Тебе больно? (ЛП) - Карлтон Х.Д.. Страница 81

— Ее звали Сойер. Сойер Беннет. Мы были... были друзьями, я думаю. Она много рассказывала мне о своей жизни. Но она... она всегда плакала и кричала, чтобы ее отпустили. Однажды ночью все прекратилось, и я больше никогда ее не видела.

Слезы наполняют мои глаза, и моя нижняя губа дрожит. Хотя причина моих слез надуманная, я действительно чувствую, что убиваю себя и того, кем я была раньше. Это эмоция, которой я не могу дать название.

Горе, я полагаю.

Может быть, и облегчение.

Я фыркаю, сжимая руки, чтобы унять дрожь.

— Папа не сказал нам, что случилось, но у меня сердце разрывалось от того, что я потеряла ее, поэтому я стала рыться в его вещах, чтобы выяснить причину, — пролепетала я, мой голос был хриплым от непролитых слез. — Я... нашла это.

Я сдвигаюсь и лезу в задний карман, достаю письмо и дрожащей рукой протягиваю его офицеру.

Мое сердце бьется так сильно, что я чувствую его в ушах. Бэнкрофт нахмурила брови, открывая письмо и начиная читать его.

Ложь никогда не была худшим из моих грехов, только первым из них.

В тот день, когда я сказала родителям, что Кевин Джеймс Беннетт насиловал меня, мать ударила меня по лицу, а отец потребовал, чтобы я извинилась за ложь о чем-то таком больном.

Они смотрели на меня так, как будто я была насильником. Как я посмела разрушить нашу идеальную маленькую семью этой подлой ложью? Как я посмела обвинить в этом своего идеального брата?

Тогда я не лгала. Но я лгала после.

Когда я стояла перед братом, склонив голову, и слезы текли по моим щекам, и говорила ему, что сожалею о своем обвинении. Мои родители стояли по обе стороны от него, скрестив руки и нахмурив лица, и следили за тем, чтобы я произнесла эти слова.

Это была ложь.

После этого я стала хорошо врать.

Каждый раз, когда меня спрашивали, в чем дело, я отвечала: «Я в порядке.» Когда консультант по профориентации и учителя вызывали моих родителей, беспокоясь за меня, я говорила им, что у меня все хорошо дома. Тем не менее, я проваливала уроки, замыкалась в себе и теряла тех друзей, которые у меня были. Я остригла волосы, стала носить мешковатую одежду и перестала улыбаться.

Исчезла яркая и солнечная Сойер Беннет. На ее месте была бушующая гроза.

После смерти моих родителей Кевин стал только хуже. Он отказал мне в независимости. Мне пришлось умолять его устроиться на работу в местную библиотеку, но даже тогда я знала, что он наблюдает за мной.

Он чувствовал свое превосходство, потому что собирался стать копом. Собирался стать защитником.

Но он получил не только власть. Он приобрел влиятельных друзей.

Убийство его не было худшим из моих грехов, просто самым кровавым.

Даже сейчас, когда я сижу здесь, на этом ветхом маяке, с человеком, который хочет причинить мне боль не меньше, чем Кевин, я не жалею о решении лишить его жизни. Даже если это решение в конечном итоге привело меня сюда.

О чем я жалею, так это о людях, которым причинила боль на этом пути.

Когда я покидала свой старый дом, испачканный кровью Кевина, на ногах у меня были только носки. Но больнее всего то, что я надела их на обувь других людей и влезла со своими грехами в жизни, которым не было места там.

Об этом... об этом я сожалею.

Я забрала достаточно жизней. Но сегодняшняя ночь будет последней.

И впервые в жизни я чувствую себя спокойной за это.

Сойер Беннетт

Когда она заканчивает, она качает головой, грусть пронизывает воздух.

— Она покончила с собой, — говорит она.

Я киваю, слеза проскальзывает и стекает по моей щеке. Я действительно покончила с собой, но не так, как она думает.

— Я не знаю, находятся ли ее останки в подвале, но она была там. Она существовала.

— Как давно это было?

Я скривила губы.

— Я не уверена... Там время течет по-другому. Но я думаю, это было пять лет назад.

Бэнкрофт кивает.

— Я приобщу это к уликам.

