Майлз Уоллингфорд - Купер Джеймс Фенимор. Страница 24

— Все же он, может быть, не решится принять твои деньги, дорогая сестра, — сказал я, — так что ты должна дать мне указания, что мне делать в том случае, если Руперт отвергнет твой дар.

— Я думаю, это маловероятно, Майлз, — отвечала Грейс, которая всю жизнь, до самой смерти, обольщала себя иллюзией насчет истинного характера своего возлюбленного. — Руперт, быть может, не умеет справиться со своими чувствами, но он не может перестать питать ко мне искреннее расположение и помнить о нашем прошлом доверии и близости. Он примет наследство так же, как ты принял бы его от милой Люси, — добавила Грейс, и мучительной улыбкой озарилось то ангельское выражение лица, о котором я так часто упоминал, — или как наследство, оставленное ему сестрой. Ты не отверг бы последней воли Люси, почему же Руперт непременно откажет мне?

Бедная Грейс! Она не видела огромной разницы между моим чувством к Люси и отношением Руперта к ней. Однако я не мог объяснить ей этой разницы и уступил ее желанию, в четвертый или пятый раз повторив свое обещание — в точности исполнить все, о чем она просила меня. Затем Грейс вложила мне в руку незапечатанное письмо, адресованное Руперту: она хотела, чтобы я прочел его, когда останусь один, а впоследствии я должен был вручить его Руперту вместе с наследством, или денежным даром.

— Дай мне снова прильнуть к твоей груди, Майлз, — сказала Грейс, уронив голову мне на руки, в полном изнеможении после пережитых ею волнений: она с таким жаром отстаивала свою просьбу. — Уже давно я не чувствовала себя такой счастливой, однако всевозрастающая слабость напоминает мне о том, что долго я не протяну. Майлз, дорогой, ты должен помнить, чему тебя учила в детстве наша праведная мать, ведь ты не станешь оплакивать мою смерть. Если бы только, покидая тебя, я знала, что рядом с тобой есть та, которая понимает и по-настоящему ценит тебя, я могла бы спокойно умереть. Но ты останешься один, бедный Майлз, и, по крайней мере, некоторое время ты будешь оплакивать меня.

— Всегда — пока я жив, возлюбленная Грейс, — прошептал я, приблизив губы к ее ушку.

Усталость одолела мою сестру, и на четверть часа она погрузилась в дрему, хотя иногда я чувствовал, как она обеими руками сжимала мою руку, и мог слышать ее горячий шепот: она молила Господа, чтобы Он помиловал и утешил меня. После недолгого отдыха силы вернулись к Грейс, и она захотела продолжить разговор. Я умолял ее более не утомлять себя, говорил, что ей необходим покой, но она ответила, ласково улыбаясь:

— Покой! Я обрету вечный покой, когда меня положат рядом с моими родителями. Майлз, обращаешься ли ты мысленно к той картине будущего, которая так дорога каждому верующему, которая вселяет в нас надежду, если не абсолютную уверенность, что мы можем вновь обрести друг друга на следующей ступени бытия и тогда связь между нами станет еще более глубокой, чем это возможно в земной жизни, ибо это будет общение, свободное от всякого греха, пронизанное божественной благодатью.

— Мы, моряки, не думаем о таких вещах, Грейс, но я чувствую, что придет время и тот образ, который ты сейчас нарисовала, станет для меня немалым утешением.

— Помни, мой возлюбленный брат, только праведные возрадуются встрече, но тяжким бременем ляжет она на плечи грешников, и без того отягощенных скорбями своими.

Мысль о том, что даже эта возможность встречи и общения с моей сестрой, какой я всегда знал и любил ее, может быть утрачена, добавилась к прочим думам о судьбах моих близких, которые давно уже мучили меня. Я полагал, однако, что не следует позволять Грейс говорить на подобные темы: после всего, что произошло, ей снова было необходимо отдохнуть. Посему я предложил Грейс позвать Люси, чтобы отнести сестру в ее комнату. Я сказал «отнести», ибо, по словам, оброненным Хлоей, я понял, что именно таким образом она попала к месту встречи. Грейс согласилась, позвонила, и, пока мы ждали прихода Хлои, она продолжала разговор.

— Я не взяла с тебя, Майлз, — продолжала сестра, — обещания хранить мою волю в тайне от всех; да это и не нужно при твоем чувстве такта, но я ставлю условием, что ты не скажешь об этом ни мистеру Хардинджу, ни Люси. Они, наверное, станут придумывать всякие неубедительные доводы, особенно Люси, — она всегда была слишком щепетильна во всем, что касается денег. Даже когда она была бедна — ты помнишь, как бедна она была, — невзирая на искреннюю любовь, которую мы питали друг к другу и нашу близость, я никогда не могла склонить ее к тому, чтобы она взяла у меня хоть цент. Нет, она была столь щепетильна, что не брала даже те маленькие безделицы, которыми постоянно обмениваются друзья, потому что ей не на что было купить мне ответный подарок.

