Скованный ночью - Кунц Дин Рей. Страница 64

Едва Саша приоткрыла ее на несколько сантиметров, как Мангоджерри прошмыгнула в щель и была такова.

– Смерть, много смертей, – пробормотал Рузвельт, видимо не потерявший с ней связи.

Я бы не удивился, если бы в дверях появился доктор Стэнуик в таком же костюме биологической защиты, как у Ходжсона, с лицом, кишащим ужасными паразитами, и белоглазой вороной на плече. Этот человек, совсем недавно казавшийся мне умным, добрым и лишь слегка чудаковатым, внезапно стал загадочным злодеем вроде незваного гостя на пиру, описанного По в «Маске Красной Смерти».

Роджер и Мэри Стэнуик, которых я знал много лет, производили впечатление странноватой, но тем не менее счастливой пары. Обоим было по пятьдесят с небольшим. Он носил бакенбарды, пышные усы и редко показывался на людях без костюма и галстука; казалось, что он тоскует по крахмальным воротничкам и карманным часам, но считает их слишком эксцентричными для современного ученого; однако это не мешало ему носить старомодные сюртуки и тратить уйму времени на уход за трубкой а-ля Шерлок Холмс. Мэри, пухлощекая дородная матрона, коллекционировала старинные чайницы с восточным орнаментом и картины девятнадцатого века со сказочными сюжетами; гардероб миссис Стэнуик доказывал, что она скрепя сердце мирится с модами конца тысячелетия, но в глубине души тоскует по ботинкам на пуговицах, турнюрам и зонтикам. Роджер и Мэри не подходили Калифорнии и еще меньше подходили этому веку; тем не менее они водили красный «Ягуар», любили поразительно глупые, помпезные фильмы и вели себя как образцовые граждане постиндустриального общества.

Саша окликнула Стэнуиков через открытую дверь кухни.

Мангоджерри без задержки миновала кухню и скрылась в доме.

Не получив ответа на свое третье: «Роджер, Мэри, привет!» – Саша вынула из кобуры «38-й» и шагнула вперед.

Мы с Бобби и Рузвельтом пошли следом. Если бы Саша носила юбки, мы могли бы спрятаться за ними, но «смит-вессон» все же был бы надежнее.

На крыльце казалось, что в доме тихо, но стоило уйти с кухни, как из передней комнаты послышались голоса. Правда, разговаривали не с нами.

Мы остановились и прислушались, не разбирая слов. Однако вскоре зазвучала музыка и стало ясно, что эти голоса звучат по радио или телевидению.

Сашино вторжение в столовую было поучительным и довольно интригующим. Держа пистолет обеими вытянутыми руками ниже уровня глаз, она быстро проскользнула в дверь, встала слева от проема и прижалась спиной к стене. После этого Саша скрылась из виду. Я видел лишь ее руки. Она повела стволом сперва налево, потом направо, потом снова налево, перекрывая всю комнату. Действия Саши были автоматическими, инстинктивными и такими же хорошо поставленными, как ее голос.

Может быть, она годами смотрела по телевидению фильмы из жизни полиции. Ага…

– Чисто, – прошептала она.

Над нами маячили высокие резные шкафы с распахивающимися дверцами; за чуть наклонными стеклами тускло светились фарфор и серебро. Хрустальная люстра не была включена, но на ее подвесках играли отсветы пламени горевшей неподалеку свечи.

В центре обеденного стола находилась окруженная восемью или десятью свечами большая чаша для пунша, наполовину заполненная тем, что показалось нам фруктовым соком. С одной стороны стояло несколько чистых бокалов; по всему столу были рассыпаны пустые пластмассовые пенальчики из-под лекарств, продающихся по рецепту.

Было слишком темно, чтобы читать этикетки, но никто из нас и не собирался ничего трогать. «Здесь живет смерть», – сказала кошка, и это навело нас на мысль о том, что в доме совершено преступление. Зрелище обеденного стола заставило нас поглядеть друг на друга и подумать одно и то же. Но никто не произнес этого слова вслух.

Я мог включить фонарик, но решил не привлекать к нам внимания. В данных обстоятельствах оно было бы нежелательным. Кроме того, название лекарства не имело значения.