У меня пересохло в горле, и я не могу не смотреть на лист бумаги и не думать, не совершила ли я только что огромную ошибку. Они будут расследовать дело Сойер Беннет и мое признание вины. В конце концов, это приведет к тому, что меня объявят в розыск, а в аэропорту увидят моего дальнего родственника. Скорее всего, все спишут на то, что Сойер Беннетт никогда не было — она умерла пять лет назад на острове Рейвен.

Я уверена, что они увидят фотографию, на которой я в четырнадцать лет неловко сижу на диване с рождественским подарком в руках. После моего побега ее повсюду транслировали.

До тех пор, пока я не убила Кева, мои натуральные темно-каштановые волосы были уложены в мальчишескую стрижку с густой выпрямленной челкой у лица. Тогда я переживала готическую фазу, носила тяжелый черный макияж и шипованные чокеры. Я представляла себя в таком виде в надежде, что Кев сочтет меня менее привлекательной, но это никогда не срабатывало, как бы я ни старалась.

Это была единственная фотография, которую они смогли найти. Мои родители не очень любили документировать нашу маленькую счастливую семью, а когда начались издевательства Кева, я делала все возможное, чтобы не приближаться к ним — не говоря уже о том, чтобы фотографироваться с ними.

Если мне повезет, они не смогут разглядеть под плохой прической и тяжелым макияжем девушку, сидящую перед ними.

Еще час она продолжает свои расспросы, предлагая терпение и понимание, пока я спотыкаюсь на словах, волнуюсь и продолжаю просить о встрече с Энцо.

Она спрашивает о том, как меня воспитывали, предлагал ли Сильвестр нам обучение, я отвечаю, что да, поскольку она отметила, что я выгляжу образованной для человека, который был так защищен, о том, что он сделал с Кейси и почему, и как он прятал нас от людей, когда они терпели крушение, или когда он получал грузы, и, наконец, о смерти Сильвестра и Кейси. Во время этого я разрыдалась, и хотя моя печаль, возможно, пошла мне на пользу, она была только искренней. Я знала Кейси не более часа или двух, но ее история и смерть разрывают сердце, и она не заслужила того, что ей выпало.

В конце концов, она заверила меня, что я не арестована, но им все равно придется задавать вопросы по ходу расследования. Провожая меня из комнаты для допросов к своему столу, она говорит со мной о вариантах, где мне можно остановиться, пока я не получу официальное удостоверение личности.

На середине фразы она начинает рыться в папках с документами у своего стола, когда останавливается и ее взгляд упирается в мое бедро.

Мой желудок скручивается, и я мгновенно перевожу взгляд туда, куда она смотрит.

На мою татуировку.

Я все еще ношу джинсовые шорты, оставляя ее полностью на виду.

Сердце замирает, я с нежностью провожу пальцем по причудливым черным буквам, на моем лице появляется легкая улыбка. Надеюсь, то, что она видит, что я не пытаюсь ее скрыть, не вызовет у нее подозрений.

— У меня было столько неприятностей из-за этого, но я не жалею об этом.

Она нахмуривает брови и поворачивается, чтобы рассмотреть меня поближе.

— Что это, черт возьми?

— Я... я нашла швейную иглу, взяла чернила для ручки и сделала себе татуировку, — неловко объясняю я. — Я так долго злилась на отца, что это был один из немногих способов взбунтоваться.

Мне неприятно, что я вынуждена закрашивать такое особенное воспоминание уродливым, но, по крайней мере, я знаю настоящее. У меня всегда будет Саймон, за которого можно держаться.

Офицер Бэнкрофт усмехается.

— Мне это нравится. Но больше так не делай. Могла бы занести себе серьезную инфекцию.

— Хорошо, — говорю я с мягкой улыбкой.

— Итак, есть несколько приютов, которые примут вас, но...

— Я бы хотела остаться с Энцо, — вклиниваюсь я.

Она поджимает губы, и выражение ее лица заставляет мои нервы снова и снова напрягаться.

— Пожалуйста, он защитил меня. Он спас меня. Я не хочу, чтобы у него были неприятности...

— Дорогая, они сейчас просто допрашивают его. Я понимаю, что с Энцо ты чувствуешь себя в безопасности и у тебя сформировалась связь, но почему бы нам не найти место, где за тобой будет обеспечен круглосуточный уход? У тебя будет культурный шок и трудности с акклиматизацией, поэтому нам важно убедиться, что с тобой все в порядке.