Веенты, тем быстрее смогу оторвать его и развеять по ветру. Тем быстрее смогу стать свободным, а свобода стоит боли. Причинённой и другим и самому себе.

— Вы не вправе говорить о том, что меня интересует?

Женщина подтвердила:

— Не вправе. За пределами Блаженного Дола. Но здесь и Бож, и Боженка, и Дарохранитель — одно и то же лицо, которое отменяет любые клятвы и обеты, кроме собственной человеческой воли.

— И ваша воля?..

— Не против разговора.

Элса присела на ларь, где, по всей видимости, хранился садовый инвентарь.

— Что вы знаете о Цепи одушевления?

Я вспомнил снадобья Гирма, фокусы пухленькой сереброзвенницы в тюремной камере, трудную работу чистильщицы:

— Она творит чудеса.

— Хороший ответ. Наверное, самый приятный из тех, что я когда-либо слышала. И в общем-то верный. Вот только в тех чудесах нет ничего по-настоящему волшебного.

Лекарка помолчала, чуть поморщилась, словно ей вдруг вспомнилось нечто дурное, но не отступилась от продолжения рассказа:

— Вы уже наверняка слышали о демонах. В столичных краях подобные истории считаются провинциальными сказками, выдуманными, чтобы избавиться от скуки, но демоны существуют в действительности.

Да уж. Я видел двоих. Во плоти. И мне не мерещилось.

— Откуда и как возникают эти порождения скверны, никто не знает, но время от времени они появляются среди людей. Раз в несколько десятилетий. Удивлены столь короткими сроками? Да, род людской подвергается этой угрозе часто. Но недостаточно часто, чтобы каждый человек знал о надвигающейся опасности и был готов ей противостоять.