Мумия, или Рамзес Проклятый - Райс Энн. Страница 4

– Неужели тебе нужна жена-суфражистка? – спросила она. – Ученая мымра? Ты ведь знаешь, что я мечтаю стать исследователем, археологом. Мне хотелось бы оказаться сейчас в Египте, с отцом.

– Дорогая, мы поедем туда. Только сначала давай поженимся.

Он наклонился, словно собираясь поцеловать ее, но она отступила на шаг. Вальс закружил их так быстро, что на какое-то мгновение Джулии стало легко и весело, будто она на самом деле была влюблена.

– Ну что мне сделать, чтобы покорить тебя, Джули? – прошептал Алекс ей в ухо. – Я перетащу пирамиды в Лондон.

– Алекс, ты давным-давно покорил меня, – улыбаясь, сказала Джулия.

Но ведь она лжет! В этом было что-то ужасное: чарующая музыка с ее захватывающим ритмом – и отчаяние на лице Алекса.

– Дело в том, что… Я не хочу выходить замуж. Во всяком случае, пока. А может быть, вообще не захочу.

Алекс промолчал. Она была слишком резка, слишком упряма. Джулия знала за собой эти внезапные приступы упрямства. А он вел себя как джентльмен. Она обидела его, но он снова улыбнулся, и его улыбка, полная любви и самоотверженности, растрогала Джулию и заставила погрустнеть еще больше.

– Алекс, отец вернется через несколько месяцев. Тогда и поговорим. О женитьбе, о будущем, о правах женщин, замужних и незамужних, и о том, что ты заслуживаешь большего, чем жизнь с независимой женщиной, из-за которой ты, скорее всего, уже через год поседеешь и от которой сбежишь в объятия старомодной любовницы.

– Как же ты любишь удивлять! – сказал он. – И как мне нравится, когда меня удивляют.

– Неужели на самом деле нравится?

И тут Алекс все-таки поцеловал ее. Они остановились в середине танцевального зала, а другие пары продолжали кружиться под плачущую, печальную музыку. Он поцеловал ее, и Джулия, уступив, не сопротивлялась, словно любить Алекса было ее долгом. Хоть в чем-то она должна была уступить.

И не важно, что на них смотрели. И не важно, что его руки дрожали, когда он обнимал ее.

Важно было только одно: хотя Джулия очень любила его, этого ей было мало.

Похолодало. Снаружи доносился шум – рев моторов подъезжающих машин, крики осла, да в придачу пронзительный смех американки, которая, узнав о находке, сразу же примчалась из Каира.

Лоуренс и Самир сидели на походных стульчиках за древним письменным столом. Перед ними лежал папирус. Стараясь не повредить хрупкий свиток, Лоуренс поспешно записывал перевод в свой обтянутый кожей дневник. То и дело он поглядывал через плечо на мумию великого царя, которая выглядела так, словно владыка просто спал.

Рамзес Бессмертный! Эта идея вдохновляла Лоуренса. Он знал, что не уйдет из странного каменного зала до рассвета.

– Должно быть, это мистификация, – сказал Самир. – Рамзес Великий, тысячелетие охраняющий царскую фамилию Египта? Любовник Клеопатры?

– О, в этом есть нечто грандиозное, – произнес Лоуренс. Он отложил на минуту ручку и посмотрел на папирус. Как же болят глаза! – Если бессмертный мужчина решился на погребение из-за женщины, этой женщиной могла быть только Клеопатра.

Он взглянул на стоящий перед ним мраморный бюст и любовно погладил Клеопатру по гладкой белой щеке. Да, Лоурен смог поверить в это. Клеопатра, возлюбленная Юлия Цезаря и Марка Антония; Клеопатра, противостоявшая попыткам римлян завоевать Египет дольше, чем это было возможно; Клеопатра, последняя правительница Древнего Египта… Ну да ладно… Ему надо закончить перевод.

Самир встал и устало потянулся. Лоуренс увидел, что он направился к мумии. Что он делает? Изучает намотанную на пальцы ткань, рассматривает бриллиантовое кольцо со скарабеем, столь отчетливо виднеющееся на правой руке? «А ведь оно принадлежит девятнадцатой династии, – подумал Лоуренс, – и никто не сможет это опровергнуть».

Лоуренс закрыл глаза и мягко помассировал веки. Потом снова сосредоточил взгляд на папирусе.

– Послушай, Самир, этот парень поражает меня. Такое смешение языков озадачит любого. А его философские воззрения так же современны, как и мои. – Он потянулся за более древним документом, который прочитал раньше. – Мне бы хотелось, чтобы ты внимательно изучил его. Это не что иное, как письмо Клеопатры к Рамзесу.

– Мистификация, Лоуренс. Милая шуточка Рима.

– Нет, мой друг, ничего подобного. Она написала это письмо из Рима, после того как был убит Цезарь. Она сообщила Рамзесу, что возвращается домой, к нему, в Египет.

Лоуренс отложил письмо в сторону. Когда у Самира будет время, он своими глазами увидит, что содержится в документе. Весь мир узнает об этом.

Стратфорд вернулся к древним папирусам.

– Послушай, Самир, вот последние размышления Рамзеса «Римлян нельзя осуждать за завоевание Египта: в конце концов, нас победило само время. Но никакие чудеса нынешнего храброго нового века не способны отвлечь меня от моего горя; я до сих пор не могу излечить свой сердечный недуг; и душа моя страдает; душа вянет, как цветок без солнца».

Самир все еще смотрел на мумию, разглядывая кольцо.

– Новое упоминание солнца. Снова и снова солнце. – Он обернулся к Лоуренсу: – Но неужели ты веришь в то…

– Самир, коли уж ты веришь в проклятие, почему бы тебе не поверить в бессмертие?

– Лоуренс, ты меня разыгрываешь. Я, друг мой, видел, как сбывались многие проклятия. Но бессмертный человек, который жил в Афинах при Перикле, в Риме во времена Республики и в Карфагене при Ганнибале? Человек, который преподавал Клеопатре историю Египта? Это не укладывается ни в какие рамки.

– Послушай, Самир: «Ее красота покорила меня навеки; так же как ее смелость и легкомыслие; так же как ее любовь к жизни, которая казалась просто нечеловеческой – столь сильна она была».

Самир не ответил. Он снова уставился на мумию, словно она чем-то притягивала его. Лоуренс прекрасно понимал почему, так что спокойно вернулся к чтению папируса – ему надо было завершить основную работу.

– Лоуренс, эта мумия не живее тех, которых я видел в музее. Этот человек был сказочником. Несмотря на кольцо.

– Да, я очень внимательно рассмотрел его – это печатка Рамзеса Великого. Значит, перед нами не просто сказочник, а собиратель древностей. Ты хочешь, чтобы я в это поверил?

Во что же на самом деле верил Лоуренс? Он откинулся на парусиновую спинку походного стульчика и еще раз оглядел странный зал. Потом снова начал переводить вслух:

– «Итак, я удалился в эту уединенную залу; отныне моя библиотека станет гробницей. Мои слуги омоют мое тело и запеленают его в погребальные ткани по давно забытому обычаю моего времени. Но ни один нож не притронется ко мне. И могильщики не вырежут сердце и мозг из моего бессмертного тела».

Внезапный восторг захлестнул Лоуренса – или это было состояние, когда сон становится явью? Ему показалось, что он услышал голос живого человека – он ощутил присутствие личности, а ведь у древних египтян не существовало понятия личности. Ну конечно же этот человек бессмертен…

Эллиот пьянел, но никто этого не замечал. Кроме самого Эллиота, который, поднявшись до половины пролета, прислонился к позолоченным перилам в несвойственной для него небрежной позе. Во всех его жестах и движениях всегда был стиль, но сейчас он плевать хотел на стиль, прекрасно зная, что никто ничего не заметит, никто не будет оскорблен в лучших чувствах.

Ну и жизнь! Сплошные проблемы. Какой кошмар! Ну почему он должен думать об этой женитьбе, должен обсуждать эту женитьбу, должен участвовать в этом грустном спектакле, который разыгрывал его сын, явно потерпевший поражение. Вот сейчас, насмотревшись, как Джулия танцует с другим, Алекс подходил к мраморным ступеням.

– Прошу тебя, поверь мне, – говорил Рэндольф. – Я гарантирую, что свадьба состоится. Просто нужно немного подождать.

– Надеюсь, ты не думаешь, что мне доставляет удовольствие давить на тебя? – спросил Эллиот. Язык совсем не ворочался, распух. Здорово он напился! – Мне гораздо приятнее жить во сне, Рэндольф, в мире грез, где денег просто не существует. Но дело в том, что мы не можем позволить себе предаваться мечтам – ни ты, ни я. Этот брак важен для нас обоих.