Большой куш - Лорченков Владимир Владимирович. Страница 14
– Я вел себя скверно, – говорит он спокойно, – и хотел бы извиниться перед тобой.
– Брось, – неуклюже пытаюсь утешить парня я, – ты никогда не был плохим. Подумаешь, пару раз поцапались из-за какой-то девчонки.
– Белоснежка, – говорит он спокойно, и это спокойствие начинает пугать, – не была у меня ни разу.
– Она жутко занята, – врет Снуппи, – просто страх как занята. Народу сейчас, сам понимаешь. Сезон. Ребятишки так и прыгают вокруг твоей площадки, все спрашивают, где Микки, где Микки.
– А что, мой костюм никому еще не отдали? – спрашивает Микки.
– Пока не нашли кому, – говорю я.
– Ты бы справился, – говорит он. – Уверен.
– Даже если мне предложат, я не соглашусь. Только не теперь, – говорю я, и говорю совершенно искренне.
– Спасибо, – отвечает он.
В палату заглядывает та самая медсестра, и мы со Снуппи снова переглядываемся.
– Кашки не хотите? – спрашивает задастая курва в халате. – Точно не хотите? Ну как хотите.
– Я не хочу есть, – говорит Микки. – Да и жить, собственно, тоже.
Он сидит очень прямо, и на голове у него большущий белый ком. В общем, это и есть его голова.
– Возьми себя в руки, – призываю я его.
– Точно, – поддерживает меня Снуппи, – жизнь продолжается, какая она ни есть. Так ведь?
– Выпить есть? – спрашивает Микки, и мы ошарашены.
– Ты же не пьешь, – удивленно говорит Снуппи.
– Ну и что? Я всю жизнь мечтал отличиться и рвал задницу ради чего-то, – горько говорит Микки, – а сейчас хочу побыть плохим. Давайте, разливайте, черти. Я знаю, что у вас есть. У вас всегда есть.
– Ну… – осторожно говорю я.
– Антилопа-гну, – дразнит Микки привычку нашего директора все время дразнить и хихикает.
Снуппи кивает. Я вытаскиваю из куртки пузырек водки – хорошей, холодной еще, – и мы по очереди пьем из бутылки. Без воды, без еды. Даже не залпом. Тянем ее как воду. Микки ни черта не видит, поэтому я придерживаю ему голову, а Снуппи приставляет к дыре, откуда чувствуется дыхание, горлышко. Через пятнадцать минут я выхожу за второй. Через полчаса-час мы уже сильно навеселе.
– Не все потеряно, сынок, – откровенничает Снуппи. – Ты еще можешь вернуться в парк.
– Кем? – весело спрашивает Микки. – Микки-Маусом Ветераном Западного Фронта?
– Ну, Маской, там, или Зорро, – объясняет Снуппи.
– Железной Маской, – встреваю я. – Или вот, о, да! Мумией! Будешь забинтованный с ног до головы чувак!
– Да, ребята, – соглашается Микки, – но вы забываете об одном важном моменте.
– Каком это? – выдыхает после глотка водки Снуппи и передает бутылку мне.
– Всем этим парням все равно нужно хоть что-то видеть. Или ты, Снуппи, предлагаешь положить меня, как мумию, в гроб? Так это для музея покатит, а не для парка аттракционов, чувак. Мы же должны двигаться, двигаться!
– Да, об этом я как-то не подумал, – смущается Снуппи, и я по просьбе Микки задергиваю шторы.
– Слушай, какая тебе разница, – не выдерживаю я, – ты же даже света не видишь.
– Понимаешь, – объясняет Микки, – так я чувствую, что хоть как-то влияю на ситуацию.
– Все будет хорошо, – обещает Снуппи и кладет ноги на кровать.
– Объясни мне, почему он тебя никак не уволит? – вдруг резко меняет тему Микки.
– Меня? – хором спрашиваем мы со Снуппи.
– Нет, не тебя, Крошка Енот. Тебя, Снуппи. Не обижайся, но ты ж полный неликвид. Прям как я сейчас. Только если у меня, ха-ха, уважительная причина, то у тебя-то ее нет. Как персонаж ты никакой, старичок. Ты же сам знаешь…
– Знаю, – соглашается Снуппи, – но директор меня терпит.
– Почему? – поворачивает к нему свое большое осиное гнездо вместо головы Микки, и мне чудится, что у него жадное выражение лица, хотя это все чушь, у него лица нет. – Почему он тебя не уволит, Снуппи?
– Мы повязаны общей и страшной тайной… – спокойно говорит Снуппи, торжественно подняв правую руку.
