Человек с той стороны - Орлев Ури. Страница 35

Потом Антон стал прятать свой пистолет, и в эту минуту мы услышали, как наверху подъезжает и останавливается грузовик.

Все вздохнули с облегчением, и кто-то спросил:

— Это всё?

Антон ничего не ответил. Только перекрестился. Я тоже. И тогда он поднял крышку люка.

Все произошло молниеносно. Прошла, наверно, целая минута, пока кто-то заметил, что происходит, и несколько человек подошли поближе. И я уже стоял среди них. Я думаю, что все они только что вышли из трактира пана Корека и направлялись домой. К счастью, я не увидел среди них пана Щупака. Вряд ли они видели, как я выхожу из люка, хотя кто-нибудь, возможно, и приметил Антона, который вылезал следом за мной. Позже выяснилось, что один из этих людей действительно его видел, но не опознал и подумал, что какой-то усатый поляк пришел откуда-то с улицы открыть евреям люк. Антону помогло и сумеречное время, и укрывшие небо облака. Меня-то они узнали сразу.

Двое еврейских парней стояли около люка с пистолетами в руках и смотрели вокруг. Девушка осталась внутри. И тут вдруг раздался крик:

— Это евреи! Евреи!

Но я не думаю, что именно этот крик привлек двух немецких мотоциклистов, которые вдруг развернулись в нашу сторону. Скорее всего, это было просто невезение. Но парни тут же открыли стрельбу. Тем временем последние люди, вышедшие из канализации, бежали к грузовику, который уже тронулся с места. Люди из кузова протягивали им руки, помогая забраться наверх. А любопытствующие при первых же выстрелах разбежались во все стороны.

Я со своим свертком побежал в сторону трактира. Антон бежал за мной. И вдруг я почувствовал, что его нет. Я обернулся и увидел, что он бежит обратно. Я тут же нырнул за кусты и попытался понять, что происходит.

Один из еврейских бойцов лежал на дороге. Не знаю, лег он сам, для удобства стрельбы, или подхватил немецкую пулю. Антон с пистолетом спрятался за столбом объявлений. Оба немца были ранены. Один, может быть, даже убит, потому что лежал неподвижно и молча. А вот другой все кричал и ругался по-немецки, пока его мотоцикл продолжал тарахтеть рядом с ним. Потом второй еврейский парень выстрелил в него, и он замолчал. Тогда этот парень вместе с Антоном подбежали к нашему сопровождающему, который лежал на земле, наклонились над ним и перевернули. Антон потом сказал мне, что пуля попала ему в голову. Второй парень схватил пистолет своего мертвого товарища и скрылся в люке. Антон закрыл за ним крышку и побежал в мою сторону. И только тогда я увидел, что он сильно хромает. Когда он добежал, я хотел было поддержать его, но он сказал, что дойдет сам. Мы не сговариваясь знали, что должны идти на задний двор трактира.

Пан Корек, похоже, увидел нас из окна: он вышел через заднюю дверь и, когда мы подошли, был уже во дворе. Антон велел мне отдать девочку пану Кореку и объяснил, куда ее отнести, прежде чем она проснется, иначе могут возникнуть проблемы. И добавил, что сам он этого сделать не сможет, потому что его ранили в ногу. Пан Корек принял девочку из моих рук. Он так смешно держал ее, как будто никогда не держал на руках младенца.

Потом он спросил:

— У нее есть имя или какие-нибудь бумаги?

— Что-то там было прикреплено булавкой, — сказал Антон, — но наверно упало по дороге. Скажи настоятельнице, что я сам принесу деньги.

На самом деле эти бумаги были в моем кармане. Для пущей надежности я решил передать их маме. Мне хотелось, чтобы после войны евреи смогли ее найти. И вдруг я подумал: «Как же они узнают, кому принадлежат эти бумаги? Нужно назвать какое-нибудь имя».

И торопливо сказал пану Кореку:

— Ее зовут Юлия-Тереза.

Он улыбнулся и сказал:

— Хорошо, пан крёстный, я так и скажу в монастыре матери-настоятельнице.

Я был горд своей находчивостью.

Потом я помог Антону забраться в прицеп нашего трехколесного велосипеда, и тогда он попросил меня сбегать в трактир и принести ему одеяло и немного водки. Я побежал через склад и кухню и принес ему все.

Антон укрылся одеялом, пощупал свою ногу и вздохнул. Потом выпил немного из бутылки, которую я принес, а немного плеснул на себя.

— Что ты делаешь? — удивился пан Корек.

— Положись на меня, — ответил Антон и содрал с себя усы. — Они наверняка поставят заслоны еще до того, как мы вернемся домой.

И я повез его, как возил всегда по воскресеньям. Правда, это не было воскресенье, и надежда могла быть только на знакомых польских полицейских. Теперь я понял, почему Антон плеснул на себя водку.

И он был прав. Какой-то стукач наверняка уже сообщил в полицию, потому что всю дорогу до дома мы слышали вдали сирену скорой помощи, а вскоре наткнулись и на четырех полицейских, которые перекрыли улицу.

Я не колеблясь повез Антона им навстречу. И молился про себя. Они было скомандовали нам остановиться, но потом один из них воскликнул:

— Так ведь это Мариан!

А другой, стоявший подальше, засмеялся:

— Вонь аж сюда доходит. Что это случилось, сын мой, что твой отец стал напиваться и во вторник?

— Здравствуйте, пан полицейский, — сказал я. — И правда, новая беда. Но я надеюсь, это у него в порядке исключения. Один разок. Хотя дома он все равно свое получит…

Они расхохотались и дали нам проехать.

Услышав мой свист, каким я обычно свистел по воскресным вечерам, мама поначалу растерялась и не знала, что делать. Потом я услышал, как она торопливо бежит по ступенькам. Но эту поспешность соседи могли объяснить себе тем, что ее — как и их, наверно, — удивил необычный для Антонова пьянства день. Я шепнул ей притвориться, что все в порядке, и она немедленно вошла в роль. Так что мы вряд ли вызвали у соседей подозрение. Они, как обычно, из уважения к маме сделали вид, будто не слышат и не видят, как ее сын выгружает из коляски ее пьяного мужа. Я даже шепнул Антону, чтобы он на всякий случай запел какую-нибудь пьяную песню. Но он не захотел.

Когда дверь за нами закрылась, мама, рыдая, обняла меня и начала мне выговаривать, как я мог так ужасно с ней поступить. Но Антон почему-то не вставал, как будто и на самом деле был пьян. Мама подбежала к нему, увидела пистолет и стала с большим беспокойством ощупывать мужа.

— Это ничего. Только нога, — сказал он. — Главное, мальчик уже здесь.

Она хотела его обнять, но он застонал от сильной боли, и мы увидели, что обе штанины у него на ногах пропитаны кровью.

Только на следующий день, после того как я рассказал маме, что в действительности всего лишь хотел отвести пана Юзека в гетто и вернуться домой, она перестала меня укорять. Потом я пошел к бабушке попросить, чтобы она позвала к Антону врача из польского подполья. Мне пришлось и бабушке рассказать все по порядку. С самого начала. Бабушка очень жалела пана Юзека и сказала, что пойдет в костел зажечь свечу ему в поминовение, хотя он и был евреем.

После того как врач удалил у Антона две пули и еще осколок асфальта из другой ноги, отчим сразу почувствовал себя лучше и через несколько дней был уже готов в дорогу. Потому что тем временем мы решили, что на дни Пасхи покинем город. И даже после праздника, может быть, останемся еще на немного в деревне у его сестры. И не только потому, что мы боялись доносчиков, которые, возможно, распознали нас, когда мы выходили из канализации. Мама сказала, что не может больше выносить вид горящего гетто и слышать разговоры в городе.

Я все-таки пошел к стенам гетто — посмотреть снаружи, что там происходит. Нет ничего страшнее, чем видеть горящих людей, которые выпрыгивают из окон, но я должен был пойти посмотреть. Может быть, потому, что какая-то часть меня осталась там внутри, с евреями. А может быть, еще и затем, чтобы посмотреть, что могло быть со мной.

Дома горели. Люди были в ловушке. Тех, кто пытался спастись, расстреливали немцы и их помощники. А были люди, которые просто бросались вниз, чтобы быстрее избавиться от страданий. С того места, где стояли мы все — поляки, пожарные и немцы, — я видел, как взрослый человек вышел на балкон с двумя детьми. Все вокруг него было охвачено пламенем. Он завязал детям глаза платками, сбросил их вниз одного за другим — балкон был на пятом этаже, — а потом прыгнул вслед за ними.