Завет воды - Вергезе Абрахам. Страница 67

— Да, — отвечает Элси. — Мне надо идти.

— Ты скоро вернешься?

Элси утвердительно качает головой из стороны в сторону [151].

Малютка Мол повторяет жест, добавив:

— Пойеэте вах.

Тогда иди-и-возвращайся.

Позже Филипос по просьбе Малютки Мол разворачивает свиток. Первый лист — портрет кого-то очень знакомого: мальчишеский профиль, лицо обращено к ветру, глаза полузакрыты, ветер оголил лоб, и волосы развеваются за спиной. Он никогда не видел себя глазами другого человека, это так непохоже на того, кого он разглядывает в зеркале. Удивительно, как всего несколькими линиями очерчены ноздри и губы, позволяя воображению зрителя завершить образ. Элси уловила ощущение движения, скорости. В том, как она изобразила его глаза, изгиб бровей, тревожную складку на лбу, она увековечила для потомков безумие и ужас дня, не похожего на прочие, — дня, который мог стать для него последним. И хотя она и не знает этого, но уловила его жгучую потребность оказаться дома.

глава 36

Нет мудрости в могиле [152]

Прибывают монахини из Шведской миссии, и Дигби прощается с Бхавой и Шанкаром. Остальных отыскивает на винокурне, в амбаре, в саду и на грядках. Когда он только появился в «Сент-Бриджет», пациенты казались ему почти неразличимыми, слишком одинаковыми в своем уродстве. Но теперь он знает каждого, знает, что у всех тут свой особенный характер: балагур, миротворец, стоик, скряга — здесь представлен каждый тип личности. Однако все вместе они обладают озорным и игривым нравом. Или обладали, пока был жив Руни.

Дигби благодарит каждого за то, что приняли его в свое племя, он стремится выразить эту мысль и свою печаль расставания, складывая ладони перед грудью и глядя прямо в глаза. В этом перевернутом мире оскал означает улыбку, уродство красиво, а калека работает лучше здорового, но слезы везде одинаковы. В ответ они бросают свои инструменты, чтобы сложить ладони, стараясь изо всех сил. Дигби растроган кривыми «намасте» — со скрюченными, а то и вовсе отсутствующими пальцами или даже вовсе без ладоней. Изъян — символ нашего племени, наш тайный знак. Руни сказал, что нигде ему не была так очевидно явлена божественная сила, как в «Сент-Бриджет», — именно в несовершенстве. Господь говорит: «Довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи» [153]. Будь Дигби верующим, эта мысль его утешила бы.

Дигби пришел в «Сент-Бриджет» безо всего. Оставшись в одиночестве в бунгало Руни, он вспоминает их вечера, приправленные сливовым вином и дымкой роскошного, с древесным ароматом, табака. Именно в такой вот вечер, за несколько дней до смерти Руни, Дигби вновь задал ему вопрос, что впервые прозвучал, когда они только встретились в поместье у Майлинов: «Я буду снова оперировать?» Руни размышлял, клубы дыма поднимались над ними, как пузырьки для текста в комиксах, пока не заполненные словами. Потом он постучал по голове черенком трубки. «Дигби, от других животных нас отличает вовсе не отставленный большой палец. А наш мозг. Именно это сделало нас доминирующим видом. Не руки, но то, что мы придумали делать руками. Вы знаете наш девиз в „Сент-Бриджет“? Из Экклесиаста: „Все, что может рука твоя делать, по силам делай; потому что в могиле, куда ты пойдешь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости“».

Напоследок оставалось еще одно дело. Чанди с сыном отбыли куда-то по хозяйственным надобностям, в Тетанатт-хаус только Элси и горничная. Дигби сидит напротив Элси на веранде, изумляясь, каким косноязычным становится в ее присутствии, как будто это ему девять лет от роду, а ей двадцать восемь.

