Пионеры, или У истоков Саскуиханны - Купер Джеймс Фенимор. Страница 45

Вернувшись на большую поляну, судья Темпл взял под руку свою дочь и направился к тому месту, где молодой охотник стоял, опершись на ружье и молча разглядывая мертвую птицу у своих ног. Присутствие девушки оказало немалое влияние на течение последующего разговора. Появление Мармадьюка не прервало состязания, и перед началом следующего тура в толпе завязался горячий спор относительно условий стрельбы по индейке, которая была, впрочем, гораздо хуже предыдущей. Таким образом, разговор, который мы приведем ниже, слышали только те, кого он касался, в том числе Кожаный Чулок и индеец, не покинувшие своего молодого товарища.

— Я причинил вам большой вред, мистер Эдвардс, — начал судья и тут же умолк, так как при этих словах молодой человек вздрогнул и переменился в лице; однако он ничего не сказал, взгляд его постепенно снова стал спокойным, и судья продолжал:

— К счастью, я располагаю возможностью в какой-то мере возместить вам причиненный мною ущерб. Мой родственник Ричард Джонс получил назначение на важный пост, и я буду теперь лишен его помощи, а мне как раз сейчас необходим человек, на которого я мог бы положиться. Ваши манеры, несмотря на вашу скромную одежду, говорят о том, что вы человек образованный, а твоя рана еще некоторое время будет мешать тебе добывать хлеб охотой (Мармадьюк начал волноваться и незаметно для себя стал обращаться к юноше на «ты», как это было принято между квакерами). Мои двери открыты для тебя, мой юный друг, ибо подозрительность не в обычае нашей молодой страны — слишком мало здесь соблазнов для алчности людей нечестных. Так согласись же стать хотя бы на время моим помощником и получать вознаграждение, соответствующее твоим обязанностям.

Ни в обращении судьи, ни в его предложении, казалось, не было ничего, что могло бы объяснить непонятную угрюмость, похожую даже на отвращение, с какой юноша слушал его речь; однако, сделав большое усилие, он взял себя в руки и ответил:

— Я пошел бы на службу к вам, сэр, или к любому другому человеку, чтобы снискать себе пропитание честным трудом, — я не скрываю свою нужду, я даже беднее, чем это может показаться на первый взгляд. Однако я опасаюсь, что такие обязанности помешают мне в более важном деле, и поэтому я не могу принять ваше предложение и, как прежде, буду добывать себе пропитание ружьем.

Тут Ричард не замедлил прошептать Элизабет, которая стояла несколько в стороне:

— В этом, кузиночка, проявляется естественная неохота метиса отказаться от дикарских привычек. Насколько мне известно, ничто не может побороть в них любовь к бродячей жизни.

— Это опасная жизнь, — сказал Мармадьюк, хотя он не слышал замечания шерифа, — и она грозит несчастьями куда более серьезными, чем твоя рана. Поверь мне, друг мой, я опытней тебя и хорошо знаю, что жалкая жизнь охотника оставляет без удовлетворения многие его телесные нужды, не говоря уж о духовных.

— Нет, нет судья, — вмешался Кожаный Чулок, на которого Мармадьюк до сих пор не обращал внимания, а может быть, и вообще не заметил. — Забирайте его к себе в дом, и на здоровье, да только обманывать его не надо. Я вот прожил в лесах сорок долгих лет и, бывало, по пять лет подряд не видел там никаких просек, разве только проложенные бурей. А где вы еще найдете человека, который на шестьдесят восьмом году жизни так легко добывал бы свой хлеб, несмотря на все ваши вырубки и охотничьи законы? Ну, а в честности и в справедливости я потягаюсь с самым громкоголосым проповедником на всем вашем «патенте».

— Ну, ты исключение, Кожаный Чулок, — возразил судья, добродушно кивнув охотнику. — Ты ведь не злоупотребляешь спиртными напитками, что в вашем сословии редкость, и крепок не по годам. Но будет жаль, если этот юноша бесплодно загубит свои таланты в лесу. Прошу тебя, друг мой, поселись под моим кровом, хотя бы на тот срок, пока не заживет твоя рука. Моя дочь, хозяйка моего дома, скажет тебе, что ты будешь в нем жеванным гостем.

