Ради милости короля - Чедвик Элизабет. Страница 16

Даже при свете факелов было заметно, как покраснела Ида.

– Разумеется, – пробормотала она и присела перед Роджером с опущенными глазами. – Милорд, наша беседа доставила мне удовольствие, однако прошу меня извинить.

– Демуазель, – поклонился Роджер.

Он не ответил любезностью на любезность и не сказал «возможно, в другой раз», хотя ему ужасно хотелось сделать и то и другое. Ради собственного блага он должен таиться от двора и не поощрять ее попытки сближения, хотя это нелегко. Он наблюдал, как Ида идет к королю. Склонившись над Генрихом, она внимала, полностью сосредоточившись на речи своего господина. Генрих улыбнулся и погладил ее по лицу. Резко выдохнув, Роджер вернулся к товарищам и не без грусти выбросил все мысли о флирте из головы.

Глава 7

Задыхаясь, Роджер вытер меч о рукав пехотинца, которого только что поверг на землю. Анкетиль сбоку от него отстегнул наличник кольчуги и принялся залпом глотать воздух, как пьяница глотает вино после долгого воздержания.

– Господь всемогущий! – прохрипел он, проводя рукой по рту и подбородку. – Слишком близко, чтобы не забеспокоиться!

Роджер оскалился в безрадостной усмешке. Ему не хватало воздуха, поэтому он не мог сказать другу, что возвращение захваченного замка всегда сопряжено с беспокойством. Им удалось захватить часть крепостной стены с помощью штурмовой лестницы, они отчаянно сражались, и битва продолжала бушевать где-то на крепостном валу. Замок Шатору был стратегически важной крепостью в спорных пограничных землях между Францией и Анжу. Его лорд, принесший присягу Генриху, умер в Крестовом походе, оставив наследницей пятилетнюю дочь. Французы предъявили свои права и захватили замок, и Генрих из кожи вон лез, чтобы вернуть его и получить контроль над наследством маленькой Денизы де Шатору.

Роджер уже захватывал замки. Битва за Холи навсегда запечатлелась в его памяти: упреки отца, чувство поражения, потеря людей. Ненавистный отец оказал ему в некотором роде услугу. В тот день Роджер усвоил несколько сложных уроков; потом он закалился в огне и вышел из него более крепкой и упругой сталью. Эта сталь сверкала при Форнхеме во всем новом блеске, а теперь, покрытая патиной опыта, помогала наводить порядок в войсках, оберегать завоеванное и переходить к следующему очагу сопротивления, чтобы уничтожить его быстро и беспощадно.

– Биго! Биго! – Анкетиль достаточно восстановил дыхание, чтобы взреветь при виде золотых щитов с красными крестами, расцветших на зубчатых стенах, подобно огню, и знамен Биго вперемешку с королевскими львами Англии, плещущих на ветру в знак победы.

Той ночью кордегардия бушевала: солдаты Генриха отмечали победу над французским королем. Сидя за столом с Анкетилем, Гамо Ленвейзом и Оливером Боксом, Роджер наливал вино из кувшина в кубок и пил. Голова гудела, и он знал, что, если встанет, у него подкосятся ноги. Пора остановиться, даже если ты вошел в раж. Так бывало всегда после тяжелой битвы. Напейся. Забудь. Дай кровоточащим ранам памяти зарубцеваться, чтобы рассудок мог с ними жить. Но Роджер больше не был юным рыцарем среди множества себе подобных; он был командиром и не мог напиваться до потери чувств.

Роджер навестил пленников и убедился, что они обеспечены всем необходимым и за их ранами ухаживают. Он сказал себе, что просто хочет сохранить им жизнь и получить выкуп, но дело было не только в этом. С них уже довольно, а бить лежачих – это слишком похоже на его отца.

Король Генрих на белом боевом коне триумфально въехал в Шатору. Он обещал озолотить всех, кто отвоевывал замок. В основном он имел в виду трофеи, но намекнул и на более серьезные награды для нескольких бойцов, включая Роджера. Манящее предвестие будущего. Роджер позволил себе лишь краткий миг оптимизма. Политика Генриха заключалась в том, чтобы угощать людей крошечными, но восхитительными деликатесами, не давая насытиться. Роджер подозревал, что в его случае под наградой подразумеваются новые труды. Генрих проверит, сколько еще можно на него взвалить, – испытает на прочность.

