Мария Ульянова - Маштакова Клара Александровна. Страница 10

Окно камеры невелико, но если встать на стол, то видно противоположные стены тюрьмы. Мария Ильинична стоит у окна часами, напряженно вглядываясь в окна. В их темных провалах лишь неясные светлые пятна лиц. Узнать никого невозможно. И вдруг в одном из окон вспыхивает яркий лучик. «Что это может так блестеть?» Погас, опять вспыхнул! Кто же из политических заключенных не знает азбуки Морзе?! «Всем политическим! — читает Мария Ильинична. — Передайте: в Москве арестовано 20 человек», и дальше следуют имена. В окошке, расположенном в угловой части стены, тоже вспыхнул лучик: «Мы из Екатеринослава, откликнитесь». Мария Ильинична поспешно перерыла свое имущество. Вытащила небольшое зеркальце. Увы, солнце не светит на ее сторону. Надо ждать второй половины дня.

Вскоре переговоры наладились. Утром она принимала сигналы солнечных зайчиков. После двух часов могла отвечать. «Зайчики» порхали от окна к окну. Так Мария Ильинична узнала, что, кроме Москвы, аресты произведены еще в ряде городов. И вот сидят здесь, в Таганской тюрьме, товарищи из Екатеринослава. К ним никто не приходит на свидания, никаких писем, никаких посылок. Во время первого же свидания Мария Ильинична просит мать, чтобы она сообщила находящимся на свободе товарищам, что екатеринославцев надо поддержать. Так у арестованных из других городов вдруг оказалась в Москве масса всяких родственников: невесты, дяди, племянники, кузины и кузены. В Московское охранное отделение посыпались прошения, запросы, письма, посылки. Теперь к иногородним арестованным приходило не меньше посетителей, чем к москвичам. Запретить эти посещения жандармы не могут, так как степень родства проверить не представляется возможным, хотя жандармы отлично понимают, что все эти смущенно краснеющие «невесты», как правило, впервые видят своих женихов именно здесь, на свидании в Таганской тюрьме.

Первое свидание с матерью Марии Ильиничне было разрешено лишь 26 марта в результате нескольких прошений, поданных Марией Александровной. Сколько их на своем веку написала мать Ленина! Вот одно из них: «Имею честь покорнейше просить Ваше Превосходительство разрешить мне свидание с дочерью моей Марией Ильиничной Ульяновой. После ареста ея, я осталась, в преклонных летах моих 67 лет, совершенно одна, совершенно убитая горем, и нравственное состояние мое страшно угнетено. Свидание с дочерью успокоит и ободрит меня, поэтому и прошу Ваше Превосходительство разрешить мою просьбу...» 20

«...Имею честь покорнейше просить...» — такова форма, ее невозможно обойти, но покорности-то и нет ни в Марии Александровне, ни в ее детях. Мария Александровна с достоинством держится в присутствии полицейских чинов, ничем не выдает своего беспокойства, хотя вид дочери, которая под стать ей — подтянута, энергична, — ясно говорит о недоедании, о плохом, сыром помещении, об отсутствии необходимого движения. Мария Ильинична просит передать книги и на немецком и на французском языках. Обещает делать гимнастику и съедать все, что мать присылает. А для отдыха она вяжет — это помогает коротать время.

Весть об аресте Маняши и Марка доходит до Владимира Ильича. Он спешит ободрить их и поделиться своим «опытом» отсидки в одиночке. 19 мая он пишет сестре из Мюнхена: «Как-то ты поживаешь? Надеюсь, наладила уже более правильный режим, который так важен в одиночке? Я Марку писал сейчас письмо и с необычайной подробностью расписывал ему, как бы лучше всего «режим» установить: по части умственной работы особенно рекомендовал переводы и притом обратные, т.е. сначала с иностранного на русский письменно, а потом с русского перевода опять на иностранный. Я вынес из своего опыта, что это самый рациональный способ изучения языка. А по части физической усиленно рекомендовал ему, и повторяю то же тебе, гимнастику ежедневную и обтирания. В одиночке это прямо необходимо.

