Лев Толстой - Труайя Анри. Страница 102

Многие боялись, что после «Войны и мира», так густо населенной персонажами, обильной мыслями и рассуждениями, запас психологических сил художника исчерпался, но в «Анне Карениной» он создал галерею характеров, столь же полных жизни и пленительных, как в предыдущем романе. Эта могучая способность к возрождению питалась бесконечным интересом к жизни самого Толстого – открытого, переменчивого, обращающего внимание на все вокруг, запоминающего свои встречи с разными людьми, мелкие бытовые подробности, фиксирующего свои личные переживания.

Отношение автора к героине романа все время менялось, и за историей любви Анны и Вронского видна история любви Толстого к Анне. Сначала он порицает ее с точки зрения морали, видит в ней воплощение разврата, отказывая ей даже в красоте. Женщина, которая для многих поколений читателей станет образцом обаяния и элегантности, в первых набросках романа нехороша, с маленьким, низким лбом, коротким, вздернутым носом, полная, так что еще немного, и была бы отвратительна; но, несмотря на некрасивость ее лица, было что-то в ее улыбке, что позволяло ей нравиться. Таков ее внешний облик, что до внутренних качеств – это сердцеедка, настоящий дьявол, жертвами которой стал и муж, и любовник. Муж, Каренин, высокопоставленный чиновник, поначалу наделен был сердцем чувствительным, нежным, главным недостатком его была некоторая слезливость. Подозревая жену в неверности, делится с сестрой, что ему хочется зарыдать, чтобы его пожалели и подсказали, как быть. Что до Вронского, то в первых вариантах – это твердый в своих убеждениях, добрый и искренний офицер. Короче говоря, два совершенных мужских характера должны были сделать еще более контрастной черную душу Анны.

Однако грешница интересовала Толстого все больше и больше – волновала, вызывала нежность. Теперь он уже не мог отказать ей в красоте, и «пластическая операция» удалась в полной мере. Вронский, впервые увидевший Анну, «почувствовал необходимость еще раз взглянуть на нее – не потому, что она была очень красива, не по тому изяществу и скромной грации, которые видны были во всей ее фигуре, но потому, что в выражении миловидного лица, когда она прошла мимо него, было что-то особенно ласковое и нежное… Блестящие, казавшиеся темными от густых ресниц, серые глаза дружелюбно, внимательно остановились на его лице… В этом коротком взгляде Вронский успел заметить сдержанную оживленность, которая играла в ее лице и порхала между блестящими глазами и чуть заметной улыбкой, изгибавшею ее румяные губы. Как будто избыток чего-то так переполнял ее существо, что мимо ее воли выражался то в блеске взгляда, то в улыбке». Позже Толстой говорит о ее решительной и легкой походке. Кити чувствует себя «влюбленною в нее, как способны влюбляться молодые девушки в замужних и старших дам», хотя «Анна не похожа была на светскую даму или на мать восьмилетнего сына, но скорее походила бы на двадцатилетнюю девушку по гибкости движений, свежести и установившемуся на ее лице оживлению, выбивавшемуся то в улыбку, то во взгляд, если бы не серьезное, иногда грустное выражение ее глаз, которое поражало и притягивало к себе Кити». Перед ее обаянием не в силах устоять и дети, которые борются между собой, чтобы подержать за руку. «Влюбленный» Толстой описывает появление Карениной на балу: «Анна была… в черном, низко срезанном бархатном платье, открывавшем ее точеные, как старой слоновой кости, полные плечи и грудь и округлые руки с крошечной кистью. Все платье было обшито венецианским гипюром. На голове у нее, в черных волосах, своих без примеси, была маленькая гирлянда анютиных глазок и такая же на черной ленте пояса между белыми кружевами. Прическа ее была незаметна. Заметны были только, украшая ее, эти своевольные колечки курчавых волос, всегда выбивавшиеся на затылке и висках. На точеной крепкой шее была нитка жемчугу». Очарование Анны не следствие каких-то ухищрений или кокетства, сама она не понимает пока его. «Да, что-то чуждое, бесовское и прелестное есть в ней», – говорит себе Кити.

