Корень мандрагоры - Немец Евгений. Страница 18

Я отхлебнул вина, размышляя о том, что в подобном ракурсе мне еще не доводилось смотреть на греческую мифологию и что в агрессии Мары к олимпийским богам и пока что слабо прояв–ляющейся симпатии к Дионису наверняка присутствует какой-то смысл. Мара неспешно допил вино, поставил бокал на стол, продолжил:

– Но вот Дионис – это совершенно другое. Среди своей бо–жественной братии он все равно что хиппи на вечеринке бан–киров и промышленных магнатов! Во-первых, он последний, кто нашел приют на Олимпе, то есть он поселился там, когда про–чие небожители уже топтали эту гору много сотен лет. Но жить там он не остался. Так сказать, застолбил за собой участок бо–жественного, поставил в паспорте прописку: гора Олимп, уро–вень шесть, сектор двадцать восемь, – а сам вернулся на зем–лю, чтобы в окружении своей пестрой свиты учить людей пьянству. Ну не странно ли? Особенно если учесть, что в мифах о Дионисе греки его неоднократно преследуют, что очень напо–минает… ну, скажем, охоту на ведьм.

Я вдруг понял, к чему ведет Мара, спросил:

– Ты хочешь сказать, что культ Диониса привнесен в гречес–кую мифологию извне? Что на этот культ были гонения?

– Точно. А вот в двойном рождении Диониса содержится на–мек либо на то, что этот культ уже был раньше, но набирающий силу олимпийский пантеон вытеснил его из обихода, но потом он все же вернулся, скажем, с усилением влияния острова Крит, в мифологии которого наш Дионис упоминается неоднократно, а это означает, что культ Диониса куда древнее даже доолим-пийской мифологии с ее Танатосами и Хроносами; либо на саму природу этого культа.

Мара сделал паузу, давая нам возможность поломать голо–ву над природой загадочного культа бога виноделия, а себе по–лучить удовольствие от собственно возлияния. Его бокал перед этим я предусмотрительно наполнил.

– Я понял. Дионис – это первая реинкарнация Вишну или вос–крешение Христа, которое хитрые богословы придвинули на не–сколько тысячелетий поближе ко времени своего собственно–го существования, – сказал я.

Мара прыснул в бокал.

– Нет, – возразил он. – Двойное рождение, или перерожде–ние – основной момент инициации всех известных шаманских ритуалов. Посмотри, что делает в своих похождениях Дионис: он устраивает оргии. Народ бросает все, чтобы принять учас–тие в его сумасшедших вакханалиях. К тому же его постоянно окружают животные и растения. Вот и получается, что культ Диониса – это шаманский культ. Понимаешь, о чем речь?

Не то чтобы меня это сильно удивило, но все же образ Дио–ниса, танцующего в трансе вокруг костра, вздымающего к чер–ному бездонному небосклону снопы искр… Диониса в шкуре тигра или медведя, выбивающего в бубен ритм, напоминающий стук сердца великана… Диониса в окружении полусотни голых девиц, пьющих вино и кровь жертвенного ягненка… Диониса, наплевавшего на культурные свершения сияющего Олимпа и устраивающего безумные оргии где-нибудь под носом у самой цивилизации – у стен Фив, а может быть, Марафона или даже самих Афин… Я представил себе все это и подумал, что Древ–няя Греция была куда таинственнее, чем мне казалось раньше.

– Дионис… это… был крутой парень, – осторожно вставил Кислый, пристально следя за тем, как я наполняю бокалы.

– С этим никто не спорит, – согласился Мара. – Но вернем–ся к теме изготовления вина.

Я догадался, о чем собрался разглагольствовать Мара сле–дующие несколько минут, а потому решил опустить повторение пройденного материала:

– Я понял. Вино, которое приходилось неоднократно разбав–лять, на самом деле не что иное, как психотропное снадобье шаманов.

– Точно! Визионерский напиток. Сейчас известно много ра–стений, содержащих психотропные компоненты. Многие из них эндемичны, то есть встречаются в определенных географичес–ких областях и нигде более. Как, например, пейот, родина ко–торого Мексика, или Banisteriopsis caapi – лиана, уроженка Амазонки. Но есть и такие, которые можно найти почти везде. Я говорю о белладонне, мандрагоре, о грибах Psilocybe cubensis. Вот эти растения, скорее всего, шаманы Древней Греции и упот–ребляли.

