Обольщение - Джойс Бренда. Страница 8

А потом эта женщина вдруг четко предстала перед Домиником, склонившись над ним. Он мельком увидел те самые золотисто-каштановые волосы, ее светлый облик, платье цвета слоновой кости.

Она тихо произнесла по-французски:

– Месье?

Доминик узнал звук ее голоса. Да, именно эта женщина ухаживала за ним, это был не сон.

Он никак не мог понять, кто же она – друг и союзница? Сможет ли он защититься в случае необходимости? Бежать? Он был так измучен, так слаб! Кто же эта незнакомка, почему она заботилась о нем весь тяжкий период его страданий? Может быть, она была подругой Мишеля? Как же Доминик стал ее подопечным? После долгих раздумий он решил наконец дождаться, пока женщина выйдет из комнаты – рано или поздно она оставит его одного, тогда и можно будет оценить, в насколько затруднительное положение он попал. Итак, первым вопросом на повестке дня стояло тщательное обследование комнаты, а потом и всего дома. Доминик должен был определить свое местонахождение. Ну а кроме того, ему требовалось оружие, чтобы защититься.

Впрочем, эта женщина могла быть здесь не одна. Ей наверняка помогали друзья, соратники. Когда она уйдет, кого-то другого могут прислать сторожить раненого, и этим кем-то вполне может оказаться крепкий мужчина.

Доминик полностью открыл глаза и встретился с встревоженным взглядом серых глаз женщины.

Она сидела в кресле, приставленном к изголовью кровати, на ее коленях лежал планшет для письма, в руке угадывалось перо. Вздрогнув, женщина прошептала по-французски:

– Месье, вы очнулись?

Доминик не собирался отвечать ей – пока. Вместо этого он быстро окинул взглядом окружающее пространство. И увидел, что лежит на узкой кровати в совершенно незнакомой ему комнате. Спальня была скромной, просто обставленной, и было трудно определить, находится он в доме буржуа или аристократа. Если речь шла о последнем, то хозяин, очевидно, разорился и дошел до крайней нужды.

Единственное окно пропускало дневной свет: день только начинался. Солнце источало тусклое, слабое сияние, нисколько не напоминавшее яркий летний солнечный свет в долине Луары.

Как же Доминик очутился в этой спальне? Действительно ли его переправляли на повозке, а потом – кораблем, или это был лишь сон? Черт возьми, он не мог вспомнить ничего из того, что произошло после выстрела в переулке Нанта! Единственное, в чем Доминик был сейчас уверен, – так это в том, что он находится на побережье – но каком? Его могло занести в Гавр или Брест – так он думал, хотя и с большим сомнением. С тем же успехом он мог оказаться в Дувре или Плимуте. Но даже если Доминик попал в Англию, ему следовало хранить тайну своей личности. Никто и никогда не должен догадаться, что он был британским агентом.

Но эта женщина говорила с ним по-французски.

И она заговорила снова. Доминик буквально застыл на месте, сосредоточиваясь на женщине, пока она повторила то, что уже произносила ранее.

– Сэр, вы очнулись?

Ее лицо горело румянцем, в глазах застыл вопрос. Несмотря на то что она бегло говорила по-французски, в ее речи ощущался легкий акцент. Доминик уже не сомневался в том, что рядом оказалась англичанка. И это должно было принести облегчение – если не считать того, что она говорила на французском, а это Доминику решительно не нравилось. А вдруг в ее жилах текла часть французской крови, как и у него самого? Или эта женщина по какой-то причине сочла его французом? Возможно, знала Доминика, когда он работал под прикрытием? Интересно, известна ли ей правда – или хотя бы какая-то часть истинных сведений о нем? Каковы ее политические симпатии? Если бы только он мог вспомнить чуть больше!

И почему, черт побери, он оказался совершенно голым под тонкими простынями?

Женщина внезапно поднялась с места. Доминик настороженно следил за тем, как она прошла через комнату, отметив, что ее фигура была весьма привлекательной, хотя это сейчас не слишком его заботило. Эта незнакомка могла быть союзницей, но точно так же могла оказаться и врагом. А Доминик сделал бы все, что необходимо, ради выживания. Даже мог бы обольстить ее – такой вариант не стоило исключать.

