Измена. Не могу простить (СИ) - Ланц Лика. Страница 7

Глава 8

Он так и вёл меня домой — за руку. Кажется, я никогда не была так счастлива, как за этот очень короткий промежуток времени.

Во мне словно всё плавилось, мешалось, бурлило. Внутри всё обмирало. Не знаю, как я вообще переставляла ноги — всё тело будто не моё вовсе: размазанное, щекотное, мурашливое. В губах пульсировало, пальцы горели и покалывали.

Какой-то неизвестный сорт энергии, невероятной силы напряжение. Наверное, я ещё никогда не была к Андрею так близка физически. Так долго — точно.

Но перед подъездом я сама вырвала руку из его ладони.

— Ну, до свидания? — спрятала руки в карманы и сжала левую в кулак, чтобы сохранить тепло. Его тепло.

— Пока, Маш, — он зачем-то поправил мне волосы — дёрнул легонько за непослушный локон, что падал мне на глаза. — Помни всё, о чём мы говорили.

— Я помню, Сотников, помню, — получилось раздражённо, будто он мне смертельно надоел, и я мечтала только о том, как бы поскорее от него отделаться.

На самом деле, я не хотела, чтобы он уходил. Может, поэтому стояла перед подъездом, никуда не убегая. У меня ноги, наверное, клеем прочным примазали к асфальту.

— Иди, я подожду, пока ты в квартиру зайдёшь.

Я рассмеялась.

— Ты бы ещё до дверей меня довёл.

— Да, как-то не подумал, — свёл он брови и сделал шаг ко мне.

Я пихнула его в грудь.

— Ты как из другой планеты, Сотников! Никто меня не тронет! Иди уже домой, а?

И с этими словами я всё же отлепила себя и заскочила в подъезд. Бежала по ступеням вверх. И только на своей лестничной площадке прислонилась к стене и закрыла глаза.

Сердце выскакивало из груди. Губы жгло.

Как всё же он счастлив, думая, что опасности подстерегают девочек в тёмных подъездах. Тут меня вряд ли кто тронул. Я никому не позволяла себя трогать. И все дворовые мальчишки знали об этом и даже уважали.

Я ничем от них не отличалась — дитя улицы. Кроме одного, наверное. Я никогда не была легкодоступной. Они это поняли и приняли.

— Машка наша прынца ждёт, — ржал тот же Валерка Игнатьев, но всем, кто не понимал и пытался подкатывать, он без предупреждения давал в морду.

Против Игнатьева выступать — себе дороже. Это тоже знали все.

— Ей тринадцать, идиот, — учил он словами, пока недогоняющий подтирал кровавые сопли. — Хочешь попасть в колонию?

У Игнатьева папа юрист. И, видимо, воспитание не прошло мимо, просто где-то сломалось, а по каким причинам — никто не знал да и не интересовался. У нас в компании так было принято: не рассказываешь — никто в душу и не лезет. Важнее этого принцип, что мы стая. Нападаем вместе, защищаемся вместе. А по сути — каждый со своей бедой.

Можно и поплакаться. Но я не любила. Предпочитала строить из себя крутую, раскованную, дерзкую, оставаясь внутри неуверенной, ранимой, впечатлительной. Но за кучей хлама никто этого видеть не мог. Да и не пытался.

Но, наверное, тогда мне хотелось хоть как-то самовыразиться, что-то кому-то доказать. Что именно — я понимала смутно. Знала лишь одно: я не хотела проводить время дома. Поменьше. Не попадаться никому на глаза.

После той памятной ночи я не стала появляться на улице реже. Курить бросила. Сразу и окончательно. В дом Сотниковых всё же приходила. Не так часто, как хотелось. Я боялась надоедать. Страшилась привыкать. Стыдилась себя и своей семьи ещё больше, чем раньше.

С Андреем сталкивалась иногда. Но если уж случалось нам пересечься, то ловила его взгляд — задумчивый и словно испытывающий.

Он ни разу не заговорил о том случае, когда мы бежали, как зайцы. Ни разу не спросил, держу ли я слово.

Ему, по сути, было не до нас, мелких. Он готовился к экзаменам и поступлению в ВУЗ, и всё наше скудное общение ограничивалось в «привет, как дела?», но однажды я заметила его на улице, чуть в отдалении, и сердце чуть не остановилось.

— Постой! — нагнала я его на повороте.