Саша провела нас в просторную гостиную, которая была освещена экраном телевизора, встроенного в резной французский шкаф со стеклянными дверцами. Даже при этом скудном свете я видел, что комната забита, как кладбище старых автомобилей. Однако здесь стоял не металлолом, а реликвии викторианской эпохи: резная мебель с инкрустациями в стиле неорококо, богато расшитые гобелены, обои с готическим рисунком, тяжелые бархатные шторы с бахромой, египетский диван с резной спинкой, обитый парчой, мавританские лампы в виде черных херувимов с тюрбанами, безделушки, тщательно расставленные на полках и столиках.

В этом месте, ломившемся от сокровищ, выглядели декоративно даже трупы.

Мерцающий телеэкран освещал мужчину, вытянувшегося на египетском диване. Он был одет в черные брюки и белую рубашку. Перед тем как лечь, мужчина снял туфли, поставил их на пол и аккуратно заправил шнурки внутрь, как будто боялся испачкать обивку. Рядом с туфлями стоял бокал, взятый из столовой (судя по всему, то был уотерфордский хрусталь); в нем еще оставалось немного сока. Левая рука свешивалась с дивана; кисть лежала на персидском ковре ладонью вверх. Правая рука была прижата к груди. Голова лежала на двух вышитых подушечках, лицо было накрыто куском черного шелка.

Саша прикрывала нас с тыла. Ее интересовали не столько трупы, сколько возможность нападения.

Черная ткань на лице не вздымалась и не опадала. Человек не дышал.

Я знал, что он мертв, и знал, что именно его погубило. То была не заразная болезнь, а смертельная доза фенобарбитала или его заменителя. И все же мне не хотелось снимать с него шелковую маску – по той же причине, которая мешает ребенку, боящемуся буки, откинуть простыню, встать с матраса, нагнуться и пошарить под кроватью.

Я неохотно взялся за уголок двумя пальцами и стащил ткань с лица мужчины.

Он был жив. Во всяком случае, так мне показалось сначала. Его глаза были открыты, и я увидел, что они двигаются.

Я затаил дыхание и только потом понял, что ошибся. В глазах мужчины отражалось движущееся изображение на телеэкране.

Света было достаточно, чтобы узнать покойника. Его звали Том Спаркман. Он был помощником Роджера Стэнуика, преподавал в Эшдоне и, без сомнения, принимал деятельное участие в уивернских разработках.

На теле не было никаких признаков разложения. Оно не могло лежать здесь долго.

Я нехотя прикоснулся ко лбу Спаркмана тыльной стороной ладони и прошептал:

– Еще теплый.

Вслед за Рузвельтом мы прошли к софе с резной спинкой, на которой лежал второй мужчина с руками, сложенными на животе. Этот был в туфлях; на ковре лежал разбитый бокал.

Рузвельт снял кусок черного шелка, скрывавший лицо человека. Здесь было темнее: телевизор стоял дальше, и опознать труп было трудно.

Я включил фонарик и через две секунды выключил его. Трупом номер два был Леннарт Торегард, шведский математик, работавший в Эшдоне по четырехгодичному контракту и ведший там спецкурс. Конечно, это было прикрытие, а основным местом его работы являлся Уиверн. Глаза Торегарда были закрыты, лицо спокойно. Слабая улыбка наводила на мысль, что он умер во сне.

Бобби двумя пальцами пощупал запястье шведа и покачал головой. Пульса не было.

По потолку и стенам заметались тени крыльев летучей мыши, и Саша тут же среагировала на это движение.

Но тени были всего лишь тенями от неожиданно вспыхнувшего телеэкрана.

Третий труп лежал в огромном кресле, вытянув ноги и положив руки на подлокотники. Бобби стянул с него шелковый капюшон, я включил и выключил фонарик, и Рузвельт прошептал:

– Полковник Эллуэй.

Полковник Итон Эллуэй был заместителем командира Форт-Уиверна и остался в Мунлайт-Бее, уйдя в отставку после закрытия базы. Уйдя в отставку. Вернее, сменив китель на гражданскую одежду, чтобы было удобнее продолжать тайную деятельность.

За неимением других трупов, которые следовало опознать, я наконец обратил внимание на экран. Телевизор был подключен к кабельному каналу, по которому передавали диснеевский мультфильм «Король-лев».