— Я пришел попрощаться. Я… Ты знаешь, что операции Руни восстановили мои руки. Но, Элси, это ты вернула в них жизнь.

Вдохновенный акт соединения их рук, ее ладонь поверх его новой кожи воспламенила нервы, возродила скованные пальцы, разрушила заржавевшие неподвижные преграды, воссоединяя мозг с рукой. Он хочет, чтобы Элси знала: увидев на листе бумаги прекрасное лицо своей матери, он стер уродливую маску смерти, отпечатавшуюся в его памяти, — образ, который заслонял все прочие воспоминания о маме. Но сейчас, чувствуя, как кровь приливает к лицу, Дигби понимает, что слишком стеснителен для таких откровенных признаний. Возможно, позже, когда Элси станет старше. Если их пути когда-нибудь вновь пересекутся. Он вручает подарок, который принес своему юному терапевту.

Элси разворачивает сверток. Глаза радостно вспыхивают, она узнала «Анатомию Грэя» из библиотеки Руни. Дигби уверен, что девочка обладает особым даром Генри Виндайка Картера — изображать предмет таким, каков он есть, позволить образу самому говорить за себя.

Элси шевелит губами, читая надпись, сделанную Дигби. Первая строка принадлежит великому шотландцу Роберту Бёрнсу, а следующие строчки написаны шотландцем, который не оставит никакого следа в истории.

Она притискивает фолиант к груди, прижимается к нему щекой, так ребенок обнимает куклу. А когда поднимает взгляд, ее лицо выразительней любых слов благодарности.

Дигби встает, готовый уйти. Элси откладывает книгу и выходит вместе с ним. Просовывает свою ладошку в его руку так, словно это самый естественный жест на свете. А на улице отпускает.

Дигби чувствует, как швартовы души соскальзывают, и он пускается в дрейф без паруса и карты.

глава 37

Благоприятный знак

На новогодний ужин Франц и Лена пригласили самых близких; праздник с привкусом горечи, потому что это еще и день рождения Руни. Чанди задержался в долине, но остальные друзья — Кариаппа, Черианы, Грейси Картрайт (но без Ллевеллина), Би и Роджер Даттон, Айзеки, Сингхи — все сидят за столом, чинно положив руки на камчатную скатерть, и свет канделябров освещает их лица, как на полотнах Рембрандта. Они поднимают бокалы со сливовым вином в честь Руни и вспоминают его со слезами и смехом.

Дигби тоже тут, он приехал три недели назад и вновь занял гостевой коттедж в «Аль-Зух». В молодом человеке не осталось ничего от обернутого саваном обугленного существа, которое пряталось в гостевом домике Майлинов ото всех, кроме Кромвеля, пока Руни не забрал его оттуда. В этот раз он разделяет трапезы с Францем и Леной; Франц провез гостя по всему поместью, Дигби участвовал в дегустации чая и сопровождал Франца на еженедельный чайный аукцион. А еще он ездил верхом с Кромвелем, изучая тонкости сбора чая, кардамона и кофе. Каждое утро Дигби дисциплинированно в течение часа делает карандашные наброски, восстанавливая если не изящество движений, то как минимум подвижность пальцев. Он собирался вернуться в Мадрас к Онорин, но Майлины настояли, чтобы он задержался до дня рождения Руни. Дигби не представляет, что будет делать дальше, когда закончится его отпуск по болезни.

Сейчас, за новогодним ужином, застенчивый Дигби, воодушевленный уговорами гостей и благодаря вину забывший о своих комплексах, вспоминает те стороны личности Руни, что были известны только ему. Он говорит о таланте хирурга; свободно жестикулирующие руки Дигби — сами по себе свидетельство искусства шведа. Дигби даже смущенно расстегивает рубашку, чтобы гости увидели алый шрам в форме щита, пылающий на левой стороне его груди. («Священное сердце Иисуса!» — восклицает Грейси, прижимая ладошку к груди.)