Черные ножи (СИ) - Шенгальц Игорь Александрович. Страница 48

Мария Снегирева, как обычно, первой взяла слово:

— Когда товарищ Сталин одобрил создание нашего корпуса, он знал, что все в едином порыве пойдут записываться бить врага. Но мы не можем отправить на фронт каждого! Кто-то должен работать и в тылу. Так что, попрошу, товарищи, отказы воспринимать спокойно, без эмоций… ваши силы нужны нам здесь не меньше, чем там!..

Это все я слышал многократно, меня интересовала конкретика. Благо, начали разбор кандидатов по алфавиту, и я был почти в самом начале. До меня отказывали почти всем, особо не вдаваясь в объяснения и дискуссии. Нет и нет. Отвергнутые пытались спорить, но все было бесполезно — отказ был окончательный и обжалованию не подлежал. Голосовали за того или иного кандидата не все присутствующие в зале люди, а только семь человек, сидящие за большим столом на трибуне. Среди них были комсорг комсомольской ячейки, зам начальника нашего цеха, представители других цехов и ответственный от заводского отдела НКВД, но не знакомый мне Куликов, а мужчина постарше, обладатель густых кавалерийских усов.

Когда добрались до моей фамилии, я напрягся. Рекомендаций я собрал достаточно, в комсомоле состоял с четырнадцати лет, и все равно было тревожно. Выберут? Или отклонят без объяснения, как многих.

Снегирева передала членам комиссии мое заявление и прочие документы, которые я собрал.

— Герой, с какой стороны ни глянь, и при этом, такой молодой? — уточнил один из замов, изучив документы. — Такого на фронт отправлять — кадрами разбрасываться! Нам здесь тоже люди требуются!

Я вскочил на ноги, хотя слова мне не давали, и громко произнес:

— Считаю, что там я принесу больше пользы! Прошу зачислить меня в корпус!

Члены комиссии переглянулись между собой. Я видел, что единого решения у них еще нет. И попробовал додавить:

— В крайнем случае, запишите в рембригаду! Главное — отправьте на фронт! Мочи нет, хочу фрицев бить! А не отправите — сбегу! Клянусь!

Зал одобрительно зашумел. Даже те, кому уже отказали, теперь болели за меня, прекрасно понимая мотивы, мною движущие.

— И меня тоже! — вскочил рядом со мной Леха.

— Носов, сядь! — теперь уже Снегирева поднялась из-за стола и требовательно выставила указательный палец в сторону своего ухажера. — До тебя еще очередь дойдет!

Леша смущенно опустился на жесткую поверхность кресла и умолк, я же сдаваться не собирался и продолжал:

— У меня показатели по стрельбам максимальные, я знаю все наши танки наизусть. Мое место — на передовой! Прошу, поймите это!

— Успокойтесь, Буров, — теперь уже комсорг поднялся на ноги и лично подошел к каждому, сидящему на трибуне, чтобы обсудить мою кандидатуру. Мне же оставалось только послушаться и бухнуться в кресло рядом с Лехой.

Обсуждение длилось дольше обычного, но даже до первых рядом не доносилось ни слова. Комиссия решала мой вопрос, и почему-то мне казалось, что они откажут. Интуиция, чуйка, как ни назови, она работала. Я уже начал обдумывать альтернативный способ попасть в действующую армию — таких имелось множество, главное — добраться до линии фронта.

— Значит так, Буров… — общее решение поручили озвучить Снегиревой, и выражения ее лица мне не понравился совершенно. — Комиссия постановила…

Высокая дверь внезапно распахнулась, и в зал вошел Зальман в неизменном кожаном плаще до пола. Присутствующие, включая комиссию, встали, приветствуя директора завода, но Исаак Моисеевич коротким жестом велел всем занять свои места, взошел на трибуну, подошел к комсоргу, фамилии которого я так и не запомнил, и о чем-то с ним негромко переговорил. После чего столь же стремительно вышел из зала, по дороге, кажется, подмигнув мне. Впрочем, в последнем я был не уверен, слишком уж невероятно это выглядело.

Снегирева подскочила к комсоргу, тот ей коротко ей что-то объяснил, и Мария, чуть растерянно произнесла:

— Поздравляю, Буров, ты зачислен!..

