Снег, собака, нога - Морандини Клаудио. Страница 17

Если бы память резво не покинула его, он вспомнил бы, что похожие ощущения искал и испытывал в юности, на пастбищных лугах, где с такими же, как он, сопливыми мальчишками устраивал соревнования — кто дольше удержит в руках тонкий провод под напряжением, который ограждал место выпаса коров. Уже тогда, во время этих бесконечных болезненных испытаний, удары тока проникали в его ладони, как гвозди, поднимались по рукам, дрожали в висках, сжимали яички. И никто из мальчишек не мог быстро выпустить провод из рук, а то другие станут смеяться, и длиться это будет месяцами, скучными, долгими летними днями на безлюдных лугах плоскогорий. Как же больно бил ток, прошибал до зубов, до глаз! Адельмо Фарандола сдавался лишь на грани обморока. И падал почти без чувств на землю, глядя на свои пульсирующие, почерневшие ладони.

В те юные годы он был уверен, что способен выдержать удары тока дольше, чем его сверстники, из-за тех высоковольтных проводов, которые внизу, в деревне, протянулись над крышами домов, и все от них делались тронувшимися, и люди, и звери. И эта уверенность действительно давала ему силы держаться дольше остальных, сжимая в руке провод и чувствуя, как его покалывание становится все сильнее.

Появление ворон вынуждает старика пожертвовать одним из своих покрывал, чтобы защитить ногу. Вороны слетаются стаями еще до рассвета с дальних гор мусора — городских свалок, находящихся внизу, в главной долине, — и жадно набрасываются на останки, торчащие из грязного снега. И часами, упорно, они ругаются на кусках мертвечины, словно ее не хватит на всех с избытком.

— Проклятые вороны! — кричит Адельмо Фарандола, чувствующий, что эти шумные, наглые твари появились еще до того, как он увидел их.

Вороны ничего ему не отвечают. Они скачут, хлопая крыльями, по снегу, отщипывают куски, вырывают их друг у друга, улетают с мясом в клюве, потом по невнимательности роняют, мясо шумно падает, они придурочно смеются, гоняют друг друга, ругаются.

— Вороны, — презрительно рычит пес.

Покрывало, судя по всему, сначала помогает, но потом эти твари обучаются его стаскивать клювами, и тогда Адельмо Фарандоле приходится прикреплять его к снегу колышками и придавливать камнями.

— О, а это зачем? — спрашивает одна из ворон.

— Затем, — отвечает Адельмо Фарандола. — С животиной делайте что хотите, а человека оставьте.

— А тебе-то что? Это не человек больше.

— Пока еще человек.

— Но он же вкусный! Он так сладко пахнет! Не чувствуете? — замечает другая ворона.

— Запах. А я что говорил! — бормочет пес. — Они чуют запах. Он довольно сильный.

Адельмо Фарандола часами приглядывает за воронами. Он не трогает их, пока они клюют, рвут на кусочки останки, выступающие из-под тающего снега, — ему этого мяса уже много не надо, дорога в деревню теперь открыта. Но швыряет в них камни, если видит, что они приближаются к покрывалу, укрывающему ногу.

— И что такого? — кричат вороны. — Обалдел, что ли?

Через пару недель солнце разогревает завал так, что он тает. У его основания возникают ручейки, тут же проделывающие в снегу отверстия и скрывающиеся в них, а потом, бурля, выныривающие ниже, где поросшее травой дно впадины становится каменистым и обрывается на спуске в долину.

Шумящая холоднющая вода дрожит, как живое существо, и пугает пса, который облаивает ее.

— Чего лаешь? — спрашивает Адельмо Фарандола.

— Как чего?.. А ты не видишь?

— Это вода, зачем на нее лаять?

— Вода?

— Да.

— Не похожа.

«Тупой пес», — думает Адельмо Фарандола. Хотя и правда эта вода кажется живой, кажется убегающей далеко, в укрытие.

Однажды вечером, когда вороны уже улетели и почти стемнело, старик поднимается на обледенелый завал и подходит к покрывалу. Снимает его и видит ногу целиком.

«Готово, — думает он. — Недолго осталось, скоро я узнаю, что там такое».

— Заметил что-то? — спрашивает пес, едва увидев, как он спускается.

