Бумажная клетка - Дягилева Ирина. Страница 50

– Суд разберется, – сказал Штыкин, надевая на Германа наручники.

Заключение

Никита Назаров вышел из двери следственного изолятора. Солнечный свет после мрачной, полутемной камеры показался таким нестерпимо ярким, что он на минуту зажмурился. Пульхерия подошла к нему, взяла под руку, и они направились в сторону метро. Некоторое время молчали, каждый думал о чем-то своем. Первой нарушила молчание Пуля:

– Ты как, в порядке?

– Да. Спасибо тебе за все. Мне Игорь Петрович сказал, что, если бы не ты, не видать мне свободы как своих ушей.

– Куда ты теперь?

– Вернусь в Питер.

– Может, к маме в Самару?

– Нет, спасибо, не надо. В Питере у меня работа, квартира, друзья.

– Я тут тебе приготовила… – Пульхерия протянула несколько купюр. – Уверена, что у тебя нет денег на дорогу.

– Нет, нет, я не могу их взять. Они тебе теперь самой пригодятся, ведь твое счастливое будущее под вопросом.

– Ты мне зубы не заговаривай. Бери деньги. Считай, что в долг даю. Хочу оставить за собой право встретиться с тобой, но уже в другой обстановке.

– Зачем ты все усложняешь? Я согласен на встречу и без повода.

Пульхерия прислушалась к своим ощущениям: в ней ничто не ухнуло, не екнуло и не сжалось. Душа не отреагировала никаким эмоциональным всплеском, ни положительным, ни отрицательным. Это ее удивило. Было время, она так любила Никиту, что восприняла разрыв с ним как конец света. И вот сейчас, когда вполне можно было бы произнести что-то вроде: «По ошибке мы разошлись с тобой в разные стороны. Но теперь мы поняли эту ошибку, перед нами вновь открывается большое светлое будущее, полное любви и взаимного уважения и так далее, и все в том же духе…» – у нее будто язык прилип к нёбу и никак не желает произнести это вслух.

Она остановилась, лукаво взглянула на него и спросила:

– С чего ты взял, что мое счастливое будущее под вопросом? Я с тобой не согласна. Моя голова осталась на плечах, руки и ноги целы, только коленки слегка ободраны.

– Какие руки, какие ноги… – с игривой мечтательностью произнес Никита, попробовав еще раз намекнуть на то, что его отношение к ней переменилось.

Они уже почти дошли до метро. Оставалось сделать насколько шагов, и они вольются в поток людей, спешащих по своим делам. Тогда придется двигаться со скоростью этого потока, не позволяющей говорить о чем-то своем, интимном, понятном только двоим. Она пристально посмотрела ему в глаза цвета холодного моря, немного подумала и сказала:

– Никита, за эти несколько дней я поняла, что самая лучшая любовь та, которую испытываешь САМ. Самого себя предать трудно.

– Ты уверена?

– Да, проверила на себе. Все эти дни меня испытывали на прочность и пытались заставить это сделать. Все, больше ни под кого подлаживаться не хочу.

– Не зарекайся, – усмехнулся он.

Она пожала плечами и протянула ему руку. Он сначала пожал ее, потом поднес ладонь к губам, прижал и долго так удерживал. В ее глазах он пытался найти ответ на вопрос: есть ли у него шанс вернуться к ней или нет? Она поняла это и сказала:

– Прощай. Жизнь – это всего лишь набор шансов. Извини за пафос, надеюсь, что самый лучший шанс у нас впереди.

В тот же вечер Пульхерия собрала свои вещи и покинула квартиру Германа. Марина помогала ей, а Галина Матвеевна ни на секунду не оставляла их одних, опасаясь, как бы они чего лишнего с собой не прихватили.

Придя домой, скинув туфли и надев свой любимый халат, Пульхерия почувствовала спокойствие и умиротворение в душе, чего давно уже не испытывала.

– Давай напечем плюшек, – предложила она, – и будем пить чай.

– Что празднуем? – поинтересовалась Марина.

– Мое освобождение из клетки, – ответила Пуля и после недолгого раздумья добавила: – Если бы ты знала, как мне надоело это злое счастье в бумажной клетке.

– Почему в бумажной? – улыбнулась подруга.