– Грибы… – с брезгливостью произнес Кислый и поморщил–ся. Мара не обратил на него внимания, продолжил:

– Шаманизм – это онтологичная религия человечества. Ни–чего древнее антропологи не обнаружили. И за полтора милли–она лет существования homo sapiens культ шаманства практи–чески не изменился. Возьми, к примеру, христианство. Каким оно было две тысячи лет назад и что представляет собой теперь? Мало того что оно раскололось на православие, католичество, протестантство, лютеранство и еще сотню всяких течений, так и эти локальные водовороты постоянно норовят развалиться на составляющие. Каждый уважающий себя мудрец от христи–анства считает своим долгом раскопать в Писании что-то но–вое, а потому в само учение постоянно вносятся изменения и поправки. Например, четыре основных Евангелия, которые святая церковь считает истинными, приняли в триста двадцать пятом году на Никейском соборе, все же остальные (а было их больше сотни) обозвали апокрифами и запретили. И пойди те–перь разберись, какой из этих текстов на самом деле был под–линный. Да и был ли вообще там подлинный?.. Или вот догмат о Святой Троице, который взяли вдруг да и утвердили на Кон–стантинопольском соборе, хотя до этого о такой штуке никто слыхом не слыхивал. Да и сами понятия «догма» как единствен–но верное учение, а «ересь» как лжеучение, требующее обяза–тельного искоренения, появились благодаря усердию Юсти-на – христианского апологета и философа, жившего намного позже Христа. Хотя из этого Юстина философ – как из меня Карл Маркс.

Кислый обиженно засопел, сказал с вызовом:

– А я, это… крещеный!

Я представил себе Карла Маркса, закидывающего под язык дозу ЛСД, и мне стало смешно.

– Поздравляю, – бесстрастно ответил Мара Кислому. – Меж–ду прочим, из этих вот умствований Юстина в конце концов про–изросла святая инквизиция. Не надо объяснять, какие послед–ствия для человечества она с собой принесла?

– Кислый у нас апологет христианства. – Я похлопал свеже–испеченного защитника интересов святой церкви по плечу. –Когда наступит пост перед Пасхой, мы проследим, чтобы ты не употреблял алкоголь.

– А когда… это… пост этот? – с тревогой вопросил Кислый и покосился на свой бокал.

– Расслабься, парень, – утешил я его. – Пост зимой. Начи–нается после Масленицы и идет до самой Пасхи. Пошутил я, не будем мы лишать тебя радости возлияния, потому как это на–следие великого Диониса. Да и потом, мы же все понимаем, что крестился ты так, на всякий случай. Типа на халяву отгрести бо–жественных ништяков, да?

Мара рассмеялся, Кислый пожал плечами, делая вид, что мои колкости его совершенно не задевают. Я решил вернуться к ос–новной теме разговора:

– Мара, ты хочешь сказать, что религия изменчива, тогда как шаманство незыблемо, я правильно понимаю?

– Точно. Религия меняется так же, как наука или философ–ская мысль. Все они развиваются, потому что несовершенны. И только шаманизм существует до сих пор в первозданном виде у сотен народов по всей планете. Ну не странно ли?!

Мара отвлекся, чтобы вылить в рот остатки вина и дать воз–можность своим слушателям, то есть мне, поразмыслить над странностями эволюции человеческой мысли и фундаменталь–ностью шаманизма.

Я подошел к окну и отдернул занавеску. По стеклу лениво стека–ла вода, а дальше город, словно опознавательные огни аэро–дрома, высвечивался разрозненной иллюминацией в толще сы–рого и мрачного вечера. Я подумал, что в изменчивом вихре людских жизней, со всеми его безумствами, страхами, обрете–ниями, но чаще потерями, со всем религиозным мракобесием, философской беспомощностью и политической паранойей, со всеми великими открытиями науки, подарившими людям столько надежд, но больше смерти и ужаса… образ древнего мага, облаченного в шкуру леопарда, с бубном в руках, с зату–маненным взором, в эпилептических корчах улетающего к ду–хам… остается единственным якорем, который удержит этот ковчег-цивилизацию на плаву. Или этот канат уже порван?.. Я понял, куда клонит Мара.