Мы все хохочем. От нашего хохота с той стороны окна, с подоконника, взлетает голубь, до тех пор апатично игравший с крошками. Возьмет в пасть, подбросит, поглядит, снова поднимет, подбросит… Ржет даже Снуппи, хотя у него обычно получается отпускать свои специфические шуточки, не подавая виду. Хихикает и Микки, и я с наслаждением думаю, что мы помогли парню, помогли, хоть чем-то помогли.
– Спасибо, друзья, – говорит Микки, – можно я вас так буду называть?
– Конечно, друг, – хором отвечаем мы со Снуппи, и я вдруг думаю, что у сотрудников парка аттракционов просто рефлекс говорить хором. – Да, дружище.
– Спасибо, друзья, – повторяет он, – вы мне помогли. Правда, очень помогли. Енот, дружище, могу я просить тебя о небольшом одолжении?
– Конечно, друг, – говорю я. – Сбегать за третьей?
– Нет, спасибо, – говорит он, – что-то мне не по себе. Это, наверное, жара.
– Ну, еще бы, – соглашается Снуппи, и тут я замечаю, что мы все мокрые, выжимай любого, – лето же, а мы водку жрем.
– Вы все пьете, – заплетающимся голосом говорит Микки.
– Да, сынок, – говорит Снуппи, – потому что мы неудачники. А когда ты неудачник и работаешь на свежем воздухе, лучший способ забыть о том, что ты неудачник, и вспомнить, что работаешь на свежем воздухе, это выпить.
– Блеск! – пошатывается, сидя, Микки. – Ты гений, Снуппи. Я бы тебя поцеловал, если б не эта проклятая хрень на башке. Впрочем, нам не привыкать, да? К хрени на башке.
– Еще бы, – говорим мы со Снуппи, ведь малыш прав, к чему к чему, а к головам на голове мы уже все давно-о-о-о привыкли.
– Енот, – вспоминает Микки, – я хотел тебя о чем-то попросить?
– Давай, дружище, – говорю я.
– Сейчас, – неуверенно произносит он, – ах, да. Просьба такая. Не мог бы ты подойти к Белоснежке и передать ей кое-что.
– Запросто, Микки. Что у тебя за посылка?
– Вообще-то я хотел написать ей записку… – неуверенно говорит Микки. Но диктовать кому-то неловко, это чересчур личное…
– Я понимаю, Микки, – тактично говорю я. – У вас же любовь…
– Да, типа того, – говорит Микки. – Она моя девчонка, а я ее пацан! Когда мы с пацанами были на дискотеке на терке с пацанами из соседнего района, все пацаны заметили, какая у меня клевая девчонка.
– Я рад за вас, Микки, – говорю я. – Ей-богу. Вы пара.
– Да, – говорит он, – только что-то мне не по себе.
– Это все жара, – говорю я, – жара и водка, Микки. Давай свою посылку.
– Вот, – роется Микки под матрацем и протягивает мне сверток. – Не разворачивай.
– Конечно. Микки, – обещаю я. – Даю слово.
– Спасибо, – говорит он. – Как странно. Я чувствую, что у меня впервые появился настоящий друг. И это, кто бы мог подумать, Крошка Енот!
– Пути Господни неисповедимы, – голосом проповедника вещает Снуппи, и мы снова покатываемся со смеху.
Потом мы собираемся, чистим на прощание для Микки все бананы – впрок, как попросил он, – и развешиваем кожуру на стенах палаты. Так будет гораздо импозантнее, сообщает Микки, это расцветит палату и добавит ей очарования. Возможно, когда к нему придет Белоснежка, ей понравится. Конечно, говорим мы со Снуппи.
Когда мы уходим, Микки блюет в утку.
17
Застежка ломается на самом интересном месте. Поэтому я выгляжу как космонавт, опоздавший к запуску «Востока», «Челленджера» или на чем они там летают в космос? Ноги у меня уже Крошки Енота, а вот руки и плечи свои. Верхняя часть костюма свисает с меня, а молнию заело на пупке. Самое обидное, никого не позовешь, мастеров еще нет, сам я поломанную молнию ни в жизнь не починю – я вообще руками умею делать только Волшебные Пассы Крошки Енота, – а детишки уже прибывают. На дорожках парка слышны голоса. Это первые ласточки. Восемь утра. К десяти тут уже будет гибрид Бедлама и детского сада. Я чертыхаюсь и вдруг вижу Белоснежку, которая уже выходит из-за кафе, вся умытая, нарядная и свежая. Как это у нее получается? Молодость-молодость. Да, наверное, еще и не пьет.
– Белоснежка, – зову я. – Белоснежка. На минутку.