Из разговоров у костров Роджер знал, что приобретает репутацию человека спокойного, прагматичного и хорошо разбирающегося в ситуации как на поле брани, так и в мирной жизни. Человека учтивого, но при необходимости способного разнести в пух и прах, не повышая голоса. Человека честного и справедливого. Скоро ли его разоблачат как мошенника? Ведь порой он кипит от ярости и нетерпения.

Под дружные одобрительные возгласы солдат одна из лагерных шлюх затеяла танцевать, покачивая над головой руками, словно ветвями, и оглаживая свое тело в непристойной манере. Она придерживала платье на бедрах и поднимала подол, открывая изящные лодыжки и даже, на мгновение, икры. Роджер наблюдал за ней, как и остальные мужчины. Она была высокой и пышной, и, хотя платье скрадывало фигуру, он видел плавные движения грудей во время танца и представлял остальное.

– Еще! – крикнул кто-то, бросая монету на стол. – Покажи свои волосы!

Смеясь, шлюха вскочила на стол следом за монетой, потянулась к вуали, выдернула шпильки и встряхнула копной похожих на проволоку черных кудрей. Затем, используя вуаль как косынку, принялась топать и кружиться на столе, поднимая юбку все выше с каждым поворотом, показывая икры, колени и красные ленточки подвязок, которые удерживали чулки внизу бедер. Серебро градом сыпалось на стол, а поощрительные крики становились все более хриплыми и грубыми. Самые нахальные воины уже тянулись к ее голым ногам.

– Боже праведный! – присвистнул Анкетиль, выпучив глаза, когда она расстегнула подвязку и чулок полетел в толпу. Он порылся в кошельке и тоже бросил монету. – Выше, красотка, выше! Покажи свою щелку!

Оливер и Гамо сидели с разинутыми ртами и пускали слюни. Роджер плотно сжимал губы и притворялся равнодушным, но и он чувствовал растущее возбуждение.

Дразня зрителей, задыхаясь от осознания своей власти, женщина на мгновение показала мужчинам крутое белое бедро и уронила юбку. Возмущенные крики сменились одобрительным ревом, когда она засмеялась, облизнула губы и расстегнула ворот платья. Роджер сглотнул. У него пересохло горло и жарко пульсировало в паху. Он хотел отвернуться, но, как и остальные, был захвачен похотью.

Ее груди оказались пухлыми белыми подушками, покрытыми синей сеточкой вен и увенчанными длинными коричневыми сосками, и у нее, очевидно, недавно родился ребенок, поскольку она схватила грудь и сжала, брызнув молоком в пародии на семяизвержение.

Гамо Ленвейз грязно выругался себе под нос, а Анкетиль едва не подавился. Роджер стиснул зубы и заставил себя сидеть спокойно, пока остальные мужчины скакали вокруг, словно спущенные на оленя собаки. Похоть висела в воздухе, будто кольца дыма. Для мужчин, которым с детства внушали, что плодородие и материнство – две самые желанные черты женщины, для мужчин, почитающих образ Девы Марии с Младенцем Иисусом у груди, для мужчин, чье первое знакомство с миром вне утробы произошло у пухлой, теплой, сочащейся молоком груди, зрелище было предельно будоражащим.

Наиболее возбужденные солдаты, не в силах больше выносить дразнящий скандальный танец, стащили девку со стола и отнесли на солому в углу. Один вонзился между ее раздвинутыми бедрами, пока его друзья спорили из-за ее рук, рта, ложбинки между полными молока грудями. Анкетиль, Гамо и Оливер протиснулись сквозь толпу, чтобы понаблюдать и, возможно, занять очередь. Роджер последовал за ними, но встал поодаль. При виде совокупляющейся, дергающейся плоти его похоть мгновенно испарилась, сменившись отвращением и чувством опустошения и горечи, какое испытываешь при пробуждении от греховного сна. Чем занимаются его люди – дело их совести, а с него хватит. Развернувшись, он вышел из кордегардии, но по пути швырнул монету на усыпанный серебром стол и утвердился в своем обете никогда не ложиться с женщиной, к которой не испытываешь нежности и уважения.