Толчок восемь баллов - Кунин Владимир Владимирович. Страница 9

И она поманила маленького белобрысого мальчика с верхней площадки лестницы. Но тот даже не шелохнулся. Нахмурившись, смотрел вниз, мимо Толика.

— Мне мой нужен! — сердито сказал Толик. — У меня чернявенький мальчик… У меня и жена чернявенькая…

Он махнул рукой на Галю, и она дернулась показаться, стать заметной, чтобы помочь Толику.

— Успокойтесь, мы что-нибудь придумаем, — сказала Вера Александровна, снова спускаясь на несколько ступенек к Толику.

— Где он… Этот?.. — вдруг вскинулся Толик, словно вспомнил что-то очень важное.

— Уехал он, уехал, — опять, как тяжелобольному, терпеливо повторила Вера Александровна.

— Да нет же! Не Дамир… Такой, в кепке! Сосед мой по рыночной гостинице в России! Как его звать-то? — вскричал Толик в отчаянии. — Когда он нужен… Где он?!. Он все может!

— О ком вы говорите? Кто?

— Такой человек… он сделает… он умеет!..

Толик повернулся и прыжками кинулся с лестницы вниз.

Он бежал, а сверху молча спускались дети. Встали вокруг Веры Александровны, словно для поддержки, и глядели Толику вслед.

Добежав до Гали, Толик остановился и дальше не пошел. Постоял там немного и медленно поднялся на половину лестничного марша.

— Почему же он ко мне не зашел? — негромко спросил он с трудом.

Видно, эта мысль явилась к нему только что и доставила новое мучение.

— Это наша вина, — развела руками Вера Александровна. — Вернее, моя…

— Там же холодно, в Москве, — тихо сказал Толик. — А у него пальто нету.

— Не беспокойтесь — все в порядке, — сказала Вера Александровна.

— Но он… Когда увозили… Он вспомнил? — еще тише спросил Толик.

И тут дети наперебой закричали:

— Вспомнил! Вспомнил!

— Про вас говорил!

Когда они замолчали, Вера Александровна сказала:

— Говорил, письмо ему напишу. То есть — вам, Толик.

А белобрысенький мальчик Никифоров с угасающей надеждой все смотрел и смотрел на Толика, и глаза у него блестели непролитыми слезами…

Алтынабадский аэропорт — временный. Сохранились, по существу, только взлетно-посадочная полоса да еще какие-то небольшие ремонтные строения…

Но уже, в стороне от бывших разрушений, строится новый аэропорт. А пока — навесы разные от дождя и солнца, загородки: туда — нельзя, сюда — тоже нельзя…

Висит от руки написанная табличка:

МОСКВА. Рейс 2110

Понемногу стекаются пассажиры. Их пускают за ограду, но не в поле, упаси Боже, а только под легкую крышу навеса — в загон. Это как бы первый звонок, это — сбор.

Галя провожает Толика.

В руках у него билет с посадочным талоном и, конечно, приемник. А больше ничего. Это все его имущество, а значит, и багаж.

На всей фигуре Толика и на его лице уже отрешенность от земного пребывания — нетерпение, спешка, полет. Еще не совершилось отправление, а внутри, в голове, он уже летит, летит!..

Но вот пассажирскую толпу провели в загородку, рассадили в медленном открытом автопоезде, а тот, вытянувшись дугой, отвез их к самому дальнему самолету.

Галя видела, как, потоптавшись у трапа, мелкие издалека, в смешной суете перетасовки, уплотнения и стремления скорей всосаться внутрь машины, они оказались наконец-то проглоченными, отрезанными от земли укатившимся трапом и готовыми вмиг перенестись сквозь просторы бывшей большой страны…

Самолет тонко завизжал турбинами, постепенно наращивая гул.

Галя у временной загородки замахала руками и…

…вот уже самолет летит…

Вот уже Толик у окошка, он уже обнадежен насчет авиации, но все еще неспокоен, — а кто его знает, возьмет опять на землю сядет…

По салону прошла стюардесса, играя ногами.

Что-то там проверяла, что-то говорила, наклонялась, будто с нежностью, будто с доверием — и не ко всем, а только к избранным пассажирам. Что она говорила, Толик не слышал.

