Его искали, а он нашелся (СИ) - Kadavra Avada. Страница 361

Пятерка обороняется, раз за разом отбивает атаки щупалец, выжигает воздух вокруг и воссоздает его уже нормальным, ставит замкнутые поля, что не дадут твари развернуть собственные. У них действительно много амулетов, пусть даже тварь уже завладела той их частью, что была отдана в руки простых штурмовиков. Тварь может победить в любой момент, просто задавив врага волшебством, преодолев все их отчаяние голой мощью, но она не торопится, не спешит, растягивая удовольствие.

Первым не выдерживает вооруженный двумя мечами, - коротким и длинным, - полуэльф, роняя оземь сияющие Светом клинки, трясясь в припадке и игнорируя попытки Милосердника спасти Мастера Клинка. Судороги все усиливаются, Джагернаут прикрывает всю команду скопом, два боевых мага усиливают натиск, перенимая на себя часть нагрузки неспособного держать темп фехтовальщика. А тот блюет, невозможно широко раскрыв порвавшийся в щеках рот, выблевывая собственное тело целиком - сначала внутренности, потом мышцы, потом скелет и, наконец, мозг.

Удар флера, ментальный крик Липкости заставляет соратников промедлить, прежде чем сжечь выблеванное и опустевшую кожу того, что было их другом. Это стоит им еще одной жизни, когда пустая кожа рывком сближается с целителем, попросту надеваясь на него, подхватывая два своих меча, одним взмахом отрезая руку Арканисту и ныряя в стену слизи. Хохот твари глумлив и счастлив, ведь попытавшись отбить тело целителя и бенефика, они прошляпили момент, когда выблеванные внутренности наполнились слизью, собрались в нового монстра и слились в одно с лишенным руки магом, набросившись и подмяв под себя мага второго, проигнорировав едва слышный на фоне чавкающей какофонии всхлип и толстенное ледяное копье, пробившее сначала уродливое творение Липкости, а следом и потолок обступившего их центрального холла. Буквально обступившего, ведь пятерка сумела ранее вырваться из узилища ставших смертельными стен, но тварь перетащила стены вслед за убегающими игрушками.

Оставшаяся одна тавра вопит от невозможной ярости и боли потери, отбрасывает в сторону щит, перехватывая обеими руками молот, готовясь отдать столько ярости, сколько сможет. Представительница крайне редкого подтипа зверолюдов, давно считавшая команду своей семьей даже не мыслит о том, чтобы бежать или отступать, стремясь лишь принести твари как можно больше боли, прощаясь с погибшими на могиле их убийцы, не замечая жадных вдохов и того, что вместе с этими вдохами попадает в ее тело.

С очередным рычащим воплем берсеркера она отбрасывает подальше молот, срывая с себя сначала нагрудник, затем латные перчатки, затем кольчугу и поддоспешник, оставаясь с обнаженной грудью, как и у всех тавров - весьма громадной. Только сейчас эта выдающаяся характеристика, про которые расистских шуточек придумано больше, чем листьев на отдельном дереве, понемногу увеличивается еще больше. Тавра рычит и злобно скалится под глухим шлемом, с мстительным наслаждением начиная доить свое коровье вымя, истово считая, что именно так нанесет кровному врагу наибольший урон. Джаггернаут издает торжествующий вопль, когда достигает своей цели, забрызгивая все вокруг своим же молоком и соками, кончая и не замечая, как постепенно погружается в ставший вязким пол, зато точно заметив, как один из ранее безнадежно утерянных для нее соратников, - тот, который Арканист, - появляется рядом с ней в компании с каким-то смутно знакомым мужчиной из состава той сотни, какую им приписали в усиление.

Весь мир уставшей от крови и потерь воительницы сузился до двух милашек, любезно принявшихся опустошать столь приятно переполненную грудь, а зверодева звучно и непристойно стонет, закрывая глаза, чтобы уже не открыть их никогда... по крайней мере, не открыть их собой прошлой, ведь Липкость Совращения найдет место и время для новой игрушки - он давно-давно не играл в коровок с таврами. То учитель заберет, то интригами выхитрят желанную душу, то вместо тавры попадется тавр, что тоже неплохо, но даже сменив тем пол, оно все равно помнит, чем были эти игрушки изначально. Или не помнит, кто знает? Оно и само могло поменять воспоминания себе же, чтобы не портить игру, делая удовольствие более цельным, правильным, так что неизвестно, сколько раз оно так уже делало.