Из одного твоего письма, пересланного сюда мамой, я увидел, что тебе удалось уже наладить некоторые занятия. Надеюсь, что благодаря этому ты будешь хоть иногда забывать об обстановке и время (которое обыкновенно в тюрьмах летит быстро, если нет особо неблагоприятных условий) будет проходить еще незаметнее. Советую еще распределить правильно занятия по имеющимся книгам так, чтобы разнообразить их: я очень хорошо помню, что перемена чтения или работы — с перевода на чтение, с письма на гимнастику, с серьезного чтения на беллетристику — чрезвычайно много помогает» 21.

Мария Ильинична старается следовать советам брата. В тюрьме много работает: переводит, читает, вяжет. Она так же, как и брат, мужественно держится на допросах. Следователю не помогают ни очные ставки, ни перекрестные допросы, ни информация шпиков. Мария Ульянова отрицает свою принадлежность к московской группе РСДРП и отказывается признать или назвать кого-либо из своих знакомых. Вследствие ее стойкого поведения, которое было поддержано большинством арестованных, ей определено наказание — высылка под особый надзор полиции с запрещением проживать в столицах, С.-Петербургской и Таврической губерниях, университетских городах и тех местностях, фабричных районах, «...в коих пребывание ее Министерством Внутренних дел будет признано нежелательным...» 22. Так гласило секретное предписание.

За окнами тюрьмы меняются времена года, а для тех, кто сидит в одиночке, эти перемены замечаются только по цвету московского неба, видного в маленькое окошко, да по атмосфере в камере. Летняя жара раскаляет стены тюрьмы, нечем дышать, все падает из рук. Требуется колоссальное усилие воли, чтобы выполнять раз принятый режим.

6 октября за Марией Ильиничной закрылись ворота Таганской тюрьмы. Моросящий серый дождь не мог испортить ей настроения. Свобода! Свобода! Хотя полиция дала ей всего одни сутки на сборы для отъезда в Самару. Этот город она избрала местом своего проживания. Мать обо всем уже позаботилась. Вещи собраны, багаж отправлен. Мария Ильинична оживленно рассказывает о «тяжбе» с жандармами: получив имущество, отобранное при аресте, она обнаружила «пропажу» — не хватало целой пачки фотографий. «Написала я, мамочка, прошение. Думаю, а вдруг пройдет?!» До нас дошел этот документ:

«...В день моего освобождения из заключения, ведущий дознание жандармский офицер отказался вернуть мне находившиеся в моем альбоме фотографические карточки (в том числе большинство моих гимназических подруг и карточки некоторых моих родных), мотивируя свой отказ тем, что я (на допросе 4-го октября сего 1901 года) не сочла возможным называть фамилии по этим карточкам...» 23

Ей были дороги эти фотографии, она делает попытку вызволить их из архива департамента полиции, но в охранном отделении уже нет работников, которые еще 10 лет тому назад портрет К.Маркса спокойно рассматривали как портрет дедушки того или иного политического заключенного. Ведущий дознание жандарм в ответ на прошение М.И.Ульяновой дает следующее объяснение: «...М.Ульяновой при ее освобождении из-под стражи не возвращены 23 фотографические карточки (относительно лиц, изображенных на коих, Ульянова не только отказалась назвать фамилии, но и дать какие-либо указания). Вследствие того, что среди указанных фотограф. снимков оказались: карточка Николая Лопатина и группа, изображающая политических преступников: Николая Лурье, Феликса Кона, Мечеслава Маньковского, Фаддея Рехневского и Генриха Дулемба, и вне сомнения, есть карточки и других политических преступников и лиц, политически неблагонадежных (ибо только среди таковых Ульянова и вращается), то все они и приобщены к делу в качестве вещественных доказательств» 24.

Вот так... Полиция давно уверена, что в окружении Ульяновых верноподданных царского правительства не имеется.

Агент «Искры»

Семья опять снялась с места. С Марией Ильиничной едут мать и брат Дмитрий, только что закончивший университет в Дерпте и не получивший «пока» никакого места. Причина ясна — полицейский надзор. Может быть, в Самаре удастся устроиться, а сейчас они рады, что Дмитрий Ильич не связан работой — вместе легче обживаться на новом месте.