Завет воды - Вергезе Абрахам. Страница 68

— Он умер посреди песни, — рассказывает Дигби. — Полный жизни в тот момент, как и в любой другой… — Он запинается и сглатывает комок в горле, не в силах продолжать.

Последовавшая за этим тишина не прерывается, даже когда Франц разливает всем бренди, друзья лишь молча поднимают бокалы еще раз за Руни. Их окружает пульсирующее безмолвие ночи. Бетти Кариаппа подносит спичку к золотистой лужице на дне своего бокала. Голубое призрачное пламя пробегает по поверхности бренди, по стеклянным стенкам, прежде чем погаснуть.

В первые часы нового, 1937-го, года они все еще сидят за столом, настроение меняется с ностальгического на праздничное, а потом — возвышенное, словно уровень алкоголя в крови преодолел порог, за которым раскрывается их глубинная суть. Именно тогда, в предрассветные часы, эти плантаторы переходят к предмету, который знают лучше прочих, — горные склоны, с которыми связана их жизнь, плодородная, щедрая земля. Санджай первым поднимает тему чокнутого Мюллера и блестящих возможностей, которые открывает продажа его отдаленного поместья, — но только если цена окажется подходящей. А потом — никто впоследствии не мог вспомнить, каким образом, — они создают консорциум, тут же на салфетке составляют устав и единогласно выносят первую резолюцию: Дигби и Кромвель, прямо как Льюис и Кларк [155], должны отправиться туда первыми, делегатами от имени консорциума, встретиться с Мюллером и осмотреть земли.

В третий день нового года Кромвель и Дигби пускаются в путь на «шевви» Майлинов, снабженные запасом покрышек, бензина и туристического снаряжения. Западные Гхаты тянутся параллельно береговой линии на четыре сотни миль, большая часть их покрыта нетронутыми густыми лесами, за исключением дюжины отдаленных поместий, основанных отчаянными авантюристами еще в прошлом столетии. Эти первопроходцы отыскали путь по старым слоновьим тропам, известным только «туземцам», и застолбили участки на плодородных склонах. Но если бы затем они не проложили дорогу в Гхатах, взрывая скалы, пробивая тоннели и сооружая серпантины, их претензии не стоили бы ничего — нужно было найти способ доставлять рабочих с равнин на плантации, расположенные в пяти тысячах футов выше, и возить вниз на рынок чай, кофе и специи. Первые владельцы продавали землю по номиналу или просто раздавали даром огромные участки, чтобы разделить с партнерами стоимость строительства и поддержания горной дороги. Крупнейший район, где есть такие поместья, — Ваянад, Хайуэйвис, Анаималаи, Нилгири и Синнамон-Хиллс, в последнем как раз и расположены поместья Майлинов и их друзей.

Начало путешествия не предвещало ничего хорошего, мотор почти сразу заглох, но Кромвель починил его прямо под деревом — вытащил, почистил и перебрал карбюратор. Кромвель сам из бадагас — автохтонного племени в горах Нилгири, которое живет сплоченными общинами, совместно занимается сельским хозяйством и гордится тем, что никогда не было в рабстве. Бадагас, которые покинули родные места, известны как искусные механики, сварщики, плотники, многие содержат мастерские. Дигби легко с Кромвелем. Бывший работодатель прозвал парня «типичным Кромвелем» за то, что однажды тот храбро и ловко разрешил взрывоопасную ситуацию с участием сына работодателя, замужней женщины и оскорбленного мужа, — эту историю Дигби услышал от Лены. Сам же Кариабетта, как только уяснил смысл сравнения, решил, что предпочитает «Кромвеля» своему настоящему имени. Теперь даже мать зовет его Кромвелем.

На ночь они поставили лагерь около ручья, а к полудню следующего дня прибыли к подножию высокой горной цепи, чьи зубчатые очертания напоминают Дигби скалистые пики Карн-Мор-Дирг или Лохнагар [156]. Где-то в облаках скрывалось «Безумие Мюллера». Герхард Мюллер был из тех первых поселенцев, кто не счел нужным проложить дорогу в Гхатах. Сидя в громадном поместье, земли которого никогда не смогли бы освоить — отсюда и «Безумие», — они с женой проповедовали Евангелие окрестным жителям и едва сводили концы с концами. Их сын Бернард действовал немногим лучше, выискивая, а потом отпугивая потенциальных покупателей запрашиваемой ценой на землю. Он соорудил жалкое подобие горной дороги, которую смывало в каждый сезон дождей. И вот вдруг Бернард Мюллер внезапно все продает и возвращается в Берлин, на родину, которой никогда не видел. За несколько месяцев он сбросил цену втрое, что свидетельствовало о его отчаянии.

