Николай Гоголь - Труайя Анри. Страница 106

Тогда как он готовился переделать свою личную переписку в общественную, из России до него доходило эхо оживленной литературной жизни. Молодые авторы заявляли о себе читателям, как это прежде он делал сам. Поговаривали, что волна, которая занесла его очень высоко, медленно опускалась, подгоняемая потоком новоприбывших.

«В Питере, по мнению „Отечественных записок“, явился новый гений – какой-то Достоевский; повесть его найдешь ты в сборнике Некрасова». [452]«Здесь Белинский с Краевским беснуются из-за какого-то Достоевского», – иронизировал Плетнев. [453]

Разве же его первые книги, например «Шинель», не воздавали должное жизни бедняков? Но Гоголь сам захотел во всем этом убедиться. Просмотрев роман, он пишет Анне Вильегорской:

«В авторе „Бедных людей“ виден талант; выбор предметов говорит в пользу его качеств душевных; но видно также, что он молод. Много еще говорливости и мало сосредоточенности в себе; все бы сказалось гораздо живее и сильнее, если бы было более сжато». [454]

В этом же письме он велит ей молиться за него, чтобы он послал ему «среди недугов» «сколько можно более светлых минут», чтобы высказать все, что у него есть на душе. Рим по непонятным причинам отказывал ему в этих минутах, и он вдруг решил искать их в Париже, подле графа А. П. Толстого.

Снова поселившись в отеле «Вестминстер», на улице Мира (Rue de la Paix), он не проявляет большого интереса к литературной и политической жизни Франции. В Париже был праздник. Король Луи-Филипп принимал Ибрагим-Пашу. Александр Дюма опубликовал «Граф Монте-Кристо», а Жорж Санд «Чертову лужу». Так, ничего особенного. П. В. Анненков, заехавший навестить Гоголя, нашел, что тот постарел и побледнел. «Глубокая, томительная работа мысли положила на нем ясную печать истощения и усталости, но общее выражение его показалось мне как-то светлее и спокойнее прежнего. Это было лицо философа». [455]

Несколько дней спустя тот же Анненков, покинув Париж, приехал в Бамберг, был очень удивлен, завидев вдали человека с длинным носом и в коротеньком пальто, как две капли воды похожего на автора «Мертвых душ». Гоголь по пути в Остенде сошел с экипажа с другими путешественниками, чтобы размять ноги. У него был только час до отправления. Два друга пошли посмотреть на знаменитый местный собор XIII века, и Гоголь по этому случаю похвастался своими познаниями в области архитектуры. Выходя из собора, он сообщил Анненкову, что собирается вскоре опубликовать «Выбранные места» и что эта книга будет свежим глотком воздуха среди миазмов современной жизни. В его взгляде читалась непоколебимая уверенность. Неожиданно он стал убеждать своего собеседника обязательно провести зиму в Неаполе.

«Приезжайте на зиму в Неаполь… Я тоже там буду. Вы услышите в Неаполе вещи, которых и не ожидаете… Я вам скажу то, что до вас касается… да, лично до вас… Человек не может предвидеть, где найдет его нужная помощь… Я вам говорю, – приезжайте в Неаполь… я открою тогда секрет, за который вы будете меня благодарить». Затем он перешел к беспорядкам, которые сотрясали Европу: «Вот, начали бояться у нас европейской неурядицы – пролетариата… думают, как из мужиков сделать немецких фермеров… А к чему это?.. Можно ли разделить мужика с землею?.. Какое тут пролетарство? Вы ведь подумайте, что мужик наш плачет от радости, увидев землю свою; некоторые ложатся на землю и целуют ее, как любовницу. Это что-нибудь да значит?..» Он говорил со сдержанной страстью, уставившись в землю, не замечая ни окружающего пейзажа, ни прохожих.

«Вообще Гоголь был убежден тогда, – писал впоследствии Анненков, – что русский мир составляет отдельную сферу, имеющую свои законы, о которых в Европе не имеют понятия». [456]

Когда они подошли к дилижансу, раздалась труба кондуктора. Гоголь взобрался в свое купе, уселся как-то боком к немцу пожилых лет и сказал Анненкову: «Прощайте еще раз… Помните мои слова… Подумайте о Неаполе».

Через мгновение он уже ехал, погрузившись в размышления, по дороге, в конце которой его не ждало ничего удивительного.

