Сны золотые - Баймухаметов Сергей Темирбулатович. Страница 29

немножко. Это здесь запросто, без проблем, хоть и больница, режим и все такое. Ну они

рассказали, что среди наркоманов решено ту женщину, маму нашей знакомой, или убить, или

отравить за то, что она сделала. Я, правда, не знаю, но там есть крутые, есть кидалы, некоторые из них с волынами ходят. Ну с пистолетами. Кто их знает, все может быть.

Лично я рад, что сюда попал. Отдохну, отлежусь. А то там со всех сторон проблемы. Я ведь

одного авторитетного человека кинул на большую сумму. Теперь отвечать. Его вроде бы

взяли, ну не взяли еще, а на крючок зацепили. Мы с ним знакомы были опять же по этому

делу, в одной компании кололись. Он ко мне приехал и говорит: ты чистый, давай я у тебя на

время кое-что спрячу, а то у меня обыск, по следам идут. Я согласился. Он перевез ко мне кое-

какие вещи, ворованные, конечно… Много, уйма всего. Я был уверен, что его посадят: если уж

до обыска дошло. Ну денег же у меня нет, а винт... требуется. Я и двинул, то есть продал эти

штуки, а деньги мы с дружком прокололи. А того человека не посадили, отмазался как-то.

Теперь мне отвечать. Он ведь не пацан, два срока отсидел на строгом режиме. В больнице от

него не спрячешься, хоть на край света беги. Короче, отвечать надо. Вот так все сгустилось

вокруг меня, сузилось.

А насчет лечиться, то здесь вылечиться нельзя. Только новых знакомых приобретешь, расширишь связи. Трудно вылечиться, когда все вокруг только о том и говорят, как бы

вмазаться. Это надо в другой город уезжать, рвать все знакомства. Отец хочет обменять мою

квартиру на дом в деревне. Может, тогда получится. А так я точно знаю, что выйду отсюда и

начну вмазываться. Когда я вижу перед собой пузырек с винтом, то я становлюсь не я, как бы

другой человек вместо меня возникает. Я говорил, что с Олей у нас любовь была, я хотел, чтобы она бросила. Хотел. А когда она уехала на месяц в санаторий, три часа от Москвы по

Курской дороге, я к ней ездил и привозил пузырек. Она не просила, я сам привозил. Почему-

то. А почему, не знаю. У меня все само собой идет, помимо меня. Я знаю, что будет плохо, что

это глупость - все понимать и делать. Но он, винт, дает безволие такое, спокойствие...

Не только вы, и врачи меня спрашивали: думаю ли я о будущем, вижу ли себя в будущем, какие планы... А какие планы? Никогда их у меня не было. Это мажоры любят планы строить.

Ну познакомился, водился я как-то с мажорами - так у нас сынков высокопоставленных

родителей называют, детей генералов, министров и все такое. Вот они - да! У них только о

том и идет базар, кто кем будет: дипломатом-фигатом, мид-шмид, внешторг... других слов не

знают. Попадают в дурдом или в лечебницу, выходят, тут же вмазывают и снова базар про

будущее... Меня с них смех брал, честное слово. Вот прям сейчас каждого из них за границу

возьмут, с иностранцами торговать или шпионом работать, вот только шприц из вены

вытащит - и поедет в Швейцарию с песнями! Ну не могут они без этого, без базара своего

дешевого. А я как-то живу... ни разу не базарил о будущем, не думал - и ничего.

Вру. Один раз мы с дружком строили планы. Тогда мы еще не кололись. Отец взял нас на

сезон к себе, и мы кучу денег заработали. Тогда начали думать, строить планы, как бы нам на

двоих машину купить. Клево, нам по семнадцать лет, а у нас уже своя тачка, чем не мажоры.

Но не успели. Я тогда вдруг пошел на хату, где варят, укололся, потом дружка привел - и всю

нашу машину мы быстренько проширяли. Вот. А больше планов не было. И мне как-то все

равно: есть, нет, что будет...