– Когда в ходу было золото, эту клетку называли золотой. Золото заменили бумажками, а название осталось. Если бы мы жили в Европе или Америке, я бы сказала – в пластиковой клетке. Там наличные не актуальны, расплачиваются с помощью кредитных карточек. Но мы с тобой живем в стране, где все еще предпочитают бумажки.

– За освобождение следует выпить, – предложила Марина. – У тебя есть коньяк?

– Нет, я пить не буду, – решительно отказалась Пуля.

– Почему?

– Я в последнее время только и делала, что пила. Мне было так больно и неуютно в этой чужеродной среде, что все время приходилось самой себе давать наркоз. Еще немного, и я бы спилась к чертовой бабушке! Теперь только чай с тимьяном или мятой.

– Те не жалеешь, что все так кончилось? – спросила Марина.

– Жалею?!

– Ведь ты мечтала о безбедном будущем.

– Если хорошенько подумать, мое настоящее было не таким уж и бедным. На хлеб с маслом хватало, я себя даже экзотическими фруктами иногда радовала. А если их каждый день есть, какая от них радость?

– И опять в своей квартирке оказалась… – Марина окинула взглядом небольшую, но уютную кухню Пульхерии.

– Я, между прочим, свою квартиру люблю и в ней себя чувствую намного уютнее, чем в квартире Германа Гранидина.

– Но ведь ты говорила, что Александр Николаевич обещал вам подарить пентхауз.

– Мариша, на кой он мне, этот пентхауз? Представляешь, в нем столько комнат, что когда начнешь убираться и доползаешь с пылесосом до последней, в первой пыль уже клоками лежит и надо начинать все сначала.

– Можно нанять домработницу.

– Спасибо, не надо. Я сыта по горло Галиной Матвеевной. Глянешь косо на эту домработницу или не угодишь ей чем-то, она потом тебе в борщ плюнет или воду в чайник из унитаза нальет. Хорошо еще, если прокипятит. А если нет?

– Вот видишь, сколько новых впечатлений ты набралась, словно за границей побывала. Надеюсь, ты дала достойный отпор олигарху Гранилину?

– Да уж, пришлось изрядно попотеть, чтобы разворошить это осиное гнездо.

– Надеюсь, не забыла и про офорты Рембрандта?

– Это было первое, о чем я папаше Гранде сказала. Мне его даже жалко стало. Деньги, подруга, не только зарабатывать надо с умом, но и тратить. С ними, конечно, хорошо – свобода и все такое, но и головная боль от них тоже будь здоров…

Следствие длилось недолго. Александр Николаевич денег на адвокатов не пожалел. И судья сделал вид, что пакеты из-подо льда, которые Герман предусмотрительно разбросал под окнами квартиры, чтобы ввести следствие в заблуждение, там оказались совершенно случайно: нечистоплотные соседи нахулиганили. И нашлись соседи, которые подтвердили, что пакетами они разбрасывались. Следовательно, об умышленном убийстве речь уже не шла. Герману инкриминировали убийство в состоянии аффекта, и он отделался условным сроком.

Через месяц после суда Пульхерии позвонил Гришенька и сказал, что брат уехал в Австралию. Папа купил ему квартиру в Сиднее и положил на счет кругленькую сумму.

– Откупился, – равнодушно констатировала Пульхерия. И поинтересовалась: – Как же его выпустили за границу и дали визу, если у него условный срок?

Гришенька только рассмеялся.

– Понятно, на глупые вопросы ты не отвечаешь, – догадалась она. – Деньги, они и в Австралии деньги.

– Вчера он мне звонил. Сказал, что из окон видно здание оперы и знаменитый мост.

– Мыс Беннелонг пойнт. А ты знаешь, Гриша, это самое большое здание оперы в мире и, по уверениям австралийцев, самое красивое. Космическая готика, крыши-паруса. Кстати, – она хихикнула, – парадную лестницу облюбовали сексуальные меньшинства. Оттуда начинается ежегодный бал геев и лесбиянок. Ему из его квартиры хорошо будет видно. Тебе это не кажется символичным?

– Не думаю, что он обрадуется, – расстроенно сказал Гриша.

– От жизни не спрячешься даже на краю света. Надо принимать ее такой, какая она есть, и не делать из ерунды трагедии. Будь проще, и к тебе потянутся люди. Это набор избитых истин, но они не устареют никогда, – сказала Пульхерия.