Черные ножи (СИ) - Шенгальц Игорь Александрович. Страница 49

И более на эту тему разговаривать она не захотела. Я проводил ее до общаги, в этот раз мы молчали почти всю дорогу, погруженные в собственные мысли и планы на будущее. Я не сказал Насте, что меня отобрали в корпус, ведь это значит, что вскоре нам придется расстаться, возможно, навсегда. Не хотел портить ее и так неважное настроение, а она и не спрашивала, еще не зная, что очередное собрание уже прошло и решение принято.

Окна общежития светились уютными теплыми огнями, но я даже и не пытался напроситься в гости. Во-первых, на вахте меня бы не пропустили, а во-вторых, ну что там делать в обществе ее соседок по комнате? Чаи гонять? Так это я и дома могу.

Напоследок Настя посмотрела на меня неожиданно серьезно, словно запоминая, крепко обняла, поцеловала в щеку и убежала. До большего в наших с ней отношениях дело не доходило. Прогулки вдвоем, долгие разговоры и вполне невинные поцелуи. Но меня это вполне устраивало.

Проводив девушку, я побрел домой, думая, как объяснить тетке факт моего зачисления в УДТК. Уж ее-то со своим фальшивым возрастом я не проведу, она точно знает, сколько мне стукнуло лет. Это на заводе в суматохе и кипе документов, которыми завалили и партком, и заводскую ячейку ВЛКСМ некогда было сверить мои данные.

Сейчас всего лишь оставалось дождаться, пока бригада не будет сформирована целиком, а потом полигон, учеба, строевая подготовка и прочие радости солдатской жизни, коих в своем прошлом — оно же будущее, я нахлебался сполна. Так что этим меня было не испугать, наоборот, я словно готовился к долгожданному возвращению домой.

Тетя Зина этим вечером оказалась дома и по моему лицу сразу догадалась, что произошло нечто важное. И тут же все поняла.

— Подал заявление?

Я кивнул. Зинаида Васильевна за эти месяцы стала мне как родная, словно бы я — на самом деле ее племянник. Она несла за меня ответственность, работала, не покладая рук, старалась изо всех сил. От чувства обиды, которую я ей сейчас невольно причиню, мне стало не по себе.

— Одобрили?

Я вновь кивнул, приготовившись к долгому словесному поединку, крутя в голове сотню аргументов, которые я должен буду привести, чтобы обосновать необходимость моего присутствия там, а не здесь.

Но тетка неожиданно кивнула.

— Значит, дошла до него моя весточка.

Я слегка опешил и переспросил:

— Какая весточка, тетя? О ком ты?

— О Зальцмане, — улыбнулась она чему-то своему, — старый мой приятель, еще по ВКП(б). Дружили мы с ним лет десять назад, а когда его в Челябинск-то перебросили, вспомнил обо мне, общались мы… Потом стало не до общения, а на днях я отправила ему записку, замолвила за тебя словечко, знала ведь, что не выдержишь, что душа у тебя не лежит здесь отсиживаться… ты сильно изменился, Дима, словно стал другим человеком. И этому новому Дмитрию не место в тылу. Уж поверь старой, опытной женщине!

Некоторое время я переваривал полученную информацию. Вот значит как! Мало того, что тетка практически раскусила меня, легко вычислив новую личность, появившуюся в теле ее племянника, так еще и ходатайствовала за меня перед Исааком Моисеевичем, и тот, судя по всему, не отказал.

— Но знаешь, что самое интересное? — продолжила Зинаида Васильевна. — Зальцман никогда ничего не делает по блату. Значит, он уже тебя знал, и ты себя успел проявить прежде. Что ты успел натворить, Дима?

— Из танка на полигоне стрелял, — отмахнулся я, — попал. Потом еще стрелял… и снова попадал.

— Знаешь, милый мой, — тетя подошла ко мне и обняла. Была она маленькая-маленькая, едва доставала мне до плеча, а волосы у нее были совсем уже седые, и грубая ткань костюма бросалась в глаза. — Ты только вернись обратно живой. Обещаешь?

Она не заплакала, но посмотрела снизу вверх в мои глаза с такой безумной надеждой, что я, чуть растерявшись, ответил:

— Вернусь. Может, совсем другим, но я вернусь, обещаю…

Тетка неожиданно перекрестила меня, что совершенно не вязалось с ее жизненными принципами… но, когда самолет падает, в салоне не остается тех, кто не верит в бога.