Я, как выйду отсюда, не столько вмазаться хочу, сколько побыть со своими, пообщаться, поговорить. Побыть вместе с ними, в одной компании. Конечно, у меня есть старые друзья в

том районе, где я вырос, где мать с отцом живут. Только мне с ними как-то... Им что: пивка

попить, поболтать между собой, а мне это неинтересно. Это от наркотика, винт - он дает

взрослость. Вроде бы я и не заметил, как этот год пролетел. Во сне. И теперь, после сна этого, мне с прежними товарищами почему-то совсем неинтересно. Я себя таким старым чувствую, как будто мне лет двадцать пять уже...

Всего мы ожидали от этой жизни, но только не девятого вала детской беспризорности. Слово-

то забытое - «беспризорники»… Посмотрите внимательно на улицы, на вокзалы, автостанции, полутемные скверы: кто эти мальчишки и девчонки с быстрыми глазами и

чересчур свободными манерами. Да, дети. Еще - дети. Но уже дети - опасные. Растленные, с

малых лет готовые на все. Ибо чего еще можно ожидать от мальчишки, который с десяти лет

живет один на вокзалах в обществе бичей, бомжей, проституток и воров. Чего ожидать от

десятилетней девочки, подобранной на Подольском вокзале, девочки, которая уже ворует и

имеет половые связи...

У нас уголовная ответственность за нетяжкие преступления наступает с шестнадцати лет, а за

тяжкие - с четырнадцати. Значит, до шестнадцати лет можно воровать, особо не боясь...

Как бы ни хотелось сторонникам жестоких мер, но этот порог снижать нельзя, ибо тогда мы

повторим карательную практику двадцатых-тридцатых годов, когда у нас была введена

уголовная ответственность детей с двенадцати лет. Но нельзя закрывать глаза и на то, что

именно порогом уголовной ответственности детей пользуются взрослые преступники. Они

подбивают подростков на мыслимый и немыслимый «беспредел», говоря, что «им все равно

ничего не будет». И ведь верно. Не будет. Если, конечно, не считать «малолетки», то бишь

колонии для малолетних преступников в частности и сломанной жизни вообще...

Но ведь подростки чаще всего не думают. Даже не знают, не представляют, на что их

подбивают. И идут на все. Анаша, проституция, воровство и даже грабежи - это, простите

меня, еще «семечки». А теперь представьте себе наемного убийцу в возрасте тринадцати лет и

шести месяцев. Убийцу, который может сделать все, вплоть до сожжения жертвы заживо, - и

ему «ничего не будет», поскольку даже за тяжкие преступления уголовная ответственность

наступает только с четырнадцати лет. И представьте себе, кем он вырастет...

А у девчонок дорога одна - в проститутки.

Алине Сабитовой из Елабуги - шестнадцать лет. Кате Дерябиной из Казани - четырнадцать.

Оксане Федоренко из Иркутска - пятнадцать. Но их судьбы, их рассказы о себе страшно

одинаковые, словно под копирку. Прежде всего, конечно, неблагополучная семья. Мачеха или

отчим. Издевательства. Пьянство безобразное или «в меру». Случайные ранние половые

связи или изнасилование, оставшееся тайным, а потому и безнаказанным. Или и то, и другое

- вместе. Тусовки в своем городе, среди местных «крутых» и коммерсантов, но чаще всего -

просто среди местной шпаны. В своем городе «развернуться» малолеткам все-таки трудно: все

знают, родители, школа, милиция... И тогда, сговорившись, вдвоем-втроем девчонки сбегают

из дома, едут вроде бы мир посмотреть, себя показать. И конечно, в большие города -

Москву, Петербург... А там все просто. Там их моментально вербуют.

Делается это так. К девчонкам, в растерянности толкущимся на вокзале, подходит их

сверстница, а чаще всего девушка постарше. Она их, беспризорниц, определяет сразу по

неряшливости, неухоженному виду, поведению: смеси провинциальной робости и наглости

одновременно. И предлагает: «Девочки, хотите работать ?» А те уже знают, что сие

означает. Договариваются сразу, тут же. И взрослая девушка отвозит их на квартиру в Москве, как правило, на окраине, в большом жилом массиве. Квартира трехкомнатная. В каждой

комнате живут по три-четыре девочки. Там новоприбывших отмывают, покупают кое-какие