Добраться до владений Мюллера оказалось той еще задачей, и, пропоров последнюю запасную шину, оставшуюся часть пути они пробрели пешком в тумане. Что я тут делаю? — удивляется Дигби. Ясно, что хирургом он больше работать не сможет. Но он так долго был сосредоточен на хирургии, что попросту не представляет себя в какой-либо иной области медицины. Будущее в роли плантатора кажется даже более заманчивым, чем служба врачом общей практики, раздающим мази и настои наперстянки и принимающим по сотне пациентов в день. Если он бежит от прошлого, то эти горы отличное место, чтобы спрятаться, не хуже любого другого. Дигби, с трудом переводя дыхание, бредет следом за Кромвелем. Если Мюллер примет предложение консорциума, план состоит в том, что Дигби — с Кромвелем в роли управляющего — будет руководить поместьем и со временем получит часть земель в награду за свои усилия. В общем, если Мюллер примет предложение, Дигби будет считать это знаком судьбы. Руни одобрил бы. Все, что может рука твоя делать, по силам делай.

Долина внизу, скала под ногами и горы впереди переживут его. В масштабе этой земли он ничто, слова вроде «стыд» и «вина» здесь ничего не значат, а репутация — не более чем мимолетное голубое пламя, спирт, испаряющийся в бокале бренди.

Часть пятая

глава 38

Парамбиль П. О

Появление в Парамбиле человека, который станет известен как Мастер Прогресса, вместе с его женой Шошаммой прошло незамеченным. Мог ли кто-нибудь предугадать, что один человек сумеет добиться такого прогресса для их общины? Вскоре никто и не вспоминал уже его крестильное имя. Эта пара счастливо жила себе в Мадрасе, когда вдруг скоропостижно умер брат Шошаммы — от пьянства. Он был не женат, бездетен, и вот так неожиданно Шошамма стала наследницей его имущества. Участок с домом и прилегающие два акра находились на западной окраине Парамбиля, довольно далеко от реки, это был один из дюжины участков, которые отец Филипоса продал или раздал родственникам в последнее десятилетие своей жизни.

По мнению Большой Аммачи, у покойного братца Шошаммы предприимчивости было меньше, чем у камня для стирки. Дом, оставшийся после него, весь разваливался, зато лес и кокосовые пальмы на его участке росли хоть куда. Когда супруги впервые навестили Большую Аммачи, ее приятно удивило, как хорошо воспитаны их дети, мальчик и девочка, семи и девяти лет. Лицо у Шошаммы милое, улыбчивое, и она, кажется, полна энергии. Муж ее, несмотря на годы работы в престижной британской компании, держался скромно и ненавязчиво. Большая Аммачи представила Филипоса, сказала, что мечтает, как он будет изучать медицину в Мадрасе. Мастер Прогресса поддержал:

— Замечательно! Медицинский колледж Мадраса — старейший в стране. Я там бывал. Видел, как вокруг кровати собрались все студенты и британский профессор… — Он умолк, потому как что-то в улыбке мальчика подсказало ему, что Филипос вовсе не рвется изучать медицину, но слишком воспитан, чтобы спорить с матерью.

Вскоре после переезда Мастер получил кредит от Государственного комитета по развитию — кто бы мог подумать, что такое вообще возможно? Он купил корову, уложил новую подъездную дорожку и перестроил дом. Соседи, которым он предложил присоединиться к его заявлению о пересмотре налога на имущество, встретили идею насмешками; Благочестивая Коччамма фыркала: «Какая дерзость! Парень явился из Мадраса и думает, что правительство должно снизить ему налоги!» Одна только Большая Аммачи подписала заявление, разделив с Мастером стоимость межевания и гербовой бумаги. Просьбу удовлетворили. Когда скептики поняли, сколько денег могли бы сэкономить, они принялись взывать к помощи нового соседа. «С удовольствием, — отвечал он. — Следующая оценка имущества через два года, так что у нас уйма времени».