Потом подошла и уселась вдруг рядом с Толиком на свободное место у прохода.

Летели они насквозь через толстые облака, вспученные своей одеяльной простеганностью…

…и Толик уже сам что-то говорил стюардессе, и та ловко делала вид, что ей все это ужас как интересно! А потом извинялась и с облегчением уходила к кому-нибудь на помощь.

Потом снова приветливо садилась рядом с Толиком — других свободных мест не было.

И Толик продолжал ей рассказывать с того места, когда его прервали:

— …Старая женщина, услыхала, что племянник… Дай, думает, возьму… Не понимает старушка, кто ребенку больше нужнее… Ну что ж… — говорил Толик. — Буду ей помогать с каждой получки. Все-таки родственница. — И, подумав, с некоторым колебанием добавил: — Приемник ей отдам.

Стюардесса вежливо посмотрела на приемник.

…Потом летели они над морем. Далеко в его серую плоскость врезались бурые песчаные косы, целые треугольники — наглядная география.

— Раньше говорили — чудо, чудо!.. — говорил Толик не стюардессе, а уже просто так — в овальное самолетное окно, в землю, в небо… — А теперь говорят — техника. И в сказках все чудеса — это когда кто-то в кого-то превращается или его переносят с места на место… И никаких других новых чудес. И получается: у кого-то отбирают, кому не очень-то и нужно — дворец или принцессу… Или сына. И отдают другому. И говорят — по закону… Нет чтоб принять закон о чуде — чтобы по справедливости… Потому что чудо — это просто справедливость. И все… — не то сказал, не то подумал Толик.

А самолет все летел и летел, гул его рос, переходил в грохот, заполнял до краев Толиковы уши…

Мысленно Толик давно уже обогнал самолет и приземлился, да только все летел и летел…

Пустой самолет стоял на земле, стюардесса собирала газеты, журналы, пластмассовые стаканчики, поднимала спинки кресел. Водворяла на место свисавшие ремни безопасности…

Одеваясь, поглядела в окошко на московское летное поле и увидела толпу своих пассажиров и среди них Толика с приемником.

Вышла из самолета, посмотрела на спину Толика и тоже стала спускаться по трапу.

Пассажиров позвали к вокзалу, а стюардесса сама пошла по бетонным плитам к низкому ажурному заборчику, который никому и в голову не приходит перешагнуть, если никакого отношения к авиации не имеет.

У калиточки, по ту сторону заборчика, который для простых граждан, стюардессу ждал мужчина лет тридцати.

Она прошла через калитку, поцеловала этого мужчину, а он взял у нее сумку. И еще чего-то взял. И они пошли к служебной автостоянке, к старенькому, но ладному «жигуленку».

Сели в автомобиль, мужчина заботливо пристегнул стюардессу и завел двигатель. Когда поехали, мужчина смотрел вперед — на дорогу, а стюардесса — в свое боковое окошко на пассажирской двери.

Смотрела, смотрела и вдруг сказала:

— Ребенка хочу.

Мужчина вздохнул, снял правую руку с руля, нежно погладил стюардессу, будто извинился перед ней.

— Ужасно хочу ребенка, — опять сказала стюардесса.

— Ну подожди…Подожди еще совсем недолго, — тихо проговорил мужчина. — Немного же осталось…

Наверное, он уже в который раз хотел объяснить, почему «осталось совсем немного», но стюардесса снова отвернулась от него и упрямо сказала, глядя в боковое окошко:

— Ребенка хочу…

***

Все с тем же приемником в руках Толик шел по Москве…

Адрес был из самых московских, так что предстояло пересечь разные бульвары, Чистые пруды, прежде чем найдется нужный дом, адрес которого у Толика был записан на бумажке.

А бумажку эту он и не прятал в карман — все сверялся с ней, никак не мог наизусть запомнить…

Но когда дом все-таки нашелся, Толик вдруг чего-то испугался, замедлил шаг, посмотрел вниз — себе под ноги. И остался чем-то очень недоволен.

Постоял в нерешительности и вдруг пошел совершенно обратно.

На пересечении улиц стояла будка чистильщика сапог.

К ней и направился Толик. Вошел прямиком внутрь и решительно сел на стульчик — как хозяин собственной жизни.