Мария Ульянова - Маштакова Клара Александровна. Страница 22

Сняв себе маленькую комнатку на бульваре Сен-Мишель, поблизости от Сорбонны, Мария Ильинична поспешила в университет. Занятия уже давно начались, она записалась на второй семестр. Товарищи помогали подыскать квартиру для Владимира Ильича с семьей. Они обошли прилегающие кварталы и остановились на четырехкомнатной квартире по улице Бонье. Марию Ильиничну смущают огромные комнаты, камины и зеркала, а уж плата вообще ей кажется ужасающей, но товарищи убеждают, что такая квартира в России стоит во много раз дороже. Нет, сама она не может решить этого вопроса. На всякий случай дав задаток, она попросила хозяйку подождать несколько дней до приезда брата.

Наконец они опять все вместе. Мария Ильинична с тревогой вглядывается в осунувшееся лицо брата, замечает его отсутствующий взгляд. Ей понятно его волнение — все мысли Владимира Ильича поглощены предстоящей совместно с меньшевиками партийной конференцией. Обстановка сложилась тяжелая.

Только большевики не растерялись перед натиском контрреволюции. Они считали поражение революции явлением временным. Новый революционный подъем неизбежен. Значит, отступать надо в порядке, надо сохранить партию, укреплять ее связи с массами. Не верившие в новую революцию меньшевики требовали ликвидировать нелегальную организацию, прекратить революционную борьбу. В другую крайность ударились некоторые большевики: они призывали партию отказаться от легальных форм работы и отозвать социал-демократических депутатов из Государственной думы. Еще до приезда Ленина и Крупской Мария Ильинична побывала в целом ряде кафе, где обычно собирались русские политические эмигранты. Не вступая в спор, внимательно прислушивалась к высказываниям ораторов. Она понимала, почему волнуется Владимир Ильич. Было необходимо, дав правильную оценку момента, добиться, чтобы партия осталась авангардом рабочего класса, помогла массам справиться с трудностями, организоваться для новых боев.

И V Общероссийская конференция определила революционную линию и организационную политику партии на время реакции. Конференция осудила ликвидаторство и решительно отмежевалась от отзовизма.

Мария Ильинична втягивалась в студенческую жизнь. В Сорбонне учились люди из разных стран, в коридорах и аудиториях слышалась разноязыкая речь. Спорили об искусстве, о социальных проблемах, посещали многочисленные лекции, рефераты, официальные и неофициальные художественные выставки.

День Ульяновой заполнен до отказа. Она не хочет пропустить ни одной встречи с приехавшими из России товарищами. Слушает рассказы бежавшего из Сольвычегодской ссылки Иннокентия Дубровинского. Он почти не может ходить; кандалы до кости растерли ногу, появилась незаживающая рана. Мария Ильинична помогает брату устроить Инока на лечение к профессору Дюбуше. Кто знал, что через несколько месяцев ей самой придется стать пациенткой Дюбуше?!

Она прислушивается к оживленным беседам Ленина и Дубровинского о философии. Ленин рад, что Дубровинский на его стороне в борьбе против идеализма, который пытается протащить в партийные ряды Богданов. Обидно, что к идеалистам примыкают Луначарский, Горький... Владимир Ильич с нетерпением ждет выхода из печати своей книги «Материализм и эмпириокритицизм». Все силы Ленина направлены на разгром отзовизма и ликвидаторства.

В феврале ненадолго приехал в Париж Марк Тимофеевич. Он привез Владимиру Ильичу сведения из России — их нельзя было доверить переписке.

Елизарову хочется как можно лучше узнать Париж. Мария Ильинична берет на себя обязанности переводчика. Теперь, возвращаясь с лекций, она неизменно сворачивает в узенькую улочку, где живет Марк. Они посещают музеи, театры, ходят на митинги и собрания, слушают парламентские прения. Спокойный, уравновешенный, обладающий большим чувством юмора, Марк Тимофеевич вносит успокоительную ноту в жизнь своих родных. К Маняше он проявляет трогательную заботу: ему все кажется, что она слишком много занимается и плохо ест. Когда они гуляют по городу, его так и тянет в маленькие кафе, где можно угостить спутницу чем-нибудь вкусным.

