Человек с той стороны - Орлев Ури. Страница 33

Мы вытащили всех, кого еще можно было вытащить. И тогда те, кто толпился во дворе, пошли к воротам. И нам велели идти с ними — там есть другой бункер. Кто-то сказал: «Нас туда не впустят, это бункер для богатых», а другой голос откликнулся: «Пусть только посмеют!» И в этом голосе слышалась угроза.

Я попросил какого-то молодого мужчину помочь мне отделить пана Юзека от немца. Но и вдвоем мы не смогли этого сделать. Однако потом к нам присоединился еще один пожилой человек, и втроем мы наконец их разъединили. Они даже не спросили, откуда взялся этот немец. Только стали искать его пистолет. Но кобура была пуста, а самого пистолета нигде не было видно. Они позвали меня с собой. Но я остался. Я хотел оттащить пана Юзека от горящего дома. И они ушли. А из-под земли, из обвалившегося бункера все еще слышались глухие стоны. Но проникнуть туда сквозь груду развалин было невозможно.

Обстрел продолжался. Но мне казалось, что это происходит где-то далеко и никак не касается меня. Даже голоса доносились как будто издалека. Я все пытался стереть кровь с лица пана Юзека. Потом закрыл ему глаза и подумал, что нужно его похоронить. Я не мог просто так оставить его здесь, во дворе.

Однажды мне уже приходилось стоять возле мертвого человека. Но тогда я был маленький. Это произошло, когда умерла моя старая тетка. Помню, как я боялся. Но и тогда я думал о том же: о ее душе. Здесь ли она еще, на земле, или уже поднялась на небо? Потом я еще долго просыпался по ночам от страха и смотрел в углы комнаты — не притаился ли там кто-нибудь. Потому что думал, что ее душа кружится возле моей кровати.

Я начал было молиться, но тут же остановил себя. Ведь эти наши молитвы не подходили для умершего еврея. Но других молитв я не знал, а не помолиться за него я не мог, и поэтому снова начал молиться. Теперь я для него больше ничего не мог сделать.

А потом я все-таки поднял его. Взвалил себе на спину и побрел. На самом деле я не совсем понимал, что делаю. Только чувствовал, как моя одежда постепенно намокает от его крови — сначала на плечах, потом на спине и ниже.

Я миновал еще один двор, где лежали несколько полуобгоревших трупов. Но на домах вокруг не было следов пламени. Все они уцелели. Возможно, эти люди сгорели в каком-то укрытии и их вынесли сюда. А может быть, они сами покинули загоревшиеся укрытия и вышли наружу, а немцы убили их во дворе. Я уже видел такие картины в тридцать девятом году, когда немцы бомбили Варшаву перед тем, как захватить ее.

Я не имею ни малейшего понятия, как я шел. Куда входил, откуда выходил. Не помню. Просто шел. А тело пана Юзека на моей спине становилось все тяжелее. И сверху, надо мной, было много дыма. Но внизу стояла тишина. Я даже не могу вспомнить, продолжался ли все это время артиллерийский обстрел. Не знаю, сколько времени я шел — пять минут, час или всего минуту. Но в конце концов я добрался до каких-то ворот, прошел через них и почти столкнулся с бегущим куда-то человеком. Поначалу он попытался разминуться со мной, но вдруг остановился и спросил:

— Ты Мариан? Сын Антона? Я как раз тебя ищу.

Кажется, я сказал ему, что да, я Мариан. Когда он понял, что я несу мертвого, он стал уговаривать меня оставить его.

— Где? — спросил я.

Он показал в угол двора.

Я отказался:

— Я понесу его с собой.

Я не мог покинуть пана Юзека.

Тогда он сказал мне:

— Антон не хочет выводить людей, как обещал, пока тебя не найдут. И мы все бросились тебя искать, потому что времени совсем мало. Грузовик подъедет к условленному месту ровно за тридцать минут до начала комендантского часа. Ты понимаешь, что я тебе говорю? Он не выведет людей, пока я не доставлю тебя к нему, живым или мертвым. Он хотел сам тебя искать, но пан Просяк не пустил, боялся, что он не вернется. И послал нас на розыски.

И вдруг я понял: Антон пришел. И подумал, что у меня еще есть надежда вернуться и увидеть маму. Антон пришел, чтобы вывести меня из ада.

Этот человек сказал раздраженно:

— Ну чего же ты стоишь столбом? Пошли быстрее!

И потащил меня за собой прямиком в тот бункер, куда мы вышли с паном Юзеком из канализации этим утром. Двери бункера были открыты нараспашку, и люди вышли подышать свежим воздухом. Они выглядели ужасно. Но по их взглядам я понял, что сам выгляжу еще страшней. Может быть, из-за налипшей на меня крови. Но это была не моя кровь. Два человека сняли с моей спины тело пана Юзека. Это было нелегко. Наши одежды слиплись, и их пришлось отдирать. А потом они положили его на землю, и я снова сел возле него. Но тут ко мне подошли пан Просяк и Антон. И я сказал им:

— Я хочу похоронить пана Юзека.

Антон разозлился:

— Ты не знаешь, что говоришь, Мариан! Мы должны вывести отсюда больше двадцати человек. Если мы не выйдем через десять минут, то не успеем вовремя к грузовику. Ты слышишь, что я тебе говорю?!

Очевидно, я не реагировал на его слова, потому что он приблизил ко мне свое лицо и снова сказал:

— Мариан, это я, Антон, твой отец…

— Папа, — сказал я, — мы должны похоронить пана Юзека, иначе я не могу уйти отсюда.

И вдруг он понял. Выпрямился и сказал:

— Пан Просяк, мы должны похоронить этого человека.

Пан Просяк на миг задумался.

— Мариан, мне известно, что руководство решило завтра рано утром похоронить Михала Клепфиша по военному обряду. Если это произойдет, я тебе обещаю, что мы похороним твоего друга рядом с ним. Я клянусь.

Я поверил ему.

Позже я узнал, что Михал Клепфиш действительно был похоронен на следующий день, в четыре часа утра, в палисаднике, что во дворе дома тридцать четыре по Свентоярской. На похоронах был произведен один выстрел как воинский залп почета. Через год генерал Сикорский от имени Польского правительства в изгнании наградил его посмертно орденом Воинской доблести. Я узнал также, что это вызвало резкие возражения со стороны правых кругов в Лондоне, где находилось тогда это правительство, и в самой Польше. Они сочли это «осквернением» высшего польского ордена.

Но мне так и не удалось узнать, был ли вместе с Клепфишем похоронен еще кто-нибудь.

Один из обитателей бункера спросил пана Просяка, можно ли уже людям подняться в свои квартиры. Пан Просяк сказал, что только через час, и крикнул людям, которые собирались уйти с Антоном, чтобы они немедленно приготовились в путь. Мне дали попить. Кто-то предложил мне поесть, но я не мог глотать. У меня стиснуло горло. Я начал стягивать себя одежду, пропитанную кровью. Мне было холодно. Пан Просяк принес мне плащ и дал укрыться. Я вдруг вспомнил:

— Пан Просяк, в карманах моих штанов две пачки денег пана Юзека.

— Хорошо, — сказал он. — Я позабочусь об этом.

Вернулся Антон. В руках у него был пакет, завернутый в клеенку. Он отвел меня в сторону и спросил, пришел ли я в себя. Я ответил, что я уже в порядке. Тогда он спросил, знает ли кто-нибудь еще, кроме пана Юзека, место входа в канализацию в нашем доме. Я не сразу понял, о чем он говорит. Потом сказал, что нет, никто больше не знает.

— Почему ты, холера тебе в бок, не рассказал мне все? Я бы сам привел его сюда. Ведь я же все равно должен был пойти.

— О чем ты говоришь?! Тебя же не было дома! А кроме того, я вовсе не собирался здесь оставаться, это все из-за взрыва, который перекрыл обратную дорогу…

Я весь дрожал, несмотря на плащ. У меня стучали зубы. Антон пошел за одеялом, закутал меня и велел прилечь.

Я лег.

— Ты в шоке, — сказал он. — Это пройдет.

— А кроме того, — добавил я, — ты не повел бы его. Ты бы не привел его к нашему дому, не стал бы рисковать…

— Не говори глупости, Мариан. Я знаю много входов. Мне совсем не нужно было заходить именно из нашего дома, понимаешь?

Он сунул мне в руки сверток, завернутый в клеенку.

— Слушай внимательно, — сказал он. — В этом свертке чистая одежда, в которой ты должен выйти, когда мы дойдем до Гжибовской. Ты должен держать его в руках всю дорогу. А там, где мы пойдем по воде, держать над головой, понял?