Он убегать не стал — обернулся.

— Ты что, следишь за мной?

— Приглядываю, — не стал отпираться Андрей.

— И… давно ты так?..

— Иногда. Не всё время.

А мне казалось, я могу его почувствовать, узнать хоть ночью, хоть в толпе. Я даже не подозревала. Мне в голову не могло прийти, что он тратит время по вечерам, чтобы шпионить за мной.

— Не надо, Андрей. Это опасно.

— А девчонкам, таким, как ты, норм? — сверкнул он глазами. — Или ты думаешь, что я, в случае чего, постоять за себя не смогу?

Я как-то так и думала вообще-то. Ему не место здесь, на ночных улицах города.

— Это ничего не изменит. А со мной ничего не случится.

— А со мной так и подавно!

Он снова сверкнул глазами, но ещё не злился.

— Я это… ты не сердись, ладно?

Больше всего на свете я не хотела, чтобы мы поругались. Только не с Андреем.

— Я не просто так шляюсь. То есть просто, но… — пыталась подобрать я слова, чтобы помягче. А лучше вообще ничего не объяснять. Снова всё тот же стыд мучил меня и выворачивал наизнанку.

Я никогда и никому не рассказывала о семье. Ни в школе, ни на улице. К нам как-то классная руководительница пришла. Хорошо что днём. Я дверь ей не открыла. На цыпочках отошла и дышать боялась.

И школьный психолог пыталась со мной беседы вести, а я только мычала да куксилась. Было проще прикидываться дурочкой.

С Аней я тоже не была откровенной. Всё держала в себе. Так, иногда, проскакивало, в общих чертах. А тут Андрей… лучше язык себе откусить, чем выплеснуть боль, стыд, коросту, что сидела глубоко внутри, мешала дышать и жить. Да разве можно рассказать о собственном болоте мальчику, на которого я дышать боялась?

— Это неправильно, Маш, — стукнул он кулаком по дереву. — Не должно так быть! Дети не должны жить на улице!

— Я не ребёнок! — выпрямила спину. Обидно. Больно. Не вздохнуть.

— Тебе тринадцать. Как нашей Ане. И я даже не представляю… — махнул он рукой и не стал договаривать.

Да и так понятно.

— Вам просто повезло. Никто из нас не выбирал родителей. Они решали, появиться нам на свет или нет. Не спрашивали. Ни тогда, ни сейчас. Вряд ли кто скажет: хочу жить, как ты. В моём случае. Так что…

Я тоже махнула рукой.

— Не переживай. Как-то выкарабкаюсь, — улыбнулась криво, не желая показывать, как мне плохо сейчас. И из-за этого разговора, и из-за того, что я для него — всего лишь ребёнок, подруга его сестры.

Приятно, что он беспокоится. Мальчики в семнадцать думают совершенно о другом. Но это же Андрей Сотников. И я гордилась, что он не похож ни на кого из моих знакомых, пусть и не имела на это права.

— Постарайся, Маш, — попросил Андрей очень серьёзно, — выкарабкайся, не дай себя сломить никому. Я буду в тебя верить.

Глаза обожгло слезами. Он верил в меня! А значит, я не должна подвести! А значит, я из кожи выпрыгну, но докажу, что смогу!

Глава 9

Жизнь словно остановилась и одновременно полетела вперёд с бешеной скоростью, когда Андрей окончил школу и уехал учиться.

Нет, мы изредка виделись: он приезжал домой на выходные. Вначале — каждый раз, позже — реже. А я… иногда позволяла себе такую роскошь — приходить к Сотниковым в субботу или воскресенье. И не только потому, что стало невмоготу ещё больше чем раньше, а чтобы увидеть Андрея.

Моя влюблённость походила на болезнь. У меня даже температура подскакивала, когда его видела. И озноб по телу. И губы пересыхали. А внутри ёкало так, что я боялась: если кто присмотрится — поймёт, что я по Сотникову не просто сохну, а с ума схожу.

Но мне необходимы были эти встречи — мимолётные, для него ничего не значащие. Я дышала, когда он находился рядом. Я напитывалась кислородом, чтобы жить дальше и идти к мечте.

Я не стала хорошо учиться. Ну, то есть до Ани мне всё равно было далеко. Но в общем целом — да, изменила отношение к обучению, сосредоточилась на важных для меня предметах, потому что уже в тринадцать знала, чего хочу.