Теперь он наблюдал за тем, как женщина положила планшет и пергаментную бумагу на стол, опустив перо в чернильницу. Потом взяла кусок ткани и погрузила его в миску с водой. Доминик между тем еще сильнее сосредоточился. Туманные картины перед глазами сфокусировались, став более четкими, и перед раненым предстало изображение этой женщины, склонившейся над ним и обтиравшей его тело влажной тканью… Он видел ее лицо, оказавшееся так близко к его лицу, когда он собирался ее поцеловать…

Да, он поцеловал ее. Доминик был абсолютно уверен в этом.

Его интерес стал острее. Что же произошло между ними? В любом случае это, безусловно, было ему только на руку.

Женщина вернулась, ее лицо было бледным, лишь чуть розовели щеки. Она уселась, выжимая тряпку, и Доминик снова взялся пристально наблюдать за ней, гадая, что же она сделает дальше. Близкое присутствие незнакомки невольно взбудоражило его тело.

Во Франции, каждый день проживая на грани смерти, Доминик утратил все моральные нормы, на которых был воспитан. В его постели перебывало великое множество француженок: некоторые – красивые, некоторые – нет, и по пальцам можно было перечесть тех, чьи имена он знал, не говоря уже о тех, кого он помнил. В конце концов, жизнь коротка – очень коротка. Он даже пришел к выводу, что благонравное поведение становилось совершенно бесполезным во время войны и революции.

Мысленные образы, заставившие Доминика пробудиться, ни на мгновение не покидали его, маяча на задворках сознания, настойчиво его преследуя. Та разгневанная, яростная толпа, залитая кровью улица, а потом и кровавая река в Сомюре. Семья, принявшая смерть от гильотины на его глазах, священник, умерший на его руках… Нравственность Доминика умерла давным-давно, возможно вместе с Надин. Секс был развлечением, спасением, потому что смерть казалась единственным элементом уверенности в его жизни.

Уже завтра кто-то из политических противников мог убить его.

Уже завтра разгневанная толпа могла вытащить Доминика из этого дома и забить его камнями до смерти, либо с тем же успехом его, закованного в цепи, могли вести мимо одобрительно кричащего скопища людей к гильотине.

Женщина слегка улыбнулась и положила прохладную ткань на лоб Доминика. Он вздрогнул, удивив как ее, так и самого себя. А потом схватил ее за запястье:

– Qui êtes vous?

«Кто вы?» – машинально перевел ее вопрос Доминик.

Женщина говорила с ним по-французски, поэтому он решил отвечать ей на том же языке. До тех пор, пока он не узнает, где находится сам и кем является эта незнакомка – а заодно и поймет, насколько безопасно раскрывать свою личность, – он будет просто следовать ее примеру.

У женщины перехватило дыхание от неожиданности и волнения.

– Месье, вы пришли в себя! Я так рада!

Доминик не выпустил ее запястье. Вместо этого он притянул ее ближе к себе, вниз, ощущая, как сердце отчаянно колотится от страха. Он ненавидел этот информационный вакуум; он должен был узнать, кто эта женщина и где он очутился.

– Кто вы? Где я?

Женщина, казалось, замерла, теперь их лица разделяли считаные дюймы.

– Я – Джулианна Грейстоун, месье. Я заботилась о вас. Вы находитесь в моем фамильном доме, и здесь вы – в полной безопасности.

Доминик внимательно смотрел на нее, не позволяя себе расслабиться. Тот факт, что женщина упомянула о безопасности, означал: она что-то знает о его деятельности. Иначе с чего ей предполагать, что ему может грозить нечто страшное? И от кого, по ее мнению, он может ожидать этой угрозы? От якобинцев? Или от кого-то конкретного – вроде того наемного убийцы из Нанта?

А вдруг она считает, что опасность исходит от его собственных союзников? Может быть, она считает его французом, который может пострадать от рук англичан?

Где находится ее фамильный дом: в Англии – или во Франции? И почему она по-прежнему говорит с ним на французском языке?