— Конечно, — произнесла Элизабет с некоторой сдержанностью, приличествующей девушке. — Попавший в беду человек всегда будет для нас желанным гостем, особенно если мы сами виновны в его несчастье.

— Да, — сказал Ричард, — а если любите индюшатину, молодой человек, то на нашем птичьем дворе индюшек много, и одна лучше другой, уж вы мне поверьте.

Получив такую удачную поддержку, Мармадьюк удвоил свою настойчивость. Он обстоятельно объяснил, в чем будут заключаться обязанности его помощника, назвал цифру вознаграждения и вообще не упустил ни одной из тех подробностей, которым деловые люди придают значение. Юноша слушал его в сильном волнении. Лицо его ясно отражало борьбу чувств: то казалось, что он с радостью готов дать свое согласие, то снова непонятное отвращение омрачало его черты, словно черная туча, заслоняющая полуденное солнце.

Индеец, на чьем лице были по-прежнему написаны уныние и стыд, слушал речь судьи со все возрастающим интересом. Постепенно он подошел почти вплотную к собеседникам, и, когда его зоркий взгляд уловил нерешительность в глазах молодого охотника, он гордо расправил согбенные стыдом плечи и, с прежним достоинством шагнув вперед, сказал:

— Выслушайте своего отца, слова его мудры. Пусть Молодой Орел и Великий Вождь, Владеющий Землями, едят у одного костра; пусть они без боязни спят рядом. Дети Микуона не любят крови; они справедливы и поступают правильно. Солнце должно встать и зайти много раз, прежде чем люди станут единой семьей, на это нужен не один день, но много зим. Минги и делавары — прирожденные враги, их кровь никогда не смешается в жилах одного человека, она никогда не потечет одной струей на поле битвы. Но откуда вражда брата Микуона и Молодого Орла? Они одного племени, у них одни предки. Научись ждать, сын мой. Ты делавар, а индейский воин умеет быть терпеливым.

Эта образная речь, казалось, произвела на молодого человека большое впечатление, и, уступая настояниям Мармадьюка, он в конце концов дал свое согласие. Однако он поставил при этом условие, что если какая-нибудь из сторон захочет расторгнуть договор, она будет вправе сделать это немедленно. Странное и плохо скрываемое нежелание юноши принять место, о котором человек его положения при обычных обстоятельствах мог бы только мечтать, немало удивило тех, кто не знал его близко, и произвело на них неблагоприятное впечатление. Когда беседующие разошлись, они, естественно, принялись обсуждать недавний разговор, и мы не преминем сообщить эти беседы читателю, начав с той, которую, неторопливо возвращаясь домой, вели между собой судья, его дочь и Ричард.

— Уговаривая этого непонятного юношу, — заметил Мармадьюк, — я поистине не отступал от заповеди спасителя нашего — «любите обижающих вас». Не понимаю, что в моем доме может испугать молодого человека его лет. Уж не твое ли это присутствие и красота, Бесс?

— Нет, нет, — простодушно ответил Ричард, — кузина Бесс тут ни при чем. Ты можешь назвать мне хоть одного метиса, Дьюк, которому была бы по вкусу цивилизованная жизнь? Если уж на то пошло, они в этом отношении куда хуже чистокровных индейцев. Ты заметила, Элизабет, как он выворачивает ноги внутрь носками и какие дикие у него глаза?

— Я не обратила внимания ни на его глаза, ни на его ноги, хотя думаю, что более смиренная поза была бы для него уместнее. Милый отец, вы проявили истинно христианское терпение. Меня же его надменность возмутила задолго до того, как он изволил согласиться. Ничего не скажешь, это для нас великая честь! Какую парадную комнату прикажете отвести ему, сударь, и с кем будет он вкушать свой нектар и амброзию?..

— С Бенджаменом и Добродетелью, — перебил ее мистер Джонс. — Неужели у тебя хватит духу кормить этого малого с неграми? Конечно, он наполовину индеец, но ведь туземцы презирают негров. Нет, нет, он скорее умрет с голоду, чем сядет за один стол с чернокожими!

— Я буду рад, Дик, если он согласится обедать с нами, — ответил Мармадьюк. — Даже то, что предлагаешь ты, для него, конечно, унизительно.

— Так, значит, сударь, — сказала Элизабет, делая вид, что подчиняется желанию отца против воли, — вам угодно, чтобы с ним обращались, как с человеком благородного происхождения.