Адельмо Фарандола не отвечает, возвращается в хижину и не впускает пса внутрь, пока тот не начинает хныкать и скрестись в дверь.

На следующее утро, отогнав ворон, он взбирается по снегу. Снимает покрывало, разглядывает голую вывернутую ногу, усохшую голень, высохшее бедро. Нога голая. «Может, и весь он голый? — задается вопросом Адельмо Фарандола. — Кто ж знает, почему он голый».

Он приглядывается, щурится. На обломке одного ногтя появляется муравей, такой крохотный, черный, из самых назойливых. Он наблюдает за ним пару минут: муравей бродит туда-сюда, исчезает и появляется в углублениях между почерневшим пальцем и обломками ногтя. Видит, как тот встречает другого муравья, как они долго беседуют; они слишком малы, ему не расслышать их слов. Видит, как они прощаются и расходятся. Еще два муравья ползут вверх по бедру. Еще три появляются с другой стороны. Теперь они выстроились цепочкой и идут осматривать углубления в стопе, повреждения, нанесенные плоти лавиной. Заползают, вылезают. Тащат что-то группкой, крохотные кусочки плоти, ему не видно. Разве что совсем крохотные кусочки, только чтобы голод приглушить. Он наклоняется еще ближе к ноге и тут наконец чувствует трупный запах.

— Откуда же вы лезете, — шепчет он, видя, что муравьев становится все больше.

Шестнадцать

Постепенно даже самый упорный снег становится грязным и обращается в дрожащие ручейки, текущие вниз, в долину. Нога мертвеца открылась уже до самого паха, голая и посеревшая, она дрожит на ветру. Примерно на середине бедра появляются кусочки ткани, промокшие обрывки штанов. Силой лавины с ноги содрало одежду, унесло обувь и носок невесть куда. Нога легонько колеблется, словно ствол молодого деревца. Неутомимые муравьи бегают по ней целыми днями.

— Есть о чем подумать? — произносит пес, оцепенело вглядывающийся в эту конечность.

— О чем?

— О жизни, например.

— Эта штука неживая.

— Нет, конечно, но именно поэтому… Нет, нет, ладно, не будем об этом, — фыркает пес.

Адельмо Фарандола очень занят и не отвечает. Запасы опять закончились, и он снова начал выковыривать останки животных, вылезающие из уменьшающегося завала, серн, застигнутых снежным потоком, горных козлов, не успевших отскочить, птиц, живущих в скалах, превратившихся в перьевые клубки. Ему совершенно не хочется спускаться в деревню. Здесь, среди обломков достаточно еще неиспорченного мяса, а если и слегка подпорченного, так нужно просто его хорошенько проварить и не вдыхать, когда глотаешь. Пес наконец замечает это и вываливает язык.

— Лучше, чем охотиться, правда? — спрашивает он старика.

— Здесь этого добра на все лето хватит, — говорит Адельмо.

— И тебе не придется есть меня.

Адельмо Фарандола бросает работу, распрямляется и пристально смотрит на пса.

— Зачем мне тебя есть? — спрашивает он.

Вот и живот мертвеца, раздутый, как у утопленника. Вот грудная клетка, раздавленная лавиной. Вот вытянутые руки, сначала вывихнутые пальцы — не все, некоторые оторваны, некоторые частично отломаны. Потом ладони. Потом вывернутые запястья. Потом предплечья.

Вот и плечи. Часть лица. Распахнутый рот. Почерневшие провалы глаз. Лицо, расплющенное ударом. Вот и лоб, он вдавлен. В центре углубления, над глазами, несколько небольших отверстий.

— Впечатляет, — замечает пес.

— А чего ты ждал? — говорит Адельмо Фарандола. — Это лавина. Животные, которых мы ели, выглядели не лучше него.

— Ты его знаешь?

— Как сказать? А ты его знаешь?

— М-м-м, не думаю. Можно нюхнуть?

Пес подходит, стараясь не оступиться, вытягивает морду, долго вдыхает.

— Ну?

— Не уверен, я чувствую такой запах… В общем…

Адельмо Фарандола качает головой и смеется про себя над тем, что пес такой неумный.

— А что это за дырочки, интересно, — говорит пес, возвращаясь на траву.