Я вспомнил о золоте, которое милая девушка заставила меня принять, когда я впервые отправился в плавание, и мне захотелось стать перед ней на колени и назвать ее «благословенной».

— Но ведь от этого ты не стала меньше любить и уважать Люси, не так ли, сестра? Нет, не отвечай, долгие разговоры, должно быть, утомляют тебя.

— Вовсе нет, Майлз. Говорить мне не трудно, да и говорю я очень мало, разве могу я ослабеть от короткой беседы? Если я выгляжу уставшей, то только потому, что наш разговор взволновал меня. Мы много, очень много говорим с милой Люси, которая выслушивает меня с еще большим терпением, чем ты, брат!

Я понимал, что она отнюдь не желала упрекнуть меня, эти слова она произнесла потому, что хотела и не могла говорить со мной о неведомом будущем, занимавшем ее воображение. Однако поскольку она казалась спокойной, я был не прочь побеседовать с ней, если только она не станет толковать о вещах, которые могли растревожить ее. Разговор о посмертном уповании, напротив, подействовал на нее возбуждающе, и я больше не противился ее желанию говорить на другие темы.

— Ты ведь не стала меньше уважать Люси оттого, что она не хочет чувствовать себя никому обязанной? — снова спросил я.

— Ты же знаешь, что этого не может случиться, Майлз. Люси — милая, прекрасная девушка; чем ближе узнаешь ее, тем больше начинаешь уважать. Я с чистым сердцем благословляю Люси и молюсь за нее; все же я хотела бы, чтобы ты не говорил о моей просьбе ни ей, ни ее отцу.

— Едва ли Руперт утаит такое от столь близких и дорогих ему людей.

— Пусть Руперт сам решит, как ему следует поступить. Поцелуй меня, брат; сегодня больше не ищи встречи со мной, ибо мне о многом нужно поговорить с Люси; завтра мне предстоит весьма трудная встреча. Храни тебя Господь, мой дорогой, мой единственный брат!

Я оставил ее, когда появилась Хлоя, и, пройдя по длинному коридору, ведущему в комнату, которую я приспособил под свой личный кабинет, встретил Люси у двери последнего. Я заметил, что она плакала; когда я вошел в комнату, Люси последовала за мной.

— Что ты думаешь о ней, Майлз? — спросила милая девушка голосом глухим и печальным: видимо, она и сама знала, что услышит в ответ.

— Мы потеряем ее, Люси; да, Господу угодно призвать ее к Себе.

Даже если бы вся жизнь мира зависела от одного моего усилия, я и тогда не смог бы больше выговорить ни слова. Чувства, которые я так долго сдерживал в присутствии Грейс, вырвались наружу, и мне не стыдно признаться, что я плакал и всхлипывал, как ребенок.

Какую доброту, женственность, ласку явила Люси в ту горькую минуту. Она ничего не говорила, хотя мне кажется, я слышал, как она прошептала: «Бедный Майлз! Бедный милый Майлз!.. О, какой удар для брата!.. Господь не оставит его!» — и другие подобающие случаю слова. Она взяла мою руку в свои и сердечно сжала ее, две или три минуты держала так, затем склонилась надо мной, как мать над постелью больного ребенка, когда тот погружается в сон; словом, походила скорее на фею, сострадающую горю, чем на равнодушную свидетельницу. Спустя месяцы, размышляя о том, что произошло тогда, я подумал, что Люси совершенно забыла себя, забыла свои печали, свою скорбь о Грейс в искреннем стремлении утешить меня. Но такова была ее натура, самая ее суть — жить самозабвенно, жить ради тех, кого она ценила и любила. В эту минуту Люси отбросила сдержанность, которую возраст и жизненный опыт сообщили ее манерам, и вела себя просто и непринужденно, как в прежние времена, до того дня, когда я отправился в плавание на «Кризисе». Правда, поначалу я был слишком взволнован, так что не уловил всех подробностей той встречи, но я хорошо помню, что, прежде чем уйти к Грейс — сестра просила ее к себе, — Люси ласково преклонила свою голову на мою и поцеловала кудри, которыми природа так щедро наградила меня. Я тогда подумал, что три года назад, то есть до ее знакомства с Дрюиттом, Люси, пожалуй, поцеловала бы меня в лоб или в щеку.