Марк Тимофеевич и Маняша часами бродили по городу и старались представить себе, как здесь жили Гюго, Золя, Шопен. Улицы и площади как бы наполнялись литературными героями и их создателями.

Забирались они и на Монмартр. Смотрели, как работают художники. «Вот возьмем, купим картину, а через 100 лет это окажется шедевр», — шутил Марк Тимофеевич. Они не покупали картин, но их привлекали маленькие кафе Монмартра, где можно было запросто встретить знаменитых художников, артистов, поэтов.

Париж Коммуны звал их к себе... Кладбище Пер-Лашез. Стена коммунаров. Они приносили сюда скромные букетики фиалок. И Мария Ильинична старалась не замечать, как подозрительно блестят глаза Марка за стеклами очков, а он, такой внимательный, не спрашивал, что это она так закашлялась, почему отвернулась.

Мария Ильинична всегда будет с благодарностью вспоминать эти дни, проведенные в Париже с Марком Тимофеевичем. В письме к Анне она признается, что многого бы не увидела, если бы не Марк. Он оказался неутомимым и неугомонным. Знакомые достали им билеты в ложи для публики во французском парламенте, и они часто слушали прения. Мария Ильинична усердно переводила. Увлекала сама процедура прений, пока еще недоступная на родине. Ходили на митинги, слушали французских ораторов-социалистов, наблюдали за реакцией слушателей. По примеру Владимира Ильича и Надежды Константиновны ходили в маленькие народные театрики на окраинах. Здесь была и своя публика — рабочие с женами и детьми, свои артисты, свой репертуар. Выступали певцы — исполнители актуальных политических куплетов. То и дело вспыхивал смех, аплодисменты, а часто зал подпевал выступающим. Марк Тимофеевич задумчиво качал головой — все это было еще недоступно русскому рабочему. Царизм боялся даже намека на просвещение масс.

Как-то пошли в оперу. Конечно, на галерку — в партер и в ложи не пускали без вечернего туалета. Попали на новую оперу — «Монна Ванна» — молодого композитора Анри Феврие. Сюжет Метерлинка и музыка не увлекли Марка Тимофеевича и Марию Ильиничну, но обстановка премьеры захватила. Всеобщее оживление, красочное зрелище лож. А рядом с ними на галерке студенческая молодежь, как везде, в любой стране, экспансивная и бескомпромиссная. Опера была принята с прохладцей. Марк Тимофеевич и Маняша не спеша шли домой и вспоминали русскую оперу в Москве и Петербурге, в Казани и Самаре. Мягким приятным баском Марк Тимофеевич напевал знакомые и любимые обоими арии. А дома в лицах они изображали то, что недавно прослушали, вызвав улыбку на лицах Владимира Ильича и Надежды Константиновны.

Дни летели незаметно. Ульяновых, живущих в Париже, огорчили известия о болезни Марии Александровны. Это ускорило отъезд Марка Тимофеевича. Мария Ильинична тоже собралась было домой, но следующее письмо старшей сестры и уговоры брата заставили ее остаться.

В семейной переписке Ульяновых тесно переплетаются личные и политические аспекты. Мария Ильинична пишет сестре из Парижа (26/II-09): «Дорогая Анечка! Сейчас получила письмо твое от 8-го — большое спасибо тебе за него, дорогая!

Ты пишешь, что у мамы утром была нормальная температура, а вечером разве все еще поднимается? Был ли еще раз Титов?

Марк собирается ехать завтра, а я уж решаю остаться, хотя надежды сдать экзамен у меня очень мало. Последнее время мало занималась, теперь придется приналечь. Много приходится читать, особенно если ладить сдать экзамен в Alliance, надо знать литературу за 3 века. Приходится читать и из новой литературы, чтобы привыкать к языку.

Атмосфера здесь теперь очень тяжелая, Володины предположения относительно раскола оправдываются, если уже не оправдались. Начата война против А.А. (Богданов. — Авт.) и Ник-ча (Л.Б.Красин. — Авт.). Ну, да Марк тебе расскажет подробно всю эту грязь...

Начала писать утром, потом пошла с Марком в палату депутатов, осталась там дольше, чем он, а когда вернулась домой, застала Володю с чемоданом у двери — решил ехать в Ниццу на 10 дней! Я очень рада, там хорошо, говорят, розы цветут, купаться можно».