Маленькая балерина - Смецкая Ольга. Страница 47

А вот платье сохранилось хорошо. Платье было дивное. Из тяжелого шелка бутылочного цвета, с узким лифом «на косточках» и пышной струящейся юбкой.

Я быстро скинула майку и шорты, вытащив предварительно кулон из кармана, и влезла в платье.

Боже правый! Сколько же на спине было крючков! Как на балетной пачке.

Руки сами собой поднялись и закрутили волосы в гладкий тугой узел. Я подошла к зеркалу. Собственное отражение напугало меня.

Это была не я. Это была Ида Врублевская…

Стук в дверь вырвал меня из плена зазеркалья.

Тяжелый шелк юбки загадочно шелестел при каждом шаге, словно знал что-то такое, что мне знать не следовало. Зажатый в кулаке кулон пульсировал, как живой.

Я открыла дверь. На крыльце спиной ко мне стоял Олег Монахов.

– Привет, – повернулся он, улыбаясь.

Но стоило ему увидеть меня, как улыбка сползла с его лица, уступив место изумлению.

– Что это… – сказал наконец он и осекся.

– Платье, – ответила я. – А что в нем такого особенного?

– Просто мне показалось… Впрочем, не важно, что мне показалось… Я, собственно, зашел узнать, не передумали ли вы насчет ужина.

Говоря эти слова, он что-то накручивал на палец. Накручивал-раскручивал, накручивал-раскручивал. Я пригляделась. Оказалось, что это мой шнурок, на котором висел кулон.

– Откуда это у вас? – Я указала на шнурок.

– Так он ваш? Я нашел его здесь, на крыльце, когда уходил от вас в прошлый раз.

Он протянул мне шнурок, усмехнулся и дотронулся рукой до припухшей губы, видимо, вспомнив обстоятельства своего ухода.

– Ну так что? – спросил Монахов после небольшой паузы и поспешно добавил: – Вы еще не проголодались?

Я пожала плечами и почувствовала, как острые «косточки» туго затянутого корсета впились в спину.

– Тут рядом есть неплохой японский ресторанчик. Вы любите восточную кухню?

– Обожаю, – кивнула я. – Я только переоденусь.

– Может, не стоит? – Монахов посмотрел на меня и сглотнул. До этого он старательно отворачивался. – Вам очень идет это платье.

– Ну уж нет, – рассмеялась я. – Я в нем с трудом дышу. Это платье Врублевской.

– Это я понял.

– Я нашла его в сундуке, на чердаке. А что вы там делали?

– Где?

– На чердаке. Я видела, как вы туда поднимались.

– Я услышал странный стук. Подумал, что вам стало плохо. Мало ли, – замялся он, – последствия стресса и все такое…

Не знаю почему, но я ему поверила.

– Дайте мне пять минут, – попросила я. – Кстати, это свидание?

– Спасибо и до свидания, – вежливо, но решительно сказала Кара, хлопнув дверцей автомобиля. Назойливый кавалер, генерал авиации, подвозивший ее до поселка на персональной машине, разочарованно скривился. Он явно ожидал продолжения.

Кара бесстрашно нырнула в темную чащу деревьев и устремилась к дому. Ноги в изящных туфельках увязали в свежевыпавшем снегу, подол шелкового платья волочился по земле. Буквально в паре метров была ровная, утоптанная тропа, окруженная фонарями-стражниками. Но Кара, не разбирая дороги, бежала вперед, быстрее, словно пыталась убежать от самой себя.

Наконец вот он, дом.

Кара ввалилась в теплое помещение, скинула тяжелые промокшие туфли, сбросила пальто, швырнула на стол шарф и перчатки. Прошлепала в гостиную, оставляя на деревянном полу влажные следы, обессиленно опустилась в кресло и закрыла глаза.

И что теперь? Что теперь делать?

Прошлое, которое она старательно запрятала в бутыль забвения и заткнула пробкой, вырвалось наружу. Окружающий мир исчез, и она снова очутилась за колючей проволокой, за тысячи километров от Москвы.

– Хочешь подержать ее? – спросила тогда Энгелиса.

– Нет, – хрипло ответила Кара. Она испугалась, что, прижав к груди хрупкое беззащитное тельце, уже не сможет с ним расстаться.

Энгелиса пожала плечами и унесла синий орущий комок. Больше Кара не видела свою дочь.

Докторша сдержала слово. Она никому ничего не сказала и оформила документы на девочку так, словно ее родила рыжеволосая женщина, а потом умерла. Ни у кого не возникло сомнений, Кара сама почти поверила в это.

Но с этого дня их отношения с Энгелисой неуловимо изменились. Кара то и дело ловила на себе осуждающий взгляд, в котором сквозил немой вопрос: когда же ты поинтересуешься судьбой собственной дочери?

А через год Кару неожиданно освободили. Заиндевелым мартовским утром бригадир громко выкрикнул ее фамилию. Кара даже не сразу поняла, что обращаются именно к ней, настолько привыкла существовать под номером И-215. Заключенный И-215.

Она испуганно бросилась к административному бараку, где растерянный начальник лагеря, пряча ухмылку в усы, сообщил, что из Кремля пришел приказ о ее освобождении. Вот так.

В день отъезда Кара, расписавшись за паек на дорогу – полбуханки черного хлеба и две селедки, завернутые в промасленную бумагу, направилась в санчасть попрощаться с Энгелисой. Но попрощаться так и не удалось. Докторша стояла на крыльце, зябко кутаясь в протертый ватник, и разговаривала с каким-то человеком. Заметив Кару, докторша что-то отрывисто сказала, и человек обернулся.

У Кары душа ушла в пятки. Это был Стертый. Она сразу узнала его, несмотря на отпущенную бороду и низко надвинутую на лоб кепку.

Потом она снова видела его, на вокзале в городе, куда ее по заросшей узкоколейке, специально проложенной в тайге, довез на дрезине вольнонаемный – хмельной мужичок средних лет.

И вот сегодня опять…

Глава 28

День тот же

– Знаете, – сказал Монахов, как только мы миновали въездные ворота в поселок, – когда вы открыли дверь в том платье, я даже немного испугался. Ну не испугался, конечно, а почувствовал себя не в своей тарелке. Словно увидел призрак…

Я невольно покосилась на свое изображение в боковом зеркале автомобиля. К счастью, это была я. Может быть, не совсем привычная. Из-за макияжа, который я второпях наложила на лицо, и переборщила. Глаза, подведенные черной тушью, казались больше, губы – полнее. Где-то я читала, что в восемнадцатом веке в Германии был издан указ, согласно которому женщины, скрывавшие свои недостатки с помощью косметики, подвергались судебному преследованию за колдовство.

«БМВ» тем временем подкатил к уже известному мне торговому центру.

– Похоже, все местные «дороги ведут в Рим», – усмехнулась я.

– В Рим? – улыбнулся Монахов. – Неплохо было бы… Вообще, странно, что вы упомянули про Рим.

– Просто есть такое «крылатое» выражение, – пожала я плечами.

– В жизни Врублевской «вечный город» занимал большое место.

«Мистика», – поежившись, подумала я и промолчала.

Суши-бар располагался на втором этаже, с противоположной стороны от кафе, в котором мы пили кофе с Норой. Выбеленные, расписанные иероглифами стены, плиточный пол под «шахматную доску», официантки в кимоно. Довольно стильно для заштатной забегаловки.