Леха восторженно потряс меня за плечи, но вот ему не повезло. Когда дело дошло до его фамилии, комиссия единогласно проголосовала «против», и никакие уговоры не помогли.

Мы вышли из зала в смешанных чувствах. Я был доволен, что все получилось. Носов же был настолько расстроен, и я не знал, как его утешить. Вновь разглагольствоваться о той пользе, которую он принесет стране на заводе, не хотелось. Сейчас бы это на него не воздействовало.

Я зашел с другой стороны:

— Придется тебе, друг мой, теперь за меня выполнять очень важные задания…

— Это какие? — не понял Леша, чуть повернув ко мне голову. Я заметил, что глаза у него чуть поблескивали от едва сдерживаемых слез. Ну куда ему на фронт? Совсем еще пацан. Впрочем, там служили ребята и помладше, однако не все из них выбрали свою судьбу добровольно.

— Подопечных моих подкармливать! А то, боюсь, разбегутся без присмотра!

Леша, конечно, знал историю с беспризорниками, и даже пару раз ездил со мной в Миасс, искренне переживая за судьбу детей, и не только тех, кого я пристроил в детдом, но и прочих, живущих там на государственном обеспечении.

— А еще секция… нужно ребят тренировать, а ты сейчас, получается, самый опытный!

Это было правдой. С Лешей мы начали заниматься раньше, чем с остальными, еще в подвале в начале декабря, и это сказалось на его показателях. Я тогда сконцентрировал все свое внимание исключительно на нем одном, и к моменту создания секции он оказался вторым лидером по подготовке после меня. Были, конечно, ребята и покрепче физически, но им пока не хватало знаний и умений. Поэтому Алексей пользовался авторитетом и частенько выполнял роль помощника тренера, проводя общие разминки и контролируя повтор упражнений и отработку приемов. Конечно, до полноценного бойца ему было еще далеко, но, если сравнивать с тем, кем он был еще несколько месяцев назад, то Леха вырос на три головы. Пожалуй, сейчас бы он вышел победителем, встреться он вновь в подворотне с двумя-тремя гопниками. Это был несомненный прогресс, но работы предстояло еще много, и, конечно, ему самому необходим был опытный наставник, но тренера в настоящее время были в большом дефиците.

В цеху царило радостное оживление. Едва мы с Лешей, переодевшись в рабочую одежду, подошли к нашим, как Корякин, широко улыбаясь, сообщил:

— Меня взяли! Наконец! Зальцман лично дал добро! И по Казакову решение положительное! — Это значило, что по остальным членам бригады отказ. Но если посмотреть число желающих попасть в корпус, то процент по нашей команде был очень высок. Из шести человек взяли троих — это, пожалуй, рекорд! Петр Михайлович, между тем, продолжил: — Более того, разрешили собрать танк «под себя»! Сами соберем, сами на нем и воевать будем! Тридцатьчетверку, конечно!

Остаток дня я летал, как на крыльях. Странное состояние для человека, который собирался отправиться туда, где убивают, но я был счастлив, словно наконец-то обрел утерянный на время смысл жизни. Леха, наоборот, был мрачен и неразговорчив, как и Филиппов с Ворониным.

Позже я успел заскочить в медсанчасть и застал там Настю в слезах.

— Что случилось? — спросил я, уже зная ответ.

И не ошибся.

— Отказ! Снова отказ! И опять без объяснения причин! Но я-то знаю в чем дело — в происхождении! Не доверяют! Думают, что предам! Перебегу на сторону врага! Они не понимают, что я не перебегу… моя родина — Россия! Я здесь родилась, здесь и умру. Мои предки — боевые офицеры! Да, они не нарушили свою присягу в семнадцатом году… их право. Ведь слово дается лишь однажды. Второй присяги быть не может — это уже присяга предателя. Понимаешь⁈..

Я прекрасно ее понимал, полностью разделяя эти слова, которые отдавались в моем сердце. Но ничем помочь девушке не мог. Лишь утешить.

Я обнял ее, и Настя уткнулась мне в плечо, на долгие несколько минут погрузившись в пучину отчаяния и безостановочно рыдая. Я гладил ее по спине, слегка баюкая, как ребенка. Наконец, она взяла себя в руки, вытерла слезы и даже попыталась улыбнуться.

— Ничего, — сказала девушка, — я все равно своего добьюсь, я же упрямая!..