Дуэль воителей, особенно сильных и уже научившихся этой силой управлять, часто бывает красивой - выверенность движений, грация хищных зверей и мощь, триумф искусства убивать. Это, конечно, частности, ведь из подобного правила исключений, возможно, больше, чем подтверждений. В то же время, битвы классических чародеев чаще всего красочные, завораживающе масштабные, особенно если за этим наблюдать издалека, а не находясь в центре той местности, что стала точкой поединка. Будь это сражение накоротке, стандартный магический поединок или побоище на сверхдальней дистанции, трудно не восхититься потокам стихий, планарных проявлений и чистому волшебству во всех его формах.

Но есть и такие сражения, которые красочностью не отличаются, причем не всегда это сражения мастеров тихой смерти, совсем не всегда. Есть такой тип магии, делимый на множество подтипов и разделов, что не имеет вообще никакого проявления, целиком и полностью проходя вне жадных глаз наблюдательной публики, которая и вовсе не подозревает о самом сражении. Или не успевает удивиться, как становится лишь очередной жертвой такой вот битвы. Менталистика, сновидчество, аниматургия, позиционика... список можно продолжать долго, как и список архетипов, которым подобные виды волшебства доступны из-за связи с определенными планами или благодаря личной сноровке. В конце концов, если вам так нужна классификация всего и вся, обратитесь к Академиумам Нейтмака, там подобную схематику любят.

Р'Арнристаль сражения не любил, как не любил и вообще весь мир скопом и по отдельности, но сражаться ему приходилось даже слишком часто, пожалуй, всю его жизнь. Боевые менталисты встречаются крайне редко, просто в силу неприспособленности такой магии к прямому бою. К тому моменту, когда маг разума достигнет нужной планки, начав создавать конкуренцию боевым архетипам на их же поле, его сотни раз убить успеют. Тем не менее, исключения случались даже слишком часто - спустись-ка в Города-Ульи щупальцемордых людоедов, чтобы осознать, насколько опасно недооценивать то волшебство, что не стремится проявить себя красочными вспышками да оглушающим грохотом.

Сражаться Р'Арнристаль умел, пришлось освоить эту науку примерно тогда же, когда в порыве подросткового максимализма сбежал из дома, не желая быть слугой без права достигнуть подлинных вершин. Его семейство, как можно легко понять из имени отпрыска, относилось к тем, кого заносчивые ушастые змеи называют Колосьями, грубо говоря, приближенными и доверенными слугами. Теперь, с точки зрения прожитых лет, старый зверолюд понимает, что можно было и не бежать никуда. Жизнь колоска легка, проста и понятна, потому что уже есть место, куда тебя пристроят, уже есть работа, служба и понимание нужности этой службы. Все духи волчьи ему свидетелями будут, на "свободе" ему пришлось куда тяжелее, чем в таких кандалах. Многие и многие его знакомые руку бы отдали, чтобы обеспечить себе или своим потомкам такое теплое местечко, из какого он в гордыне своей убежал.

Да, он добился многого, многое совершил, доказал себе и миру свое превосходство, но счастье от того так и не получил. Пришло, под старость лет, понимание того, что все его сражения, потери, возвышения и прочие шаги по лестнице без конца были, как бы это сказать помягче... топтанием на месте. Не нашел он в жизни того, за чем когда-то ушел из дома, попал в розыскные листы Извечного Леса, воевал на границе с Алишаном, Нейтмаком, Извечным Лесом, опять же, и даже стал персоной, подлежащей немедленному уничтожению на территории Зайнберга и еще пяти мелких королевств.

Магистр Магии Разума, Псиманант и Шепчущий Душам, шесть десятков ступенек к бесконечности, двести сорок три с небольшим придатком прожитых лет, но все равно он ощущал, что лучше бы ему было не выеживаться, а принять службу и помереть где-то после восьмого десятка в окружении внуков и сыновей. Кризис могущества - довольно известная в крайне узких кругах проблема, которая многих выдающихся (к коим он себя причислял без лишней скромности) личностей сводила то в могилу, то в бутылку, то в отшельники.