И все же не Анна виновата в драмах, причиной которых становится ее красота. Какое-то проклятье тяготеет над ней, и в решающие моменты оно определяет ее жизнь. Автор начинает испытывать все большую антипатию к «здоровым» персонажам, окружающим эту заблудшую душу: в начале романа Анна – палач, Вронский и Каренин – жертвы, затем они меняются ролями, и оказывается, что эти мужчины недостойны Анны, Толстой отнимает у них положительные качества, которыми сам же наделил, возвышая и извиняя героиню.

Каренин становится сухим, эгоистичным, ограниченным, продуктом петербургской бюрократии, который за служебными обязанностями не замечает течения жизни, каждое его действие подчинено строгим рамкам закона и приличий. Он замораживает все, к чему прикасается, жена для него – лишь элемент обустройства быта. Впрочем, когда надвигается буря, ему вдруг становится понятно, что и у нее могут быть собственные мысли и чувства, своя судьба. И это ужасает его, он гонит от себя подобные мысли, теряет точку опоры, столкнувшись с жизнью не в официальных, а естественных ее проявлениях. Так человек, предпочитающий городскую жизнь, чувствует себя неуютно, сойдя с тротуара на проселочную дорогу. Он пытается успокоить себя, рассуждая, что чувства Анны и движения ее души его не касаются, что это дело ее совести. Признает, что, возможно, совершил ошибку, связав свою судьбу с этой женщиной, но ошибка была невольной, и отчего тогда чувствовать себя несчастным. Ложное достоинство, чинопочитание, лицемерие, трусость, прямолинейность, раскаяние перемешаны в этом человеке, который производит на других впечатление, прямо противоположное тому, что оставляет его жена: если Анна согревает сердца одним своим появлением, он, не желая того, превращает их в лед.

И все же Толстой отказывается выкраивать своих персонажей по одной мерке. Перед больной женой Каренин вдруг становится человечным, панцирь, под которым он скрывается, дает трещину, и полный жалости к Анне, муж не возражает против присутствия в своем доме Вронского. «Он у постели больной жены в первый раз в жизни отдался тому чувству умиленного сострадания, которое в нем вызывали страдания других людей и которого он прежде стыдился, как вредной слабости; и жалость к ней, и раскаяние в том, что он желал ее смерти, и, главное, самая радость прощения сделали то, что он вдруг почувствовал не только утоление своих страданий, но и душевное спокойствие, которого он никогда прежде не испытывал». Но душевный покой этот оказался недолгим – по мере выздоровления Анны Каренин вновь ожесточается, то, что казалось возвышенным у постели умирающей, становится смешным перед женщиной в добром здравии, и человек, подчиняющийся законам света, поступает так, как того требует этот свет. Анна же стремится разорвать опутывающую ее паутину лжи.

Она рассчитывает обрести во Вронском союзника и друга, а не только любовника. В одном из первых вариантов романа автор наделяет его кристально чистой душой, но так же, как и Каренина, шаг за шагом лишает его положительных качеств. Конечно, Вронский не только красивый офицер, тщеславный и не слишком умный, он принадлежит столичной «золотой молодежи», для которой любовные интрижки сродни охоте. В петербургском обществе люди делились на два сорта, абсолютно между собою несхожие. К самому низкому относились люди вульгарные, глупые и смешные, которые верили, что муж должен жить только со своей женой, девушка быть чистой, женщина целомудренной и стыдливой, что надо растить детей, зарабатывать на жизнь, платить долги, и в другой подобный вздор. Но был свет, где требовалось быть элегантным, благородным, отважным, веселым, не краснея предаваться страстям и надо всем смеяться. В этом, втором мире чувствует себя Вронский прекрасно, но уверенность пропадает после встречи с Анной, им овладевает страсть, и даже когда связь их утрачивает прелесть новизны, его все еще поражает грация, изящество, глубина чувств этой женщины. Но он отказывается видеть в ней мать, любовь к сыну раздражает его и сбивает с толку. Анна понимает это и скрывает от него свою боль, почти физическую, которую испытывает при встрече с мальчиком. Непонимание Вронского обрекает ее на одиночество. Грусть ее была тем более сильной, что не находила отклика. Он не могла и не хотела довериться Вронскому. Знала, что он никогда не поймет глубину ее страдания, холодно ответит, если она только намекнет на свою боль, и она будет презирать его за это, и боялась этого.