Потом она быстро оделась и, более не говоря ни слова, ушла на очередную ночную смену.

А через полчаса прибежал Леха, который уже слегка оправился от обиды, нанесенной ему членами комиссии, и вновь был бодр и полон энергии.

— Пойду в партизаны! — сообщил он сходу. — Проберусь в Белоруссию, найду отряд и попрошусь к ним. Чай не прогонят!

Я лишь покачал головой, слушая этот детский лепет, но не стал даже объяснять, что первый же патруль снимет его с поезда и отправит в лучшем случае обратно домой, а в худшем… если примут за трудового дезертира, то неприятностей не оберешься. Если и двигаться нелегальным образом к линии фронта, то совсем иными методами. И явно с большей подготовкой. В принципе, выправить фальшивые документы реально, потом выдать себя за бойца, возвращающегося в свою часть после лечения… и вперед! Но лучше Носову этого не знать.

В дверь негромко постучали и, после приглашения войти, в комнату заглянул Степан Григорьевич, настроенный крайне серьезным образом.

— Молодые люди, извините, что беспокою. Но я заметил, что вы оба тут. Я по поводу нашей договоренности… лекарство готово, могу принести его прямо сейчас. Если, конечно, вы, Алексей, не передумали?

Леша чуть побледнел от неожиданности, но тут же собрался с мыслями, и закивал. Я же решил уточнить:

— Вы абсолютно уверены в безопасности эксперимента?

— В свое время, много лет назад я обучался на кафедре химии в Сорбонне, затем проходил практику в ганзейском Ростоке, где и получил степень магистра. Был лично знаком со Склодовской-Кюри, Рихардом Вильштеттером и многими другими выдающимися деятелями моей отрасли науки.

Леха вытаращил глаза на эти откровения, но я сделал ему знак сохранять спокойствие и уточнил:

— А позже решили заняться починкой обуви в провинциальном Челябинске?

Будников не обиделся.

— Я счел нужным раскрыться вам, потому что прекрасно понимаю, довериться с вашей стороны в таком деле простому сапожнику — это нонсенс. Но теперь вы знаете, кто я, и, надеюсь, чуть меньше переживаете за фатальный исход. Что же касательно моей биографии… у меня был выбор: либо эмигрировать и работать заграницей, либо остаться на родине и вести весьма скромный образ жизни, занимаясь простым ремеслом. Я выбрал второе, и ни на мгновение не пожалел об этом.

— А вот теперь мне стало слегка ссыкотно, — сообщил Леха.

Я же, наоборот, успокоился. Степень магистра химических наук делала нашу затею чуть менее опасной. Если, конечно, Будников не подрастерял за прошедшие годы все свои знания и умения.

— Несите ваше лекарство!

Степан Григорьевич ушел, но вернулся очень быстро, держа в правой руке обычную мензурку, наполненную прозрачной жидкостью.

— Выпейте это, молодой человек, и тут же ложитесь на кровать. Память сама вернется к вам через какое-то время. Но, предупреждаю, воспоминания будут яркими и, возможно, причинят вам дискомфорт.

— Дим, ты уверен? — Леша повернулся ко мне лицом, и я увидел, что он растерян и не знает, как поступить.

— Решай сам! — я не мог сделать этот выбор за него.

Алексей молча протянул руку, взял мензурку и одним долгим глотком выпил ее содержимое. После чего откинулся на кровать, закрыл глаза… и внезапно затрясся всем телом.

— Что происходит? — я навалился на его ноги и схватил за кисти рук, боясь, что в этом припадке он повредит сам себе.

— Через пару секунд это пройдет, — спокойно ответил Будников. И тут же, как по сигналу, Лешу перестало трясти, но глаза он не открывал, и я видел, как под замкнутыми веками двигаются глазные яблоки. — Дайте ему время. Сейчас он успокоится. Я дал ему изготовленное мною средство, позволяющее организму и разуму полностью расслабиться, только тогда подействует мой метод! Сам же метод состоит в ином: медикаментозно память не вернуть, тут нужен сеанс гипноза, который я проведу.

Будников вышел из комнаты и вернулся минуту спустя, держа в руках метроном. Он поставил его на табурет рядом с Лешей, и завел. Я застыл, так и сидя в ногах кровати, боясь шевельнуться.