Маленькая балерина - Смецкая Ольга. Страница 36

– Прошу тебя, Тая, перестань…

– Тебе легко говорить! – вдруг взвыла Тая и отбросила от себя подушку. Обычно бледное, лицо ее раскраснелось, глаза полыхали праведным гневом. Она буквально плевалась словами. – Тебе, избалованной, благополучной. Тебе-то что, у тебя жизнь – полная чаша, розы каждый день, поклонники, заграничные наряды. Квартира отдельная в Москве, государство роскошную дачу подарило… А у меня нет ничего. Ничего, понимаешь? И никогда уже не будет!

– Заткнись! – не выдержав, заорала Кара, закрыла уши руками и замотала головой.

Тая испуганно умолкла. Заморгала затравленно, съежилась вся, словно в ожидании удара. Роль жертвы ей удавалась на все сто.

– Хочешь, я уеду? – наконец прошептала она.

– Куда? – горько усмехнулась Кара. «От себя не уедешь», – чуть не добавила она.

– Вернусь в Ленинград.

– Не выдумывай.

– Нет, правда. Устроюсь на работу, там мне угол дадут, – всхлипнула Тая и плаксиво сморщилась. – Какая разница, где лишнему человеку коротать свои дни.

– Знаешь что? Уеду я! – неожиданно для самой себя выпалила Кара. – Ты права, у меня роскошная дача, а я там практически не бываю. Уеду на недельку, отдохну, приведу мысли в порядок.

Перспектива сменить обстановку успокоила Кару и принесла мнимое облегчение. После сдачи «Красного мака» у нее набралось несколько выходных. Теперь она поняла, что страшилась провести их в четырех стенах, в обществе Таи.

Кара решительно поднялась и распахнула створки шифоньера. Тая смотрела на нее во все глаза:

– Куда ты, на ночь глядя?

– Да, действительно, – нервно рассмеялась Кара. И в этот момент пронзительно зазвонил телефон.

Тая по-хозяйски вскочила и скрылась в коридоре, где на стене висел телефонный аппарат.

Спустя секунду она показалась в дверях и жестом поманила Кару. Ткнула пальцем в грудь и протянула трубку, сказав беззвучно, одними губами: «Это тебя».

– Ciao, amore mio, – проскрипела трубка, и сердце у Кары оборвалось. Связь была отвратительная, на линии свистело и трещало, но не узнать любимый голос она не могла. Кара покачнулась, с трудом удержалась на ногах.

– А? – судорожно выдохнула она, не в силах вымолвить ни слова.

– Алло! Ты слышишь меня?

– Да, – хрипло ответила она и прокашлялась. И уже громче: – Да, я хорошо тебя слышу.

Тая приблизилась к Каре вплотную, замерла и обратилась в слух. Кара с досадой отвернулась.

– А я плохо! – Вместо первого "о" Дюк произнес "ё". – Я еду в Москву!

– Что? – прошептала она.

– Я говорю, после Рождества буду в Москве! Работать в посольстве. Алло, ты слышишь?

– Да, – Кара едва подавила стон. К горлу подступила тошнота – настойчивое напоминание о ее унижении. Акт насилия длился всего пять минут. Но эти пять минут навсегда перечеркнули всю ее прошлую жизнь.

– Я люблю тебя, – прозвучал неожиданно близко голос Дюка. – Я очень тебя люблю, слышишь?

«Ты не должен любить меня, – готово было сорваться у Кары с языка. – Я не достойна твоей любви…»

Но тут раздался похожий на пулеметную очередь треск, и связь прервалась. Кара выронила трубку и, зажав рот ладонью, стрелой метнулась в туалет. И вовремя – ее буквально вывернуло наизнанку.

– Боже, что с тобой? – испуганно заорала Тая и принялась молотить кулаком в дверь.

От равномерного стука Каре сделалось хуже. В промежутках между спазмами ей чудилось, что это заколачивают гвоздями крышку ее гроба.

– Что с тобой? – надрывалась за дверью Тая. – Ты заболела? Тебе плохо? Вызвать врача?

Наконец в желудке стало совсем пусто, и мучительные спазмы прекратились. Кара привалилась спиной к унитазу и сделала глубокий вдох.

«Хочу к маме», – прошептала она, заткнула уши дрожащими руками и заплакала. Впервые за последнее время.

Глава 21

День тот же

Был почти час дня, когда я вернулась в дом Врублевской. Я распахнула на веранде «клетчатые» окна и снова подумала, как, наверно, трудно их мыть – каждый квадратик отдельно…

Устроилась в кресле-качалке и закрыла глаза. Торопиться мне теперь было некуда, да и не за чем. Придется остаться здесь, в поселке, другого варианта нет.

После звонка Кириллу я поняла, что все мосты сожжены. Наконец я могла себе признаться в том, что на самом деле никогда до конца не верила в свой развод с мужем. У меня все время оставалась пусть узкая, но лазейка назад, в прошлую жизнь. Теперь она исчезла.

В ушах звучали слова Титуса. «Загнан в угол обстоятельствами…» Как и я…

– Я справлюсь, я сильная, я обязательно справлюсь, – прошептала я непослушными губами.

Когда я уходила, Гала бросила мне в спину:

– Саша, а что у вас с Монаховым?

Я покраснела, как школьница. А ведь у нас с Монаховым ничего… Ровным счетом ничего. Почему она спросила про него? Почему не про Шмакова? Ведь как раз наши со Шмаковым отношения очевидны.

А Титус меня пугал все больше и больше. В свете рассказанной им истории в душу закралось сомнение. А вдруг? Вдруг действительно существует возможность общения с тем, другим миром? Воспитанная в семье врачей, я всегда скептически относилась к подобного рода вещам. Медики – всем известные циники и скептики. По-другому трудно выжить среди постоянной боли и скорби.

Неужели Врублевская на самом деле пыталась передать мне какую-то важную информацию? Но при чем здесь картина? И какая из двух? Портрет или пейзаж?

На ветку сирени, растущей под окном, опустилась маленькая птичка и принялась насвистывать, покачивая длинным хвостом.

"Господи! – подумала я. – Я тут окончательно сойду с ума. Мне уже в каждой пташке мерещатся «посланники» и «операторы связи».

Наверно, стоит пойти и внимательно посмотреть на картины"". Но от мерного покачивания веки отяжелели, сознание затуманилось, и я провалилась в дрему. Однако тут же проснулась, словно от толчка. Я так и не поняла, что меня разбудило. После короткого свинцового сна голова раскалывалась.

Я поднялась и отправилась наверх. На сей раз ступенька не просто скрипнула, а даже чуть-чуть просела под моим весом. Я опустилась на пару ступенек и нажала рукой на «музыкальную» половицу. Продавленная середина со вздохом провалилась вниз, а правый конец доски на сантиметр поднялся верх. Я потянула за него, и он с готовностью отошел. Я сунула руку в образовавшийся зазор и невольно вскрикнула, когда острая заноза впилась в ладонь.

Но что это было в сравнении с моей находкой! Я обнаружила тайник.

Внутри полого пространства под ступенькой хранилась какая-то коробка. Продолговатая и гладкая на ощупь. Я поспешно вытащила руку, добавив еще несколько заноз, но даже не заметила этого. С силой дернула за отошедший край, обломав до мяса ногти. Доска с обиженным треском поддалась, ржавый гвоздь выскочил из пазов и со звоном покатился вниз по лестнице. Ободрав руку в кровь, я извлекла коробку из тайника. Это была довольно тяжелая деревянная шкатулка, с инкрустированной перламутром и покрытой лаком крышкой. На крышке с изображением балерины в пачке лежал толстый слой пыли.

Я сдула пыль, прижала неожиданную находку к груди и ринулась наверх. И чуть не свалилась с лестницы вслед за гвоздем, зацепившись шлепанцем за оторванную доску.

– Черт, – пробормотала я, – только этого мне не хватало – кувырнуться вниз и свернуть себе шею.

Я бережно поставила шкатулку, а сама принялась прилаживать ступеньку на место. Но это оказалось непросто. Ломать – не строить. Доска упрямо оттопыривалась. Я решила оставить ремонт на потом. Подхватила шкатулку и, аккуратно переступив через покореженную ступеньку, пошла наверх.

В спальне я воровато огляделась, словно кто-то мог за мной подсматривать, и попыталась открыть шкатулку. Она была заперта.

– Нет! – застонала я. Столько жертв, и напрасных? Глубокие царапины кровоточили, под кожей чернели занозы. Отлично! Я слизнула с саднящих пальцев выступившую кровь.

Ну ладно, сначала придется разобраться с лестницей. Я запихнула шкатулку под подушку, на белой ткани наволочки остались неровные красные пятна. Скинула шлепки и натянула кроссовки.