После нового лечения холодной водой в Граффенберге по методу доктора Присница он приехал к Жуковским в Швальбах.

Тем временем в комнатах гостиниц он исписывает одну за другой свои первые тетради с «Выбранными местами из переписки с друзьями». Вопреки обыкновению он не испытывает трудностей в написании этих текстов, вдохновленных идеями, которые ему были дороги и которые он столько раз развивал в письмах и беседах. Сама простота композиции создает ощущение совершенства. Эту легкость, с которой перо скользит по бумаге, можно объяснить только Божественным вмешательством. 30 июля 1846 года [457] он отправляет шесть первых глав в тетради Плетневу, снабжая их указаниями, не терпящими возражений:

«Наконец моя просьба! Ее ты должен выполнить, как наивернейший друг выполняет просьбу своего друга. Все свои дела в сторону и займись печатаньем этой книги под названием „Выбранные места из переписки с друзьями“. Она нужна, слишком нужна всем; вот что, покамест, могу сказать; все прочее объяснит тебе сама книга. К концу ее печати все станет ясно… Печатание должно происходить в тишине: нужно, чтобы, кроме цензора и тебя, никто не знал. Цензора избери Никитенку: он ко мне благосклоннее других. К нему я напишу слова два… Готовь бумагу для второго издания, которое, по моему соображению, воспоследует немедленно: эта книга разойдется более, чем все мои прежние сочинения, потому что это до сих пор моя единственная дельная книга…» [458]

Через два дня пишет цензору Никитенко:

«Я совершенно спокоен, будучи уверен, с одной стороны, – в безвинности самой книги, при составлении которой я сам был строгим своим цензором, что вы, я думаю, увидите сами. Если же какое и встретится выражение, которое бы даже с первого раза остановило вас, то я уверен, что к концу книги смысл его объяснится пред вами полней, и вы его признаете только нужным и ничего более». [459]

Отправив это письмо, Гоголь сразу же поехал в Остенде укреплять здоровье морскими ваннами во время теплого сезона. Померзнув в морских волнах, он закрывался в номере и с пером в руке давал уроки морали, религии, литературы, управления государственными делами, политической экономики, права, патриотизма своим современникам. Еще три тетрадки были отправлены почтой из Остенде на адрес Плетнева. Пятая и последняя тетрадь пришла из Франкфурта. Гоголь вернулся туда в начале октября и снова поселился у Жуковского. Однако Никитенко, казалось, не спешил давать им свою оценку.

«Ради Бога, употреби все силы и меры к скорейшему отпечатанью книги, – писал Гоголь Плетневу. – Это нужно, нужно и для меня, и для других; словом, нужно для общего добра… По выходе книги приготовь экземпляры и поднеси всему царскому дому до единого, не выключая и малолетних, всем великим князьям… Ни от кого не бери подарков и постарайся от этого вывернуться… Но если кто из них предложит от себя деньги на вспомоществование многим тем, которых я встречу идущих на поклонение к святым местам, то эти деньги бери смело». [460]

В ожидании выхода в печать «Выбранных мест» другая грандиозная идея засела у него в голове. По случаю нового выхода на сцену «Ревизора» в Петербурге и Москве он задумал присоединить к пьесе акт под названием «Развязка Ревизора». Этот дополнительный акт будет напечатан в четвертом издании комедии, а доход от продажи книги пойдет на раздачу бедным. Этим займется специальный благотворительный комитет, в который будут входить лица, указанные в «Предуведомлении» автора: княгиня О. С. Одоевская, графиня А. М. Вильегорская, графиня С. А. Дашкова, Аркадий Россет, брат А. О. Смирновой, В. С. Аксакова, А. П. Елагина, Алексей Хомяков, Петр Киреевский и другие. Что же касается темы «Развязки», то она представлялась достаточно простой: Гоголь в ней стремился показать, что комедия «Ревизор» была не обыкновенной психологической и социальной сатирой, а что она несла в себе мистическое значение, о котором никто – и он, конечно же, тоже, – сначала и не догадывался. Поднимается занавес, и все видят «первого комического актера», Щепкина, в окружении других актеров, которые венчают его лавровым венком за преданное служение искусству. Но те, кто выражал ему таким образом свое восхищение, стали задаваться вопросом, каким же был истинный замысел пьесы, в которой он только что в очередной раз так блистательно сыграл. Автор явно хотел посмеяться над своими современниками! И Щепкин раскрывает всем глаза: